– Не поднимай паники, – девушка (а это была именно девушка) с неожиданной силой прижала меня к стене.
Я был так удивлен, практически оглушен, поэтому ни о какой панике не могло быть и речи. Тело вытянулось в струнку от того, насколько близко она находилась. Свет мигал, как заведенный, все быстрее и быстрее, отбивая удары сердца своими вспышками. Я чувствовал теплое бедро рядом со свое ногой, маленькие, но твердые ладони, сжимавшие мои плечи, и совершенно не чувствовал даже тени эмоций... Внутри что-то щелкнуло, отгоняя наваждение. Она, эта девушка, была закрыта полностью, плотно, как раковина с еще живым малюском.
– Кто ты такая? Что ты от меня хочешь?
Она моргнула, будто бы удивленная уже тем, что я заговорил.
– Ничего...почти ничего... – девушка прильнула ко мне, улыбнулась, заметив участившийся пульс. – Я тебя не обижу.
На этот раз ее лицо было еще ближе, глаза потеряли весь влажный блеск, став матовыми и бездонными, как будто две черные дыры, в которые ты срываешься, и никак не можешь ухватиться за осыпающийся у тебя под пальцами край реальности. Она поцеловала меня, глубоко, чувственно, словно желая вытянуть через этот поцелуй душу. Сначала я хотел оттолкнуть ее, но руки сами замерли на полпути. Раны на губах снова открылись, разбавляя эту нереальность металлическим привкусом крови.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем она отстранилась. Передо мной снова встали черные, слегка вытянутые к вискам глаза. И никаких эмоций за ними. Пусто, холодно, безразлично. Единственное, что сейчас витало в этом подъезде, так это мое собственное желание и возбуждение, в кои-то веки сумевшие выплыть на первый план, не перебиваемые эмоциями других людей.
Я отвел взгляд от ее глаз, и ей это не понравилось. Она довольно жестко повернула мое лицо к себе, словно требуя внимания.
– Кто ты? – страха не было, только недоумение и желание поцеловать ее еще раз.
– Ата, – она провела кончиком языка по моим губам, специально задерживаясь на тех местах, где они были разбиты. – Я видела тебя сегодня на ринге.
– Зачем тогда...
– Затем.
Девушка резко отстранилась, взяла меня за руку и потащила вверх по лестнице – в мою комнату, подальше от всевидящего ока мерцающей лампочки.
Дальнейшее я помню смутно: какая-то смесь боли и наслаждения. Мое тело стонало и скрежетало и от нанесенных ему сегодня повреждений, и от оргазма. Ате было все равно: она выжимала меня до конца, до последней капли. И, если сознаться себе честно, я был не против. Мир сомкнулся на ощущении ее маленькой с острым навершием соска груди во рту, к своим рукам, проводящим по ложбинке на ее спине, к узким и очень сильным бедрам, которые сжимались вокруг меня в минуту страсти. И к запаху... ее запаху, опьяняющему и одурманивающему, вызывающему желание уткнуться носом в ее кожу, проводить по ней языком, накрывать своей как можно больше, как можно чаще...
На следующее утро я проснулся один. Тело изрыгало проклятия, словно по нему вчера проехался десятитонный грузовик, и его только несколько часов назад достали из придорожной канавы. Девушки не было. Лишь только ее исчезающий запах остался на моей коже...
Глава 21. Джин в бутылке
Сложно даже сказать, на что было похоже закрытие ворот в резервацию. По крайней мере, дамба никогда еще такого не видела. Похожую картину давным-давно запечатлела некая европейская страна, разделенная надвое, но не думаю, что имею право сравнивать – все же не тот масштаб, да и время совсем не то. Это странно, но, как оказалось, материк и резервацию связывало гораздо больше, чем нам виделось сквозь призму размеренных будней. Закрытие ворот как будто обрубало эти связи, иногда даже с болью и кровью.
На дамбе собрались две толпы: по ту и по эту сторону. С материка снова приехали журналисты: они, как жадные радужные карпы, толкались блестящими боками и раскрывали огромные ненасытные рты с липкими холодными губами в ожидании подачки – очередной сенсации. Слава богу, у них хватало ума не заходить на территорию резервации – слишком уж много здесь было желающих начистить им их сытые морды и столкнуть в Стикс с засунутым в задницу микрофоном.
Я стоял в стороне – некого было провожать. Эмоции над дамбой мне не нравились, и все же было в них нечто такое, что не давало уйти. Это ощущение трудно описать словами, как будто ковыряешь засохшую корочку раны, не зная, что увидишь под ней: розовую блестящую кожу, или вновь проступившую кровь. Наверно, я был похож на одного из тех жадных карпов. Они по ту сторону, я по эту. Они поделятся с людьми всем увиденным, я – оставлю только для себя.
В десяти шагах от меня Ён А нервно теребила ручки большой и довольно потрепанной сумки. На ее белых, немного плоских скулах посверкивали две влажные дорожки, раскосые глаза припухли и покраснели, как у человека, проплакавшего не один час. Джэджун ласково гладил ее по плечам, убирал за ухо растрепанные черные пряди волос, но часто женское горе просто невозможно утешить. И это самое отчаянное бессилие, которое может быть в мире. Даже забавно, как много я знаю о том, чего никогда не испытывал сам.
Корейцам не дали распоряжения уходить. Завод должен был работать в обычном режиме, а если это окажется невозможным – они должны будут приложить все усилия, чтобы сохранить имущество фирмы в неприкосновенности. Имущество фирмы... дороже чем люди... И надо сказать, что ушли очень немногие: в основном верхушка, которой было что терять и у которой оставалось хоть что-то после того, как они потеряют здесь все. Джэджун оставался, и вся ответственность за производство ложилась на него. Я чувствовал его безвыходную решимость. Когда у человека нет иного пути, нужно пройти тот, что есть, так, будто ты сам выбрал его. Единственное, что ему оставалось, это выслать Ён А за пределы резервации. Уезжали корейские семьи. Уезжали китайцы – они долго галдели на своем птичьем языке, собираясь около дамбы, а потом как-то все разом вышли за ворота. Если они не вернутся, то резервация никогда не станет похожей на саму себя.
Ён А все всхлипывала, Джэджун говорил что-то по-корейски. У меня появилось желание убрать барьеры и впустить в себя ее эмоции, чтобы узнать, что такое слезы. Плакал ли я когда-нибудь? Не помню. Своими слезами точно нет. Так, может, поплакать чужими? Вдруг ей от этого станет хоть немного, но легче?
Внезапно кореянка оттолкнула брата и бросилась ко мне. Сквозь слезы, запинаясь и коверкая чужие слова, она начала бормотать:
– Инк, помоги ему, не оставляй. Защити его. Пообещай мне, что он останется живой. Что вы оба будете живы... Скажи мне, что ворота снова откроют... Скажи!
Глядя в эти горевшие едва ли не фанатическим огнем глаза, мне не оставалось ничего, кроме как пообещать. Тогда она порывисто обняла меня:
– Все будет хорошо, – не знаю, кого убеждала Ён А, себя или меня, – все будет хорошо.
Да, все будет хорошо. Я встретился глазами с Джэджуном и прочитал по его губам беззвучное "спасибо".
Когда до закрытия ворот оставалось совсем немного времени, в толпе мелькнул красный хвост Фрэя и встрепанная голова Пузика: они вдвоем поднимались на дамбу и, кажется, собирались дойти до самого пропускного пункта. Какое-то неоформленное ощущение заставило меня пойти следом, пробираясь сквозь все плотнее смыкавшиеся плечи толпы по эту сторону. Свои боевики молча пропускали меня, обычные, не принадлежавшие банде люди трусливо отходили в сторону, западная группировка провожала подозрительными взглядами и норовила встать поперек. Но несмотря на напряженное настроение, насколько можно было судить, еще нигде не вспыхнуло ни единого конфликта. Закрытие ворот – как событие крайней важности и крайней скорби для резервации – объединяло противоборствующие стороны. И сложно было представить здесь и сейчас воткнутый исподтишка нож или внезапно нанесенный удар.
Я догнал Пузика и Фрэя у самых ворот, в которые нескончаемым потоком проходили люди. Оба кивнули мне довольно сдержанно, увлеченные разговором.
– Что ты собираешься делать? – нетерпеливо спросил мальчишка, поднимая свои огромные и все еще детские глаза на Фрэя. Я поймал ноту тревоги и какой-то бешеный адреналин, как будто он предчувствовал то, что не мог ухватить даже эмпат.
– У тебя есть с собой пистолет?
Глупый вопрос. Когда это у Пузика не было с собой любимой игрушки?
Мальчишка кивнул.
– Давай сюда, – Фрэй протянул руку как человек полностью уверенный, что ему не посмеют отказать.
Не задавая лишних вопросов, Пузик вытянул из-за пазухи харизматичный раритетный кольт Питон и, стараясь сделать это как можно незаметнее, вложил в руку моего друга.
– Еще один, – Фрэй даже не спрашивал, он будто приказывал.
Паренек вытащил из другого потайного кармана последнюю модель ПМ и тоже отдал. К этому моменту нижняя губа у него начала потихоньку подрагивать. Словно его кто-то обидел.
