«монокристаллы — корунды», «медные залежи Гиндукуша», а рядом поэзия серебряного века и альбомы, альбомы, альбомы от Перуджино до Брака и Клее. И ещё стол. Это он помнил.»
«Глупо, но совершенно точно я уверен в одном. Большое керамическое блюдо с чудесной разноцветной галькой и ракушками, словно самоцветы, посверкивающими при освещении. Я подумал тогда, что за необыкновенные камни? Оказалось, весь фокус в том, что, они в воде» — вспомнил Бисер.
— Глафира Савельевна, эта плоская ваза там внизу с морской галькой, залитой водой. Это Димкина, с детства помню. И к тому же ещё все книги!
— Ну не все, но многие, верно, — тяжело вздохнула старушка и, видимо, решилась. — Нету уже никого, сыночек. Нету Тони, Диминой мамы, нет Артемия… Это отчим?
— Тёма был отец настоящий. Про него так сказать негоже.
Она опять вздохнула и вдруг тихо заплакала. Крупные слёзы стекали по её полным щекам и капали на красивую вязанную шаль. А Кирилл ждал, уже не надеясь. Он знал, что услышит дальше, только не ведал, как. И тётя Глаша рассказала, как умерли один за другим сестра и её муж. Большое горе, невозвратимая потеря, но хоть люди-то пожилые, что пожили на этом свете. Как Дима, женившийся в то время второй раз и переехавший к жене, поселил её у себя.
— Димочка, он такой заботливый мальчик. Часто забегал и помочь старался. Видишь, Кирочка… Ничего, что я на «ты»?
— Да что Вы, тётя Глаша, а как иначе?
— Думала я, будет кому меня, старуху похоронить. У меня своих детей нету. Народился младенчик в войну, а времена были-и-и… Господи! Голодуха, молоко у меня пропало. Что тебе сказать? Умер мой маленький, а через неделю похоронка пришла. Мужа моего на фронте убили. Я тогда, грешница, плакала, голосила. А соседка моя Тоська орала: «Не реви дурища, не гневи боженьку! Твой малой отмучился быстро. Это мы бабы, семижильные клячи, а мужики? У мужиков, от кишка тонка, Глашка!»
Она опять заплакала, и Петька почувствовал, что у него тоже защипало в носу. Не хватало ещё тут разреветься на глазах у Кирилла. А тот, тем временем пересел к тёте Глаше, взял её за руку и напрягся. Он не сомневался, «что-то случилось. Как это связано с Андреем? И, похоже, всюду опасность. Что же тут в Москве происходит? Собственно, не только в Москве…»
— Вот я и говорю, — тётя Глаша, повздыхав, продолжала, — Димочка тут поблизости и работал. У меня бывал, всё как надо. Только стал он вдруг похаживать в церкву. И, знаешь, чаще и чаще. Меня тоже звал, уговаривал, дочку свою Уленьку водил то к заутрене, то к вечерне…
— Димка? В церковь? Да быть не может! Он совсем не такого склада. Он насмешник и скоморошник, — не поверил Кирилл, с трудом переключившийся на неторопливый горестный рассказ старушки.
— Эх сыночек, был насмешник, а стал… Да что там. Это он уж давно был болен. Мы не знали, а он-то чуял. Умер Димочка в прошлом году…
Кирилл Бисер, за короткое время узнавший о второй смерти среди своих одноклассников, потрясённо молчал. Он также молча выслушал печальные подробности и попытался собраться с мыслями.
«Просто умер. Что я навыдумывал? У человека рак почки был. Сначала врачи пытались спасти, а потом выяснилось — неоперабельный, поздно. Просто бьёт и бьёт по своим. Бьёт всё ближе и бьёт прицельно. Да, и никакого Синицы. Стой, Синица! Глафира Савельевна ведь сказала… У меня совсем из головы выскочило после такой новости. Ничего не поделаешь, надо спросить.»
— Тётя Глаша, я никак в себя прийти не могу. Димка — совсем молодой. До чего несправедлива судьба! Вы знаете, я когда все эти книги и альбомы увидел, ещё тех времён, когда он геологом был, и другие, он указал рукой на ряды фотоальбомов. Он же потом профессиональным фотографом стал. Я всё ожидал, может он тут с Вами остался. А что? Могло ведь случиться, что и со второй женой не заладилось. Или думал, Вы скажете, в командировку уехал.
— А это, правда, всё Димочкино. Не могу, говорит, выбросить, это же часть моей жизни. Танина мама, тёща Димина, его не больно жаловала. Книжки, камешки, говорила, только пыль собирают.
— Значит, он Вам всё оставил, — уточнил Бисер.
— Верно, сыночек. Он сюда приходил. Здесь, говорил, личный мой кабинет.
Прямо над головой Пети располагалась большая витрина с прекрасными тропическими раковинами. Огромные тридакны соседствовали с красными и белыми кораллами, морским ежом и слегка тронутой полировкой бирюзой.
— Да, Вы сказали, что наш Андрюша тоже к Вам приходил? — осторожно спросил Кирилл.
— Это было чудное дело. Я вообще боюсь посторонних. И сегодня бы не открыла. Но ты сразу сказал, как нужно.
— Клавдия Савельевна, а как нужно было сказать? У Вас разве пароль есть? — открыл рот Петька, которому после приключения в Аланье всюду мерещились засады и шифровки.
Тётя Глаша засмеялась ещё сквозь слёзы:
— Так папа твой сразу Диму назвал, имя его, отчество и фамилию.
Парень, чуть не подавившийся райским яблочком, сразу замолк, а Бисер заторопился с вопросом, чтобы сгладить неловкость.
— Петя, имей терпение! Извините пожалуйста, Вы сказали — дверь не открыли бы, если бы не…
— А вот послушай. Я утром в булошную пошла за хлебом. Ещё кефиру взяла, а для Пушка…
За спиной тёти Глаши раздалось звонкое мяуканье и пушистый серый клубочек с белым носом вспрыгнул на колени к Кириллу.
— Ну, значит, для Пушка фаршу немножко. Я ему с кашей мешаю, — оживилась немного тётя Глаша и погладила выгнутую колесом спинку. — Он уж знает и ждёт под дверью, да орёт всегда, мявкает. Я по лестнице — трюх, трюх — лифт у нас опять не работал. И уж снизу мяв этот слышу. Только собралась ему крикнуть: «Ах ты бесёнок! Не тревожь добрых людей. Иду, чай не молодка!» Как вдруг слышу голос такой девчоночий: «Котофеич! Не плачь, маленький. Сейчас твоя хозяйка придёт». А в ответ басом: «Дуся, не морочь животному голову. Какая хозяйка? Да может это кот Мамая. Настоящий арбатский дворовый зверь!» Тут она не стерпела: «Андрюша, Мамай-не Мамай, а он — котишка. Я же слышу, один боится. Давай ему песню споём». И что ты думаешь? Запели! Вдвоём, да так складно! — тётя Глаша приосанилась, набрала воздуху и завела вполне музыкально:
Прибежали котики, толстые животики,
Выгнутые спинки, пёстрые ботинки
И пушистые хвосты, небывалой красоты!
— А дальше не помню… — она развела руками.
— У Вас голос — класс, Глафира Савельевна, — восхитился Петька.
— Это
