Забежит мальчонка на кухню, стоит и смотрит, как фрау Кирш пеленает ребеночка. А ручки какие маленькие! И ножки тоже! Да и то сказать — совсем ведь дитя еще. Зовут они малышку — Марикен, хотя полное ее имя Марианна.
По вечерам фрау Кирш заходит к ним, и они все вместе сидят за столом и беседуют с испанцем. Генрих заводит граммофон и ставит пластинку «Когда воскресным вечером в трактире музыка играет». Хорошее тогда у всех настроение. Испанец свежевыбрит и сидит, подобрав колени. Фрау Кирш устроилась у самых дверей — она вяжет зеленую шаль. Время от времени, отложив вязанье, она выходит поглядеть на свою Марикен.
А старик все плетет и плетет, но при этом жадно ловит, каждое слово. Сам за весь вечер не скажет ни одного. Но он присматривается и к тому, как ведет себя мальчишка. И думает: так громко Генрих никогда раньше не смеялся!
Не то чтобы фрау Кирш не разговаривала со старым Комареком. Она и восхищается, как славно он свою сеть плетет. И долго стоит в дверях и смотрит им вслед, когда они выходят на лед рыбу ловить. Однажды они принесли в сачке несколько судаков в полфунта весом, а фрау Кирш, всплеснув руками, воскликнула:
— Дедушка, вот это улов!
— Это ты так считаешь, а ведь рыба нынче плохо в сеть шла.
— Да что вы, дедушка, так много судаков!
— Может, ты поджаришь их, а?
Она сняла сачок с плеча старика, не переставая расхваливать улов. А это Комареку было приятно…
Но старик по-прежнему редко когда разговорится — не дает ему покоя этот испанец. Да и у мальчонки, считал он, нет того терпения, чтобы рыбачить, как прежде. Все только предлога ищет, чтобы с озера сбежать. Веревка, видите ли, ему понадобилась. А на самом деле и не нужна она совсем. Теперь больше часа будет за ненужной вещью бегать! «Может, это ты эгоист такой? — говорит старик сам себе. — Не о счастье мальчишки печешься! Иначе тебе бы радоваться, что он доволен и смеется. Старый ты стал, себялюбивый. Не следует тебе распускаться!» И с каждым днем дедушка Комарек делался молчаливей. Однажды мальчонка прибежал из деревни и еще на ходу крикнул:
— Имение делят!.. Каждому надел дают: и лес и луг, — захлебываясь рассказывал Генрих. — Готлиб, который есть настоящий пролетарий…
Испанец встал и принялся натягивать свои «французские ботинки», словно и он в деревню собрался — помогать землю делить!
— И нам надо записаться, дедушка Комарек!
Но старик делал вид, будто все это его не касается.
— Рыбаки мы, — говорил он, — землю не пашем, — И тут же снова стал пересчитывать дели.
А разве сам он не мечтал о справедливой жизни? И разве сам не составлял списки, покуда мальчонка сидел на ящике и болтал ногами? Почему же он теперь-то сидит и молчит?
— Меня спросить, — заговорил Генрих, обращаясь к испанцу, — я прямо скажу: коммунизм у нас будет.
— Они что, комиссию какую выбрали?
— Да, комиссию.
— И что ж, ходят и наделы нарезают?
— Матулла и кузнец — они и нарезают.
— Вот оно что. Матулла, значит!
Теперь и испанец надолго умолкает.
Нравится Генриху, когда испанец с фрау Кирш разговаривает. Как-то он раскрыл свой фанерный чемодан и долго в нем рылся. Потом что-то достал и положил в карман. Это была белая шелковая блузка, расшитая разноцветными нитками.
— Нет, нет, фрау Кирш, она у меня уже давно. Я ее тогда еще, в деревне, подобрал, когда мы Королевича нашли в соломе.
Не простая, значит, эта блузка оказалась, а можно сказать — волшебная!
ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА
39
Засвистел скворец.
Ветер шумит в ольшанике. Теплый такой! С крыши капает.
Весна пришла.
Старый Комарек словно бы проснулся. И в него вселились тревога и беспокойство: испанец-то скоро уйдет!
У берегов подтаивает лед. Щука нерестится.
Комарек берет большую вершу, а Генрих — маленькую. Оба шагают к тому месту, где Грубер впадает в озеро. Стоят там и смотрят, как камышинки качаются — это щука ворочается в воде… Шлепая по мелководью, они подыскивают место для верши.
Настает день, когда старик приносит с озера в сачке двух щук. Светит солнце, и из щук капает желтая молока.
На скамье перед домом сидит испанец. Шея замотана зеленым шарфом. Рядом — фрау Кирш в расшитой белой блузке.
— Salud! — говорит испанец, должно быть радуясь, что может теперь посидеть на воздухе.
— Salud, — отвечает Генрих, немало удивившись, и тут же рассказывает, что знает еще одного человека, который, когда здоровался с ним, говорил «Salud».
— Это значит «будьте здоровы», — объяснил испанец. — В Испании так здороваются.
— Может, тот человек тоже в Испании был? — спрашивает Генрих.
Сколько по земле людей ходит! И сколько дорог на земле! И сколько судеб людских! И надо ж — такое совпадение!
Испанец снова садится на скамью. «Да, это он. Точно, это он!» — говорит он себе.
— Танкист? — спрашивает он Генриха.
— Я ж сказал — он комендант округа у нас.
— Округа? Нашего?
— Нашего.
— Об Испании он ничего не говорил?
— Нет, об Испании ничего не рассказывал.
— Но он говорил тебе «Salud»?
— Да, «Salud» он говорил и еще «Salud, companero» или «camarada».
— А зовут его Константино?
— Нет, его зовут Константин, Константин Новиков.
Удивительное совпадение! Даже не верилось. Но сомнений уже быть не могло.
Потом, когда они сидели за столом, испанец рассказал, что вместе с Новиковым они работали в мастерской Интернациональной бригады. И однажды — это было под Квинхорна — они между своими и вражескими позициями чинили подбитый танк. Потом отошли, пришлось ждать темноты, чтобы поставить новую гусеницу. Шагах в двадцати от подбитого танка они залегли под скалой. Пролежали так до самой ночи.
Вспомнил испанец и холодные ночи Арагона.
— Из деревни под Саратовом он. Деревня раскинулась на пригорке, — добавил он, помолчав.
Генрих побежал в бургомистерскую.
— …Это я, Сергей. Мне с комендантом надо говорить… Коменданта Новикова мне… Чего? Нет Новикова? Мне привет надо передать ему — от испанца… Ничего не слышу… Нет, испанца. Я его зимой подобрал у дороги… Чего? Плохо слышно… Что? Что? В Саратов уехал?..
Генрих долго слушал.
— …Понимаешь, испанец вернулся. Нет, Сергей, испанец… С Новиковым, который в Испании сражался…
Домой Генрих прибежал совсем убитый. Вошел в кухню, сел на ящик с углем и так молча и сидел.
— Уехал в Саратов. Два месяца назад, — сказал он в конце концов.
И пока он все это рассказывал, все стояли вокруг ящика, на котором он сидел.
— Я пойду к новому коменданту и расскажу ему, — чуть не выкрикивал Генрих. — Он непременно еще сегодня приедет прямо сюда, к домику рыбака на озере.
Все стояли около него, и всем было грустно оттого, что Новиков уехал.
Только вот старый Комарек был, быть может, чуть-чуть оживленней, чем все последнее время.
Он думал: «Ну вот, всему и придет конец. Само собой все получится. И жалеть о том, что ты приютил испанца, не следует. Поправился он хорошо. Должно быть, немало ему в жизни досталось. Может, он и совсем выздоровел?»
Верши, поставленные в Грубере, тревожили сейчас старика. Этот Киткевитц вполне мог их украсть. И тревога эта не покидала Комарека до тех пор, покуда они с Генрихом не отправились на озеро.
Стоя по колено в воде, они увидели маленькую щучку, но Комарек почему-то очень разволновался и торопился, вытаскивая вершу на берег.
— Как ты думаешь, может, нам еще дня на два вершу поставить? — спросил он Генриха. — Вода еще не прогрелась. А ты не видел здесь этого Киткевитца?
Но мальчонке не терпится поскорей домой вернуться. Каждую минуту может машина с новым комендантом приехать! Старик что-то копается и вообще не хочет разговаривать. В конце концов они снова опускают обе верши в воду.
Дома они уже не застали испанца.
— Комендант приехал сразу после обеда, — рассказала фрау Кирш. — И еще двое городских с ним — знакомые испанца. Такое тут творилось!
— А он вернется?
— Да.
— Вот как! — только и сказал старый Комарек, должно быть совсем не обрадованный таким ответом.
Зато Генрих решил не ложиться спать — он подождет, покуда не приедет машина. Надев солдатскую фуражку, он сидел и ждал. Но когда наконец глубокой ночью прибыла машина, все увидели — Генрих крепко спит.
40
Генрих шагает по лугу. Солнце слизывает островки снега. На берегу озера стоит яблонька. Под ней четыре черных валуна. Помятая кастрюля валяется неподалеку. И дощечка… «Нет, Отвин, море — оно синее и чуть-чуть зеленое…»
Поднявшись с валуна, Генрих стоит в нерешительности. Испанец ведь сказал, чтобы все они с ним ехали. Фрау Кирш и Марикен. И он, Генрих, тоже. И дедушка Комарек. Но дедушка ничего не говорит. Сидит весь день у окна и смотрит на озеро. «А мы и верши не поставили, — думает Генрих. — Три дня, как сети уже высохли, а мы все равно не поставили… А жалко, что испанец так и не повидал Новикова. Чуть-чуть — и встретились бы здесь. Вчера приезжали двое городских. Привезли масло, хлеб. Большой кусок мяса. Может, испанец министром будет? Или ландратом?.. Нет, лучше министром». Ему, Генриху, больше всего хочется, чтобы он стал министром. А дедушка Комарек все равно не поедет с ним…
