советник Пушкин и... как ты назвал второго?
— Надворный советник? — Бенкендорф так удивился внезапному повышению Пушкина в чине, что на мгновенье потерял концентрацию — как бывает с придворными при виде милости, обращённой к кому-либо по неизвестной им причине.
— Надворный советник, — подтвердил император, — и камергер.
Бенкендорф промолчал, лихорадочно пытаясь понять, что же пропустил. Гроза действительно миновала, раз государь перешёл к награждениям, но за что был обласкан Пушкин, да ещё и первым, понять не мог. Это тревожило.
— Но...
— Ты удивлён, граф? Но ведь я действую исключительно на основании твоего же доклада, — Николай уже открыто веселился, с удовольствием подмечая замешательство шефа жандармов.
— Признаюсь, ваше величество, что не вполне понимаю вас. Пушкин — достойный дворянин, но...
— Он, то есть они — как всё-таки зовут второго?
— Пётр Безобразов, ваше императорское величество. Ротмистр в отставке. До недавнего времени.
— Вы удивительно плохо разбираетесь в званиях людей, имеющих некоторое отношение к известному вам отделению, — с напускной суровостью заметил Николай, переходя на «вы». — Не отставной ротмистр, а коллежский асессор, служащий в дипломатическом корпусе. По части иностранных дел, как сказал бы его приятель. Кавалер ордена святой Анны третьей степени.
Бенкендорф молчал.
— Так вот, они оказались единственными, кто был в моём кабинете с момента пожара, — продолжал император, — из людей приличных, разумеется. Ведь судя по представленному описанию, в кабинете моём, этой святая святых, да простит меня Господь за святотатство, был сущий погром. Более того, отсутствовал начальник караула — как понимаю, он тоже исчез — а стража мертва. Не так ли, граф?
— Да, ваше величество. Слова... гм... надворного советника и коллежского асессора подтверждаются теми соображениями, что, во-первых, кабинет выгорел куда сильнее смежных комнат, то есть там было чему гореть, во-вторых — обугленные останки тел стражи найдены именно так, как было описано этими достойными господами — пригвождёнными к стене. К тому, что от неё осталось.
— И что ты думаешь по этому поводу? — Николай вновь перешёл на благодушное «тыканье», столь всеми ценимое.
— При всём уважении, государь, не могу не заметить, что и с учётом всей ценности известий, представленных этими господами, они могли бы спасти от огня что-нибудь важнее ружей.
— Думаешь?
— Было бы логичным и разумным постараться уберечь как можно больше бумаг — по их словам, разбросанных в крайнем беспорядке — и безусловно значимых для вас, государь.
— Ты бы так и поступил, верно?
— Истинно так, государь, — подтвердил Бенкендорф, от взгляда которого не укрылась внезапная бледность императора, как и то, что тому стало словно трудно дышать.
— Знаешь, граф, — Николай с усилием улыбнулся, — вот именно поэтому ты полный генерал, а Пушкин только надворный советник. У тебя три орденские ленты, а у него лишь Анна второй степени.
— Анна? — пробормотал шеф жандармов.
— Да, разве я не говорил? Пушкину станет обидно, если его товарищу дадут орден, а ему нет. Ничего не поделаешь, придётся наградить и его. Никто не сможет сказать, что император не стоит на страже добрых чувств своих подданных.
Бенкендорф был кем угодно, но точно не дураком. Он понял, что где-то дал маху, пообещав себе разобраться.
— Чем были убиты стражники, выяснили? — продолжал Николай.
— Да, государь, это выяснили. Их закололи рапирами.
— Рапирами?
— Так точно, ваше величество, рапирами. И весьма странными. Оружейник утверждает, что извлечённые клинки — от очень старых рапир. Семнадцатый век.
— Вот как. Это ведь странно, граф.
— Очень странно, ваше величество. И нет эфесов — видимо, их сломали, чтобы нельзя было определить принадлежность клинков. Возможно, рапиры фамильные.
— К чему такие сложности? Зачем ломать свои фамильные реликвии вместо того, чтобы просто заколоть несчастную стражу и вернуть клинки в ножны?
— Это одна из загадок, ваше императорское величество.
— Загадки, сплошные загадки. Неизвестные убийцы в моём кабинете, пропавший Клейнмихель, сам пожар, наконец. А отгадка на них одна — кому нужно такое, кто мог, пусть под прикрытием бедствия, добраться до моих покоев? Что до огня — я всё-таки не понял, почему произошедшее в рабочем кабинете непременно указывает на поджог? Разве не могло здесь быть простое совпадение? Или даже так: услышав о возгорании, некие заговорщики — а что здесь заговор, я лично не сомневаюсь — решили воспользоваться удобным моментом?
— Нет, ваше императорское величество, позволю себе быть категоричным. Такое совершенно невозможно.
— Но почему?
— Подобных совпадений не бывает на свете, — Бенкендорф упрямо мотнул головой, — ладно войти в пустой, брошенный кабинет. Но так, с кровью, да ещё и ловкостью театральной труппы — простите, государь, за пошлость сравнения — нет, невозможно. И Клейнмихель пропал.
— Похоже, ты прав. Прав, — Николай тяжко вздохнул и задумался.
— Ваше императорское величество, — решился наконец шеф жандармов, — я рискну вызвать ваш гнев, но если бы вы оказали содействие...
— Что такое?
— Если бы вы только предположили, что именно искали злоумышленники...
— Дорогой граф.
— Понял, ваше императорское величество, молчу.
— Ну и молодец. Ищи лучше. Весь Петербург переверни, но достань мне их. Господь поможет. Ищущий да обрящит, знаешь ли.
Бенкендорф понял, что победил. Нет, положение оставалось сложным, но теперь в вариантах будущего показалась и светлая полоса. Он будет искать и найдёт что-нибудь, что высоко оценит государь. Неудача приведёт уже к непременной отставке, успех же — к укреплению позиций и, возможно, чем чёрт не шутит, к четвёртой ленте столь желанного ордена Андрея Первозванного.
— От Сивиллы нет известий? — вернул его в реальность император.
— Жду к вечеру, самое позднее — завтра утром, государь.
— Немедленно ко мне по получении. Пусть даже она скажет, что представления ни о чём не имеет. Ясно?
— Так точно, ваше импер...
— Не шуми. Ответ и указания я напишу ей лично.
Бенкендорф с пониманием кивнул. Сивиллой являлась его родная сестра, прозванная так ещё предыдущим императором, известным знатоком женщин, считающим, что по уму и неженской ловкости Доротея, как её звали, даст фору большинству мужчин дипкорпуса. Обворожительная супруга российского посла в Лондоне, благороднейшего князя Ливана, человека безукоризненных манер и воспитания, рыцарственного настолько, что англичане, эти известные скептики, не могли ответить ему ничем, кроме искреннего доверия и восхищения — эта женщина обладала всеми талантами и свойствами, потребными дипломату для того, чтобы восхищать своего
