Перед посадкой в Копенгагене нас покормили в самолете. Эта обычная скудная авиарейсовая, но вкусно приготовленная еда стала моей первой приличной трапезой с момента заключения в тюрьму. Для меня она выглядела восхитительным пиршеством, и я не без труда заставил себя отказаться, когда мои конвоиры любезно предложили мне свои порции.
В Дании мы простояли дольше, чем ожидалось, – два часа. Две молодые сотрудницы полиции тут же отвели меня в один из ресторанов терминала, заказав обильный ланч на троих, хотя я и был твердо уверен, что успеть проголодаться они никак не могли. Я чувствовал, что это исключительно попытка утолить мой волчий голод, но протестовать не стал. А перед повторной посадкой в самолет они купили мне несколько шоколадок и англоязычных журналов.
Если ты попытаешься сбежать, мы будем вынуждены стрелять. А если мы будем стрелять в тебя, Фрэнк, мы тебя убьем.
Во время путешествия они относились ко мне скорее как к другу, чем арестанту. Настояли, чтобы я звал их по именам и на ты. Они беседовали со мной как друзья, интересуясь моей семьей, моими симпатиями и антипатиями и тому подобными общими вещами. Мою криминальную карьеру они затронули лишь мимоходом, да и то лишь затем, чтобы спросить о жутких условиях в Перпиньянской тюрьме. Я с удивлением узнал, что просидел в этой адской дыре всего шесть месяцев. Я утратил счет времени напрочь.
– Тебе, как иностранцу, УДО не полагается, но судье было предоставлено право на свое усмотрение сократить твой срок, и он на это пошел, – пояснила Ян.
И я вдруг проникся благодарностью к суровому юристу, вынесшему мне приговор. Узнав, что отсидел всего шесть месяцев, я понял, что весь год в Перпиньяне не выдержал бы. Это удавалась лишь считаным узникам.
Воздушное судно приземлилось в Мальмё, Швеции, через тридцать минут после вылета из Копенгагена. К моему изумлению, в Мальмё мы высадились, забрали свой багаж, и Ян с Черстен повели меня к полицейской машине с цветографической разметкой – шведской версии патрульного автомобиля, – припаркованной на стоянке терминала. За рулем сидел офицер в мундире. Он помог нам погрузить чемоданы – вообще-то чемоданы девушек, потому что у меня никакого имущества не было – в багажник, после чего повез нас в отделение полиции села Клиппан неподалёку от Мальмё.
Клиппанское отделение, больше напоминавшее причудливую старинную таверну, чем участок полиции, меня заинтриговало. Нас встретил улыбающийся сержант с румяным лицом, поприветствовав Ян и Черстен по-шведски, а меня по-английски с чуть уловимым акцентом. Руку он мне пожал, будто дорогому гостю.
– Я ждал вас, мистер Абигнейл. Все ваши бумаги здесь.
– Сержант, Фрэнку нужен врач, – сказала Ян по-английски. – Боюсь, он очень болен и нуждается в немедленной медицинской помощи.
Было уже около 9 вечера, но сержант лишь кивнул.
– Сию секунду, инспектор Лундстрём. – Он жестом подозвал молодого полицейского, стоявшего в сторонке, наблюдая за происходящим. – Карл, будь добр, отведи заключенного в его комнату.
– Ja, min herre[42]. Следуйте за мной, пожалуйста, – широко улыбнулся он мне.
Я последовал за ним в состоянии легкого шока. Если в Швеции так обращаются с преступниками, то какого же обхождения удостаиваются честные люди?
Он провел меня через коридор к большой деревянной двери, отпер ее, открыл и отступил в сторону, пропуская меня внутрь. Переступив порог, я был просто потрясен. Это была не камера, а настоящие апартаменты – огромная, просторная комната с большим панорамным окном, из которого открывался роскошный вид на село, широкой кроватью с резными изголовьем и изножьем, с цветным покрывалом, деревенской мебелью и отдельной ванной, где имелись и ванна, и душ. Стены украшали репродукции живописных сцен из прошлого Швеции, а со вкусом выбранные портьеры, в данный момент раздвинутые, обеспечивали приватность от любопытных взглядов извне.
– Надеюсь, вы скоро поправитесь, min herre, – сказал Карл по-английски с акцентом, прежде чем закрыть дверь.
– Спасибо, – ответил я, не зная, что еще сказать, хотя слова так и рвались из груди.
После его ухода я осмотрел комнату повнимательнее. Окна из толстого витринного стекла не открывались, да и дверь изнутри открыть было невозможно, но это роли не играло. Бежать из этой тюрьмы я и не думал. Но поспать в постели мне в ту ночь не довелось. Через несколько минут дверь снова открылась, впустив Ян и лысеющего, дружелюбного и очень искусного врача.
– Разденьтесь, пожалуйста, – велел он по-английски.
Я заколебался, но Ян не выказала намерения удалиться, так что я стащил с себя скудную одежонку, искренне стыдясь своей наготы перед ней. Однако ее лицо не выразило ничего, кроме озабоченности. Для шведов нагота, как я узнал, сексуальна лишь при определенных обстоятельствах.
Врач тыкал, колол, смотрел и слушал с помощью различных инструментов, выстукивал, ощупывал и надавливал, и все это в молчании, прежде чем отложил инструменты и стетоскоп и кивнул.
– Этот человек страдает крайним истощением и авитаминозом, но что хуже всего, у него, по моему мнению, двусторонняя пневмония, – резюмировал он. – Я предлагаю вызвать машину «Скорой помощи», инспектор.
– Да, доктор, – и Ян выбежала из комнаты.
Через тридцать минут меня отконвоировали в частную палату в маленькой, чистенькой больнице. Я выздоравливал там месяц, и у моей двери постоянно дежурил полицейский в форме, но он казался скорее компаньоном, чем стражем. Каждый день меня навещали Ян или Черстен, сержант или Карл, и каждый раз они что-нибудь приносили – букет, сладости, журнал или какой-нибудь другой гостинец.
И за время пребывания в больнице меня ни разу не допрашивали по поводу вменяемых мне преступлений и даже не упоминали о предстоящем суде или выдвинутых против меня обвинениях.
В «камеру» меня вернули в конце месяца, перед ланчем, и в полдень Карл принес мне меню.
– Кухни у нас нет, – извиняющимся тоном пояснил он. – Вы можете заказать, что пожелаете, и мы принесем из кафе. Там готовят очень хорошо, я вас уверяю.
Он был прав. Уже через месяц мой вес снова подползал к двум сотням фунтов[43].
Бежать из этой тюрьмы я и не думал.
На следующий день после моей выписки из больницы Ян наведалась ко мне в сопровождении худого мужчины с оживленным лицом.
– Я инспектор Ян Лундстрём из Шведской национальной полиции, – официальным тоном объявила она. – Я обязана сообщить вам, что вы будете содержаться здесь в течение определенного времени, а также обязана допросить вас. Это священник, он будет играть роль переводчика. Он безупречно говорит по-английски и знаком со всеми вашими американскими сленговыми выражениями и идиомами.
Я был ошеломлен.
– Ой, да брось, Ян, ты сама говоришь по-английски без изъяна! – запротестовал я. – Что это значит?
– Шведский закон требует, чтобы при допросе заключенного, являющегося иностранцем, присутствовал переводчик, свободно владеющий его родным языком, – корректным тоном пояснила Ян, словно видела меня впервые в жизни. – Закон также гласит, что вы имеете право на адвоката, и адвокат должен присутствовать при каждом допросе. Поскольку у вас нет средств на оплату адвоката, правительство Швеции назначило вам защитника. Ее зовут Эльса Кристианссон, и сегодня позднее она встретится с вами. Все ли сказанное мной вы поняли?
– Прекрасно понял, – ответил я.
– Тогда увидимся завтра, – с этими словами она удалилась.
Часом позже раздался стук в дверь, и она открылась. Пришел один из надзирателей с моим ужином, обильным и вкусным, расположив его на сервировочном столике, будто официант, а не тюремщик.
Вернувшись забрать посуду, он мне широко улыбнулся:
– Не хотите ли погулять? Только по зданию, пока я делаю обход. Мне пришло в голову, что вы могли подустать от сидения в четырех стенах.
Я вместе с ним сходил на кухню, где официант соседнего ресторана забрал у него поднос и грязную посуду. На самом деле кухней это назвать было трудно – просто укромный уголок, где стражники могли сварить себе кофе. Потом он устроил мне экскурсию по тюрьме – двухэтажному зданию, где размещалось всего двадцать заключенных. У каждой камеры он стучал, прежде чем открыть дверь, радушно здоровался с ее обитателем и интересовался его нуждами. И весело желал каждому доброй ночи, прежде чем закрыть и запереть дверь.
Когда я вернулся в свою камеру, там уже дожидалась меня Эльса Кристианссон, как и переводчик – преподобный Карл Грэк. Его присутствие озадачило меня, пока он не объяснил, что миссис Кристианссон совсем не говорит по-английски. Да и терять время на расспросы о моем деле она не стала. Просто подтвердила факт знакомства, после чего сообщила, что будет здесь завтра утром, когда Ян возобновит допрос.
Профессиональные качества этой высокой, миловидной женщины лет сорока, безмятежной и любезной, внушали мне опасения, но средств для найма адвоката по своему вкусу у меня не было. Французская полиция конфисковала все мои активы во Франции – во всяком случае, так я предполагал. После ареста и во время заключения мне о наворованном даже не напоминали, а после освобождения и подавно никаких денег не вернули. А здесь, в Швеции, я был лишен возможности позаимствовать средства из своих многочисленных заначек.
