— Ходили за покупками?
— Да.
Дочь Тома прошла вперед.
— Я помогу вам отнести сумки.
— А вы уже давно здесь? — спросила Элизабет.
— Около часа.
— Почему не позвонили?
— А зачем?
— Чтобы предупредить, что зайдете. Почему вы не позвонили мне?
Дейл наклонилась, чтобы поднять одну из сумок.
— Прошу, оставьте их, — сказала Элизабет. — Пожалуйста, оставьте их в покое и ответьте.
Девушка медленно выпрямилась.
— Мне не нужно звонить.
— Теперь нужно, — возразила Элизабет.
— Это мой дом…
Лиз засунула руки в карманы.
— А теперь и мой тоже. Мы рады видеть вас в любое время и по любому поводу, но не без предупреждения. Мне нужно знать заранее.
Дейл неподвижно смотрела на нее.
— Почему?
— Это вопрос личного характера, — ответила Элизабет. — Здесь нет никаких секретов, просто это касается лично нас.
Девушка ответила с возмущением:
— Этот дом был моим все двадцать пять лет, пока мой отец не повстречал вас.
Элизабет наклонилась, чтобы взять две сумки, стоявшие ближе всего к ее ногам.
— Мы не можем продолжать этот разговор в дверях.
— Вы сами начали его.
— Нет. Вы вынудили меня начать его, придя в дом в наше отсутствие и не предупредив нас.
— Это мой дом! — воскликнула Дейл.
Она повернулась спиной к Элизабет и прошла в кухню. Лиз подняла сумки с покупками возле входной двери, отнесла их в холл и потом закрыла дверь. Она последовала за Дейл. Половина дверец шкафов были открыты, а стол оказался заваленным пакетами и банками.
— Что вы делаете?
— А на что это похоже? — грубо сказала Дейл. Она натянула пару желтых резиновых перчаток. — Весенняя уборка. Я всегда делаю это для отца.
— Всегда?
— Ну, последний год или два…
Элизабет сняла свой пиджак и повесила его на ближайший стул.
— Теперь это моя работа, Дейл. И ничья больше. И это мои шкафы и моя кухня. Я, если выражаться старинным языком, хозяйка этого дома.
Дейл швырнула желтую перчатку на стол. Она в ярости прошипела:
— О, как банально! Вы делаете все великолепно, вам не нужно ничего говорить мне.
— Что вы имеете в виду?
Дейл закричала:
— Фотографии моей матери! Картины моей матери! Что вы сделали со всеми картинами моей матери?
Элизабет ровным тоном ответила:
— Вы были в гостиной…
— Да!
— А где еще? Где еще вы были? В нашей спальне?
Дочь Тома свирепо посмотрела на нее.
— В нашей спальне? — повторила Лиз.
— Только на одну минутку…
— Только на одну минутку! Не так уж и на одну, как я полагаю, если сумели заметить, что фотография вашей матери не там, где была всегда.
Дейл часто дышала. Она сняла вторую перчатку, швырнув ее на ближайший кухонный стол.
— Гостиная была ее комнатой!
— Картины в полной сохранности. Они убраны наверх и упакованы для вас и Лукаса в коробки. Вы найдете их в старой комнате брата. Портрет вашей матери по-прежнему в гостиной, там и останется. Я ничего не уничтожаю, просто устраиваю все на свой вкус.
Дейл сказала с горячностью:
— Это была ее комната, она создала ее, она выбрала все для нее, она была женой отца, она была его первым выбором, была нашей матерью…
— Я все знаю, знаю.
Девушка плюхнулась на ближайший стул и спрятала лицо руками. Элизабет обошла стол и встала возле нее. Она смотрела вниз на блестящие темные волосы, мягко убранные сзади на затылке густым узлом.
— Дейл…
Та ничего не ответила.
— Послушайте, — проговорила Элизабет, пытаясь говорить мягко. — Ведь вы уже выросли, вы взрослая женщина, и должны хоть немного обратиться к своему воображению и здравому смыслу. Я не могу бороться с духом вашей матери, Дейл, действительно не могу. Я не стану соперничать с тем, что идеализировали, и вы не в праве требовать этого от меня. В любом случае… — она замолчала.
Дейл убрала руки от лица.
— Что?
— Разве вы недостаточно взрослая, чтобы продолжать верить, что ваша мать была святой?
Дейл прямо посмотрела на нее.
— Вы никогда не знали ее. Вы не понимаете, о чем говорите.
— И вы не знали ее хорошо, — возразила Элизабет. — Вы были совсем ребенком.
Дейл вскочила и заорала:
— Сотни людей были на ее похоронах! Сотни и сотни! Они приехали со всей Англии, со всего света!
— Я в этом и не сомневалась. — Элизабет на миг закрыла глаза.
— Вот так-то!
— Я не сомневалась, что ваша мать была прекрасным человеком, любимым многими. Но не в том дело. Она трагически погибла, а значит, какими бы ни были нежными воспоминания, нельзя теперь пытаться влиять на нас, на тех, кто еще жив, на наш выбор, на то, как нам жить. Когда она оставалась здесь, этот дом был ее, она устроила его на свой вкус. Теперь он станет домом для вашего отца и для меня. Мы хотим жить здесь по-другому.
Дейл наклонила голову и вытерла рукой глаза. Она плакала.
Элизабет сказала с некоторым отчаянием:
— Дейл, дорогая, сделайте усилие и станьте немного взрослее. Я не самозванка, вы должны смириться с этим.
Девушка огляделась по сторонам и оторвала несколько кусков от рулона бумажных полотенец, висевшего на стене. Она с яростью высморкалась.
— Вы хотите нас вышвырнуть!
— Не хочу, — ответила Элизабет. — Вот это — меньше всего. Просто мне надо, чтобы вы уважали мою личную жизнь и независимость, как я уважаю вашу.
Дейл снова высморкалась.
— Вы не уважаете мое прошлое!
— Уважаю, — сказала Лиз. Она схватилась за спинку стула и прислонилась к нему. — Но мне трудно, когда вы пытаетесь доказать и настаивать, что прошлое имеет гораздо большее значение и гораздо важнее, чем настоящее или будущее.
— Вы поймете сами, — горько проговорила Дейл. Она наклонила голову, распутала завязки алого передника, сняла его и кинула на стол среди коробок и банок.
— Как полагается сие понимать?
Дейл надела жакет.
— Вы не можете прикоснуться к тому, что мы имели, что мы получили, потому что у нас было…
— Я знаю, что…
— Вы не знаете! — закричала девушка. — Вы не знаете и никогда не узнаете. Думаете, что можно прийти сюда с вашим крошечным сознанием государственного служащего и тихонечко вытеснить нас прочь, так, чтобы не было ничего неприятного, никаких эмоций и страстей. Вам не удастся! То, что у нас было, останется навсегда, и вы не можете прикоснуться к этому. Вы никогда не поймете нас, потому не можете чувствовать так, как мы, вы не можете знать, что знаем мы, вы никогда не будете принадлежать к нам. Можно сколько угодно стараться изменить жизнь отца внешне, никто не станет мешать, но вы никогда не измените его внутренне. Вам такого не дано. Он был там, куда вы никогда не попадете.
