— Ты все еще отстранен?
— Не имеет значения.
— Конечно, это имеет значение. — я поднимаю голову и нюхаю его, и меня обдает запахом алкоголя, хотя от его дыхания исходит мята. — Ты пьян.
— Определи, что такое пьянство. — он ухмыляется, но даже это не очаровывает меня.
— У тебя проблемы, Ксан. Ты должен остановиться.
— Все под контролем.
Я лезу в его куртку и достаю маленькую бутылочку водки Абсолют, которую он обычно там держит.
— Как у тебя все под контролем? Ты похож на алкоголика.
Он вдыхает, затем пытается вырвать бутылку. Я бросаю ее вперед, позволяя разбиться об асфальт.
— Какого хрена ты это сделала? — огрызается он.
— Потому что ты должен остановиться.
— Ты начинаешь говорить, как отец.
— Ну, может, тебе стоит его послушать. Разве ты не видишь, что отравляешь себя?
— Нет так же, как ты не видишь, как моришь себя голодом.
Я отстраняюсь от него.
— Черт. — он проводит рукой по волосам. — Я не должен был этого говорить.
— Ты прав, я не видела, как я голодала. Я не видела, как медленно опускалась на самое дно, как эмоционально, так и ментально, но сейчас я вижу. И причина, по которой я не ем, в том, что я не хочу, чтобы меня тошнило. Это возвращает меня в те времена, и я ненавижу это. Однако я рассказала об этом Кэлвину и Эльзе. Я также спросила врача, есть ли какие-либо пищевые добавки, которые я могу использовать. Я пытаюсь, Ксан. Я просто хочу, чтобы ты тоже попробовал. Не забивай на свою жизнь из-за какой-то обиды на Льюиса.
Он гладит меня по щеке, и я наклоняюсь к его руке, на мгновение закрывая глаза.
— Это не только из-за отца.
Я бросаю на него взгляд.
— Тогда из-за чего?
— Ты знаешь тот момент, когда тебе кажется, что в твоей жизни нет цели, и все как-то заморожено? Алкоголь и бои заставляют меня чувствовать.
— Точно так же, как причинение боли заставила меня почувствовать. Было так больно, а иногда я не могла дышать, и тогда шли в ход порезы и таблетки. Они заставляли меня испытывать что-то другое, кроме этой боли. Они становились болью, которую я могла контролировать, болью, которая могла стереть все это с кровью. Физический порез был более терпимым, чем тысячи эмоциональных и ментальных шрамов, с которыми я ходила каждый день. Но знаешь что?
Его палец не отрывается от моего лица.
— Что?
— Когда я чуть не умерла, я поняла, насколько временны эти чувства. Чувство вины гораздо более постоянное и длительное. Кроме того, я хочу настоящих чувств, а не навязанных зависимостями. Разве нет?
Он сжимает губы в тонкую линию, но ничего не говорит.
— Что важнее? Я или алкоголь?
Он усмехается.
— Алкоголь начался из-за тебя, Грин. Я имею в виду, это был мой выбор, но причина в тебе.
— Тогда я покончу с этим.
Он ухмыляется.
— Ты покончишь с этим?
— Безусловно. Наблюдай.
— Не думаю, что смогу.
— Почему нет?
— Забирайся ко мне на колени, чтобы я мог лучше тебя видеть.
Я ударяю его по плечу.
— Ты ужасен.
— Иди сюда, Грин. — он хлопает себя по коленям, и ему не нужно повторять дважды.
Я забираюсь на него сверху, так что мои ноги оказываются по обе стороны от его сильных бедер, а руки обвиваются вокруг его шеи.
— Знаешь, в таком положении я могу видеть твое нижнее белье, — его губы приподнимаются вверх. — Зелёное. Серьезно?
— Я думала, ты это оценишь.
— Ох, черт, да. — он касается своими губами моих, а затем быстро отстраняется.
— Поддразнивание.
— Знаешь, почему я поддразниваю тебя?
— Нет.
— Потому что у тебя все еще чертовски очаровательные надутые губки.
— Эй, я больше не ребенок.
— Спасибо, блядь, за это.
Он двигает свой таз, и его выпуклость прижимается к моим трусикам.
Он стонет, когда мои бедра дрожат. Боже, думаю, я сломлена. Одно его прикосновение, и я уже промокла насквозь. Разве я не должна к этому времени обрести больше самообладания?
Он хватает меня за бедро своей большой рукой и притягивает мой рот. Мое тело сливается с его твердым, когда он просовывает свой язык внутрь и целует меня глубоко и медленно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Со стороны, я, должно быть, кажусь такой крошечной на фоне его тела, почти ничтожной.
— Подожди. — я отстраняюсь, у меня слегка кружится голова. — Мы в школе.
— Ну и что? — он трется своим членом о мое нижнее белье, и я хнычу, когда он становится тверже от контакта. — Помнишь, как я загнал тебя в угол в первый школьный день в этом году? На тебе была эта чертовски короткая юбка, а Сильвер пролила на тебя кофе.
— Как я могу забыть? Ты сказал мне не одеваться так.
И это был первый раз, когда он приблизился ко мне за много лет.
— Это потому, что я хотел завладеть тобой прямо там. — он двигается против меня. — Ты убивала меня, Грин.
У меня пересыхает в горле, но я выговариваю:
— Ксан... нас отстранят.
— Нет, если нас не поймают.
— Но... — я замолкаю, когда он доводит меня до удовольствия.
О, Боже.
— Кроме того, оно того стоило бы.
— Ксан...
Мои слова замирают, когда он вновь завладевает моими губами.
Он трется своим членом об меня снова и снова, и я стону ему в рот.
Часть меня хочет, чтобы кто-то увидел нас, стал свидетелем этого момента во времени, потому что мне хочется пометить его.
Хочется нарисовать его на одном из этих чистых холстов и сохранить на всю жизнь.
Ксандер отпускает мое бедро и просовывает руку мне под юбку. Я напрягаюсь, а затем дрожу, когда он отодвигает трусики в сторону и вводит в меня палец.
— Черт, ты вся промокла, — стонет он мне в губы.
— Для тебя, — шепчу я в ответ.
— Ты убиваешь меня, Грин.
— А ты владеешь мной, Ксан.
— Только тобой?
— Только тобой, — выдыхаю я.
Его палец набирает скорость, и он добавляет еще один, заполняя и вызывая эту туманную фазу. Фазу, когда все исчезает — ни звуков, ни запахов, ни зрелищ — по крайней мере, не из внешнего мира.
Все, что я чувствую, это его прикосновение, все, что я вижу, это его глубокие океанские глаза, все, что я слышу, это его дыхание.
Только он. Ксан. Когда-то мой лучший друг, затем мой мучитель, а теперь мое все.
— Ты слышишь звук своего возбуждения, Грин?
Он прикусывает мою нижнюю губу.
Мои щеки пылают, когда этот небрежный звук усиливается по мере того, как его пальцы входят и выходят из меня.
— Это симфония, созданная только для меня, — бормочет он. — Ты создана только для меня.
Я сжимаюсь вокруг его пальцев и дрожу, когда оргазм захлестывает меня, а затем погружает в свои тиски.
Как его слова могли поджечь меня без всяких спичек или бензина?
— Ты такая экзотичная при оргазме. Я хочу съесть тебя. — он целует меня в щеку, лоб и нос и заканчивает прикосновением своих губ к моим.
— Не могу поверить, что мы сделали это в школе. — я вздрагиваю, хотя все еще в бреду от оргазма.
Он выходит из меня, и я ощущаю душераздирающую пустоту. Однако я не сосредотачиваюсь на этом, потому что Ксан поднимает свои пальцы и облизывает их один за другим, не отрывая взгляда.
Те же пальцы, что были внутри меня.
Черт.
Он слизывает меня с себя. Какого черта меня это так заводит?
Он подносит другой большой палец к моим губам, и я без колебаний облизываю его, подстраиваясь под его ритм с моим. Вкус его кожи взрывается у меня во рту, и это лучшая еда, которую я ела за долгое время.
Губы Ксандера растягиваются в ухмылке, на щеках появляются ямочки.
— Ммм. Думаю, я нашел альтернативу алкоголю.
— Пожалуйста, поделитесь. — голос, раздающийся справа от нас, пугает нас обоих.
Коул появляется из ниоткуда, черт возьми, с книгой в руках. С «Генеалогия Морали» Фридриха Ницше.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Какого черта ты здесь забыл, капитан? — в голосе Ксандера звучит нетерпение.
— Это я должен спросить тебя об этом. Я спокойно читал, пока вы двое не решили прервать меня.
