Тут, словно почуяв его сомнения, отец Флориан развеял их.
— Я убежден, что Александр будет счастлив под любым предлогом отмежеваться от Палена, Зубовых и иже с ними.
“Так вот почему был убит мой отец! — радостно, то есть, я хочу сказать, горестно воскликнет он перед лицом насторожившейся Европы. Кучка заговорщиков пыталась удержать Павла I от того, чтобы двери России распахнулись навстречу просвещенным современным идеям! Эти люди должны быть жестоко наказаны за свое злодеяние. А я, чтобы подтвердить свое неучастие в этом кровавом деле, с радостью продолжу дело своего отца и переговоры с папой Пием об унии в России”.
— Вы думаете, это возможно? — робко пробормотала княгиня.
— Когда действуешь ради вящей славы божьей, возможно все, — веско ответил отец Флориан.
—Ведь Александр прекрасно понимает, какой восторг вызовет это известие в католической Австро-Венгрии, Италии, Испании, Португалии, даже во Франции, если на то пошло.
Александр дальновиден — он понимает, что не сможет вечно враждовать с Бонапартом…
Конечно, известие об установлении унии вызовет дикую ярость в протестантском Альбионе, зато заставит снова всколыхнуться ирландских католиков, а это не может не привести к расшатыванию английского трона.
Видите, сколько тайных рычагов может привести в действие только один визит вашего супруга к государю!
— Но отчего вы так уверены, что Александр схватится за эту мысль? — осторожно спросила Eudoxy, и Алексей одобрительно кивнул: все-таки княгиня была не столь глупа, как казалось наружно! Ведь она задала тот самый вопрос, который так и рвался с его собственного языка.
— Мы не оставим ему другого выбора, — резко бросил отец Флориан.
— У нас есть средство заставить его прислушаться к нашим доводам!
— Что-то я ничего не понимаю… — пробормотала княгиня. — Вы ведь говорили, что письмо исчезло.
— Исчезло, вот именно, — ожесточенно кивнул аббат. — Однако неведомо, кем, как и почему оно похищено. Мы так и не узнали, кто убил генерала Талызина и обшарил его секретер, вытащив оттуда почти все бумаги.
Возможно, и впрямь это дело рук какого-то провинциала, недоросля (это слово отец Флориан произнес по-русски с ужасным, оскорбительным выражением!), как у вас называют таких вот деревенских увальней. Одно время он находился под нашим контролем — к сожалению, не столь долго, сколько хотелось бы.
Правда, мальчишка оказал нам неоценимую услугу, убив на дуэли Якова Скарятина — да вы, впрочем, об том уже слышали, княгиня, — но мадам Шевалье так и не удалось вытянуть из этого простака, куда он девал украденные документы…
Если бы Алексею не надо было одной рукой держаться за край шаткой стремянки, чтобы не свалиться, а другой — приподнимать “луну”, он непременно схватился бы за голову.
Только сейчас стали ему понятны многочисленные намеки и как бы ничего не значащие вопросики мадам Шевалье о каких-то письмах генерала, о каких-то любовных записочках… с интересом ли их читал Алексей, куда потом подевал…
Ее интересовали отнюдь не амурные похождения Талызина, а его деловые бумаги. Их украл убийца, а поскольку Алексей не был убийцей, он их взять не мог. Логично! Но удивительно, как нелогичны все, кто приписывает ему убийство дядюшки!
Выкинуть или спрятать все, ну совершенно все бумаги, не имеющие к нему никакого отношения, — и оставить главную, смертельную улику против себя; это чертово завещание. Все равно, что приколоть себе на грудь маленькую изящную записочку: “Рекомендуюсь: Алексей Уланов, убийца из корыстных соображений. Будем знакомы, господа!”
Ну ладно, его виновность или невиновность — теперь не самое главное. Значит, среди бумаг Талызина пропало очень важное письмо. Аббат Флориан выразился вполне определенно: это было послание великого князя Александра графу Палену с полным одобрением его действий. Каких?
Да очень обыкновенных. Всего-навсего — убийства собственного папеньки-императора. Тоже, сказать правду, недурно выглядела бы надпись такого рода: “Рекомендуюсь: Александр Романов, убийца из корыстных соображений. Будем знакомы, господа!”
А что такого? Кто убивает ради пошлых миллионов, кто — ради пошлого трона… Богу богово, кесарю — кесарево.
Но ведь письмо, которым можно было бы уличить Александра в злоумышлениях против отца родного, исчезло. Аббат Флориан, а также те, кто стоит за ним, ничем не могут воздействовать на нового императора. На что же они надеются? Чудилось, аббат каким-то загадочным образом услышал этот вопрос и, большое ему спасибо, не погнушался ответить:
— Даже если это письмо исчезло, оно нигде не всплыло. Нашим агентам при ведущих европейских дворах известно: его пока нет ни в Лондоне, ни в Париже, ни в Берлине, ни в Вене — ни, к сожалению, в Риме.
Допускаю, что оно попало к Палену, тогда смерть Талызина — дело его? рук. Упомянутый же недоросль — всего лишь орудие убийства.
Это самый плохой вариант. Одно хорошо: нам недолго осталось пребывать в неопределенности. Буквально на днях Мария Федоровна предъявит сыну ультиматум: или она, или Пален.
Или вдовствующая императрица более ни разу не появится в Петербурге, либо Палену будет объявлено об отставке. Если отставка, даже несмотря на все это, не состоится, значит, именно граф пустил в ход письмо, заткнув Александру рот и связав ему руки.
Если же курляндец покинет Петербург, значит, письма у него нет и не было. Тогда руки у нас будут развязаны. И мы станем действовать более откровенно, открыто, смело. Мы пустим в ход копию, уповая на то, что оригинал утрачен безвозвратно.
— А если он всплывет потом? — боязливо вскинула глаза прелестная Eudoxy.
— Тогда и будем думать, что предпринять, — пожал плечами отец Флориан.
— Ради вящей славы божьей мы можем и должны рискнуть.
Алексей нахмурился. Уже второй раз отец Флориан произносил эту звучную фразу. По-латыни она звучала так: “Ад майорем деи глориам!” [37]
Перевести ее Алексей перевел, однако смысла не понял. Она звучала словно некий девиз, словно тайный знак и пароль. Она пугала и настораживала.
— А почему вам непременно нужно, чтобы вашу почетную задачу решил этот увалень, мой супруг? — спросила княгиня Eudoxy.
— Ведь эту роль с успехом мог бы сыграть кто угодно при дворе, тот же Чарторыйский. Он близкий друг государя, поэтому…
— Самая неподходящая кандидатура. Ухаживания пана Адама за императрицей — в бытность ее еще великой княжной — не оставили Александра равнодушным. Не ошибусь, если скажу, что затянувшаяся холодность между супругами — следствие той неосторожной нежности, которую Елизавета Алексеевна испытывала к Чарторыйскому.
