Профессиональные качества этой высокой, миловидной женщины лет сорока, безмятежной и любезной, внушали мне опасения, но средств для найма адвоката по своему вкусу у меня не было. Французская полиция конфисковала все мои активы во Франции – во всяком случае, так я предполагал. После ареста и во время заключения мне о наворованном даже не напоминали, а после освобождения и подавно никаких денег не вернули. А здесь, в Швеции, я был лишен возможности позаимствовать средства из своих многочисленных заначек.
Ян явилась назавтра с утра вместе с миссис Кристианссон и херре Грэком. Она тотчас же приступила к расспросам о моей криминальной деятельности в Швеции, причем священник переводил ее вопросы для миссис Кристианссон, сидевшей молча и только кивавшей время от времени.
Во время первых двух допросов Ян я держался уклончиво. Либо отказывался отвечать, либо говорил: «Не помню» или «Не могу сказать».
На третий день Ян не выдержала.
– Фрэнк! Фрэнк! – воскликнула она. – Ну почему ты запираешься? Почему ты так уклончив? Ты здесь, тебя ждет суд, и для тебя же лучше говорить со мной честно. Нам известно, кто ты такой и что натворил, и тебе известно, что у нас есть улики. Так почему же ты отмалчиваешься?
– Потому что не хочу попасть в тюрьму на двадцать лет, даже если это чудесная тюрьма вроде этой, – напрямик объяснил я.
Карл перевел это для миссис Кристианссон. Реакция всех троих оказалась совершенно неожиданной. Они зашлись гомерическим хохотом – громко, до слез, как над хорошей балаганной клоунадой. Я лишь изумленно вытаращился на них.
Наконец Ян малость угомонилась, хоть и тряслась еще от безмолвного смеха.
– Двадцать лет?! – выдавила она.
– Или пять лет, или десять, или сколько там, – с вызовом бросил я, раздраженный их отношением.
– Пять лет? Десять лет?! – воскликнула Ян. – Фрэнк, да максимальное наказание за преступление, в котором тебя обвиняют, это год, и я очень удивлюсь, если тебе дадут хотя бы столько, потому что ранее ты под судом и следствием не состоял. Фрэнк, да в этой стране даже убийцам и грабителям банков редко присуждают более десяти лет. Ты совершил серьезное преступление, но мы считаем год тюремного заключения очень тяжким наказанием, и уверяю тебя, это максимальный приговор, который может тебя ждать.
Я сразу же пошел на чистосердечное признание, выложив о своих транзакциях в Швеции все, что помнил. Неделю спустя я предстал перед судом жюри, включавшим восьмерых мужчин и женщин, определявших размер и моей вины, и наказания, раз чистосердечное признание исключало вопрос о моей невиновности.
И все же я едва не отвертелся от наказания. Вернее, миссис Кристианссон едва не отмазала меня. Она изумила меня, поставив под сомнение весь процесс во время дачи заключительных свидетельств против меня. Против меня было выдвинуто обвинение в «серьезном мошенничестве с помощью чеков», заявила она председательствующему судье.
– Я бы хотела указать суду, что представленные сегодня орудия преступления не являются чеками согласно определению шведского законодательства, – полемизировала она. – Это орудия, изготовленные им собственноручно. Они никогда не были чеками. И не являются чеками в данный момент.
Согласно шведскому закону, ваша честь, эти орудия не могут быть чеками, являясь абсолютной подделкой. По закону, ваша честь, мой клиент не фабриковал никаких чеков, поскольку данные орудия не являются чеками, а только его собственными изделиями, откуда следует, что обвинения с него должны быть сняты.
Обвинения с меня не сняли, но смягчили до мелкого мошенничества, что-то вроде получения денег под ложным предлогом, и жюри приговорило меня к шести месяцам тюремного заключения. Я счел это победой, бросившись горячо благодарить миссис Кристианссон, тоже обрадованную этим вердиктом.
Я вернулся в свою камеру в Клиппанской тюрьме, и на следующий день Ян пришла поздравить меня. Однако заодно принесла тревожные новости. Отбывать срок я должен был не в комфортабельной и уютной гостиничке в Клиппане. Меня ждал перевод в государственное заведение в Мальмё, расположенное в кампусе Лундского университета, древнейшего колледжа в Европе.
– Ты найдешь ее очень непохожей на тюрьмы во Франции. На самом деле, очень непохожей и на ваши американские тюрьмы, – заверила меня Ян.
Стоило мне прибыть в тюрьму, известную в кампусе под названием «Криминальной зоны», как мои опасения развеялись без следа. Тюрьму зона ни капельки не напоминала – ни заборов, ни сторожевых вышек, ни электронных ворот или дверей. Здание никак не выделялось среди других больших, величавых строений кампуса. И на самом деле было совершенно открытым учреждением.
Меня оформили и отконвоировали в мою квартиру: я больше не воспринимал шведские места содержания как камеры. Моя комната в зоне была чуть поменьше, чем в Клиппане, но столь же комфортабельна, с аналогичной мебелью и удобствами.
Тюремный режим был очень мягким. Я мог ходить в собственной одежде, а поскольку у меня имелся лишь один комплект, меня сопроводили в городской магазин одежды, где снабдили двумя комплектами одежды. Мне была предоставлена неограниченная свобода писать и получать письма и другую корреспонденцию, и цензуре моя почта не подвергалась. Поскольку в зоне отбывала срок только сотня человек, содержать кухню считали нецелесообразным, а еду заключенным приносили из окрестных ресторанов, и каждый мог составлять собственное меню в пределах разумного.
В зоне проживали и мужчины, и несколько женщин, но сожительство между отбывающими наказание было запрещено. Супружеские визиты разрешались для мужчин с их женами, для женщин с мужьями, а также для заключенного(-ой) и его/ее друга/подруги. Заключенные могли свободно ходить по всему зданию с 7 утра до 10 вечера и принимать посетителей в своих комнатах с 4 до 10 вечера каждый день. Двери в комнатах запирались в 10 вечера – комендантский час для зоны.
Субъектов насильственных преступлений в зоне не было. Там содержали чековых мошенников, угонщиков, казнокрадов и прочих безобидных преступников. Однако заключенных распределяли по коллективным спальням по возрасту, полу и типу преступлений. Меня поместили в спальню с фальшивомонетчиками и поддельщиками примерно моего возраста.
Шведские тюрьмы старались реабилитировать преступников по-настоящему. Мне сказали, что во время отсидки я могу либо посещать занятия в университете, либо работать на парашютной фабрике, расположенной на территории тюрьмы. Или просто отбыть свой срок. Если я буду посещать занятия, шведское правительство оплатит мою учебу и предоставит все необходимое. Если предпочту работать на парашютной фабрике, мне будут выплачивать среднюю зарплату, причитающуюся работникам моей квалификации на воле.
Меня будут наказывать за одно и то же преступление снова и снова, швыряя из тюрьмы в тюрьму до конца жизни.
Бежать оттуда было бы легко, если бы не одно обстоятельство. Шведы с юных лет получают документы. Предъявлять их приходится редко, но полицейский вправе потребовать этого. А уж пересечь границу, сесть на международный поезд или самолет без документов и вовсе никак. У меня их не было. И не было денег.
Впрочем, роли это не играло. Мысль о побеге даже не приходила мне в голову. Тюрьма в Мальмё мне понравилась. Однажды, к великому моему изумлению, навестить меня явилась одна из жертв – молодой банковский клерк, принесший корзинку свежего хлеба и шведских сыров.
– Я подумал, может быть, тебе захочется знать, что никаких неприятностей у меня от обналичивания твоих чеков не было, – поведал юноша. – Кроме того, я хотел, чтобы ты знал, что я не питаю к тебе дурных чувств. Должно быть, сидеть в заключении очень трудно.
А ведь я кинул этого парнишку по полной программе. Я затесался к нему в друзья, даже побывал у него в гостях, чтобы провернуть свою аферу. Его жест тронул меня за душу.
Я и работал на парашютной фабрике, и посещал занятия, что пришлось моим надзирателям по душе. Я изучал промышленную графику, хотя некоторые техники, преподававшиеся в Лунде, знал получше преподавателей.
Шесть месяцев пролетели быстро, слишком уж быстро. На пятый месяц явилась миссис Кристианссон с тревожными новостями. Правительства Италии, Испании, Турции, Германии, Англии, Швейцарии, Греции, Дании, Норвегии, Египта, Ливана и Кипра уже подали официальные требования о моей экстрадиции по завершении срока моего приговора. По окончании отбывания срока меня передадут итальянским властям, а уж Италия после решит, какая страна заполучит меня, когда я отдам свой долг итальянцам.
Один из моих коллег-заключенных успел посидеть в итальянской тюрьме. И рассказывал такие ужасы, по сравнению с которыми пребывание в Перпиньянской тюрьме начало казаться мне только цветочками. Миссис Кристианссон тоже слыхала, что итальянская пенитенциарная система отличается крайней жестокостью и бесчеловечностью. Она также располагала сведениями, что итальянские судьи в уголовных делах не склонны к снисхождению.
