— Здрасьте, — сказал Генрих и притронулся пальцем к козырьку солдатской фуражки.
Учительница ответила на приветствие. Генрих сел рядом с Лузером, сделав вид, будто только теперь вспомнил о фуражке. Он снял ее и сунул в парту.
Учительница подождала, пока класс успокоился, и обратилась к Генриху по-русски. Она спросила, как его зовут. Генрих ответил по-русски, назвав себя. Делал он это немного небрежно, словно все здесь происходящее было ему ни к чему — и класс, и парты, и ребята. По-немецки он добавил, что у него на руках имеется «документ». Вынув из кармана заветную записочку, он передал ее учительнице.
Она прочитала и улыбнулась.
Дети тут же стали спрашивать, что в «документе» значится. На самом-то деле и Генриху очень хотелось это узнать. Но учительница спросила его, каким образом ему достался этот «документ». Заважничав, Генрих принялся рассказывать; правда, рассказывал он не совсем так, как это происходило в действительности. Он, мол, в свое время входил в состав советской комендатуры. Для этого ему и понадобился «документ».
Учительница, положив записку на стол перед собой, приступила к занятиям. Однако она то и дело поглядывала на опоздавшего ученика. При этом она заметила, как он важно кивал, как будто все, что она говорила, было ему давно уже известно. Тогда она вызвала мальчика и попросила его прочитать написанное на доске. Но он не смог. Потом она его еще раз вызывала и уже окончательно убедилась, что ни одной русской буквы он не знает. И все же важничать он и после этого не перестал, и, как только она произносила какое-нибудь знакомое ему слово, он принимался кивать, громко повторяя его, повернувшись к остальным ученикам.
В конце урока учительница собралась вернуть Генриху записку, однако дети стали просить, чтобы она сказала, что в ней написано.
— Если меня спросить — читайте, — сказал Генрих.
Улыбнувшись, учительница в конце концов все же прочла записку вслух:
— «Подателя сего зовут «Товарищ» или «Пуговица». Выдать ему махорки и клочок газеты, чтобы мог цигарку скрутить. Сами увидите — не подавится. М и ш к а».
Да, уж совсем Генриху стало нехорошо, когда в классе раздался взрыв смеха. Ребята хлопали крышками парт, вереща от восторга.
«Мишка, Мишка, что ты наделал!»
Отвернувшись, учительница долго сморкалась в платочек. Потом повернулась к классу и поспешила распустить детей по домам.
Неудачный это был для Генриха день, ничего не скажешь!
Он бежал домой, а ребята кричали ему вслед:
— Пуговица, Пуговица!
Они прыгали вокруг него и кричали:
— Пуговица!
Сабина крикнула:
— Все вы противные!
Генриху было приятно, что девочка заступается за него и бежит рядом с ним, а не с остальными ребятами.
Они отстали еще больше, и скоро уже ничего не стало слышно.
Позднее они заговорили об Отвине, о том, как он хорошо рисовал. И как хорошо пел. И стихи он сам сочинял.
Ветры в апрелеНе потеплели,А я увидел, как за неделюПервые почки зазеленели, —
вспомнила Сабина.
— Это он сам сочинил, понимаешь, сам, — сказал Генрих.
Дойдя до моста, они скатились по откосу на лед. Сверху свисали длинные сосульки.
— Знаешь, Сабина, — сказал Генрих, — я думаю, Рокфеллер тоже умер. А то бы он серебряный доллар не оставил.
Они обломали несколько сосулек и теперь, шагая по льду, облизывали их.
— Это так одного мальчишку в Берлине звали. Мы к нему в «виллу» ходили. — Генрих не мог себе простить, что так и не уговорил Рокфеллера переехать в Пельцкулен. Тот все хотел ферму в Канаде купить. — Но я думаю, что он тоже умер, — сказал еще раз Генрих.
Они снова поднялись по откосу и вышли на дорогу.
— Знаешь, Сабина, что я тебе скажу, — проговорил Генрих, — ты только никому ни слова: испанец вернулся.
— Какой испанец?
— Он в Испании сражался, а сам из нашей деревни, из Пельцкулена. — Генрих сам не знал, зачем он все это говорит девочке. Но ему было приятно, что есть кто-то рядом, кому он может доверить такую важную тайну. — Поклянись, что никому не скажешь!
Сабина поклялась.
36
Нет, эта школа в Шабернаке не для него! Да и вольная жизнь, должно быть, была ему больше по душе: захотел — Орлика оседлал, и скачи себе силки проверять! А как хорошо ходить с дедушкой Комареком на лед рыбачить!
Испанец уже чувствует себя лучше. Он теперь не лежит все время, повернувшись к стенке. Часто разговаривает с мальчонкой. Расспрашивает, как и что в деревне.
А однажды попросил дать ему мандолину. Неужели он на мандолине умеет играть?
Испанец дернул одну струну, другую, настроил и тихо запел глуховатым голосом:
— «Небо Испании распростерло звездный шатер над окопами…»
Кое-что теперь напоминало Генриху то время, когда они спорили с Николаем. Он восхищался испанцем, и был ли тот генералом или нет, ему уже было все равно.
— Меня спросить, я бы всех капиталистов на земле расстрелял!
— Лихо это ты! — сказал испанец.
— Сперва, конечно, феодалистов, а потом капиталистов.
А старый Комарек с каждым днем делался молчаливей.
Сидит над своей сетью и редко когда слово вымолвит. Но Генрих ничего не замечает — так он увлечен испанцем.
Но как-то рано утром Комарек задумал одно дельце. Взял большой моток донной сети и вырезал из нее кусок. Даже жалко ему стало этого испанца — ему же нечего противопоставить этой затее! Потом дед сходил в лес и принес целую охапку прутьев. Он и строгал, и резал, и чистил, покуда не свернул несколько обручей.
Это он для Генриха вершу мастерил. «Придет день, — думал он, — ветер переменится, все растает… А уж летом мы от зари до зари с ним на озере, и он — с этой вершей, и все у нас будет опять так, как было до прихода этого испанца треклятого! Надо ж ему было у нас слечь! Слава богу, до весны недалеко…»
Установив вершу посреди комнаты, он натянул обручи.
— Ну как, нравится тебе? — спросил он.
Генрих стоит, смотрит и только диву дается — такая ладная, длинная и узкая верша получилась!
— Что ж, пусть, стало быть, твоя будет, — сказал старый Комарек.
Снег сверкает, скрипит под ногами, фрау Кирш перебирается в рыбачий домик. Генрих завернул все вещи в попону и тащит их на плече за фрау Кирш. А у нее в руках сверток с ребеночком. Дедушка Комарек столько березовых поленьев заложил в плиту, что все конфорки раскалились докрасна.
Мальчонка всю дорогу не закрывает рта.
— Теперь мы будем как настоящая семья, — говорит он.
Два дня они обсуждали переезд фрау Кирш. Потом сходили в лес, принесли сосновых слег и соорудили кровать — теперь она стояла посреди жарко натопленной кухни.
— Понимаете, фрау Кирш, — говорит Генрих, — сначала он сражался против фашистов. Но их, этих фашистов, было больше.
Без конца испанец да испанец!
— А потом он поехал во Францию. Во Франции его в плен взяли. Когда фашисты пришли во Францию, он опять сражался против них. Но сейчас ему уже лучше. Это от супа рыбного, фрау Кирш, он его любит.
Вот и домик рыбака — совсем его снегом занесло. И озеро рядом. Помпа укутана соломой, а стежка к ней — свежевыметена.
37
Теперь и днем топилась плита. Они сидели у себя в комнате и слышали, как фрау Кирш напевает на кухне. Открылась дверь, она позвала:
— Все за стол!
Комарек воткнул иглу в сеть, испанец поднялся со своей лежанки.
До чего у них все изменилось! Испанец и тот иногда улыбается. Передавая друг другу кастрюлю, они говорят «спасибо» и «пожалуйста». Правда, испанец быстро устает и сразу после обеда уходит к своей лежанке.
Окна так и сверкают, и пол выскоблен до белизны!
Старому Комареку все это кажется чересчур. Моток сети всегда висел посреди комнаты, а теперь вот надо прибить гвоздь в сторонке и там его вешать. Все будто заразились любовью к порядку. Генрих уже давно Орлика не чистил. Теперь берет скребницу и давай его скрести. Старый Комарек долго рассматривает каморку по соседству с большой комнатой. Что и говорить, половицы там все на месте. И он, взяв с собой мешочек рыбы, отправился в деревню. Вернулся оттуда с печуркой на спине.
Сама фрау Кирш не надивится их стараниям. Снова Комарек идет в деревню и просит Штифелькнехта сколотить оконную раму, а кстати и колыбельку для малышки.
Иногда фрау Кирш теперь опять ходит в своем красном платочке. Вот она разогрела суп и подает испанцу…
Поначалу они конфузились оттого, что фрау Кирш сидела с ними. Недавно она распустила зеленую кофточку и стала вязать широкую шаль.
38
Забежит мальчонка на кухню, стоит и смотрит, как фрау Кирш пеленает ребеночка. А ручки какие маленькие! И ножки тоже! Да и то сказать — совсем ведь дитя еще. Зовут они малышку — Марикен, хотя полное ее имя Марианна.
