— Да уж связывало! — не сдавался Боря. — Мы работали вместе, в больнице лежали вместе, и бандитов однажды задержали вместе. И к бабке лазили. И батарея ещё эта. И… Стасян, бляха-муха, мы же тебя с Кишкой провожали на «передок» и пили, как последние черти! Там ещё одна немка русифицировалась от бормотухи. Помнишь?
— Немка? Кишкой? — слабо повторил Стасян.
— Кишинидзе тоже не помнишь? — Боря уже не знал, что такого припомнить, чтобы помочь. — Дашку помнишь? Спортзал? Ты же гантели мял как пластилин! И гири метал через крышу. А грифы гнул как мармеладки. Жаль, это зафиксировать специальные ведомства не успели.
— В каком плане гнул? — удивился Сидоренко. — Разве способен человек гнуть грифы?
— Да я и не знаю в каком, — растерялся Глобальный. — По-моему, ты их и без плана неплохо гнул. Ты что, не помнишь, насколько ты силён? Ты же чуть не зазвездился по этому поводу. Ты же по два мешка с цементом на десятый этаж на плечах заносил. А они по пятьдесят кило каждый.
— По-моему вы меня с кем-то путаете, — робко добавил пациент и устав от этого разговора, добавил. — Вы не против, если мы в другой раз поговорим?
— А, конечно, — расстроился Глобальный. — Выздоравливай. Не кури только там!
Сидоренко отключил связь, отложил телефон на тумбочку и взобрался на кровать с ногами. Ноги были большие, длинные, как ласты. Он с трудом принимал их. И очень переживал, что не найдётся обуви по размеру. Длинные руки заканчивались длинными пальцами. Ладони такие, что можно баскетбольный мяч на весу держать.
«Может, я играл в баскетбол?» — подумал Стасян и отклонил голову к стене.
Сонный час был, а ответов не было. И это так огорчило, что со злости стукнул по кровати. Та скрипнула, но устояла.
— Почему я ничего не помню! — пробурчал он, обхватил ободок-поручень и сжал его со всей злостью.
Бесило, что ничего не помнит. Ни имён, ни лиц, ни прошлого. Собственное тело как не родное. Словно подселенец или попаданец в чьё-то тело со своим неокрепшим разумом.
«А ведь у меня наверняка была до этого целая жизнь», — прикинул крановщик: «В которой я… курил?»
Стасян посмотрел на пачку сигарет на тумбочке соседа и понял, что курить его не тянет. Следом повернул голову к ободку кровати. И тут заметил вмятины от пальцев.
— Что за… — он присмотрелся к выемкам и вдруг понял, что они от его пальцев. И добавил лишь одно слово, которое объясняло многое и ещё больше передавало весь богатый эмоциональный спектр бытия. — Бля!
Конечно, Стасян тут же попытался выправить вогнутость. Но закалённый металл лишь больше продавило от этих манипуляций.
— Да ну нахер, — прошептал он следом и добавил самому себе под нос в удивлении. — Я что, супергерой?
Сугубо для проверки он решил тут же выстрелить паутиной в стену, но лишь поймал недоумевающий взгляд деда, разбуженного этой суетой, когда начал пальцы гнуть.
— Ты в порядке? — спросил тот, давно пережив девяностые и не желая возвращаться к ним рядом с людьми с ПТСР. — Врача позвать?
Тяжёлое психическое состояние, возникающее в результате единичного или повторяющихся событий, оказывающих сверхмощное негативное воздействие на психику индивида, ему было по боку. Оно тут у каждого второго в отделении. А вот сна много не бывает. Поэтому так и не дождавшись ответа, дед снова улёгся и предался сну.
Стасян, конечно, тут же попробовал просветить его рентгеновским зрением, но от напряжения лишь отлить сходить захотелось.
— Так я супергерой или чё? — повторил тихо Сидоренко-средний и вышел в коридор, чтобы уточнить этот момент у того, кто назывался Шацем.
Лопырёв сидел в палате на кровати окружении двух людей. Один в строгом деловом костюме обкладывал его бумагами, явно юрист, другой в форме то и дело кривился и обещал, что они ещё повоюют.
Где и с кем идёт война Стасян не знал, но на всякий случай постучался в дверь. Все тут же посмотрели на него. Стало неловко.
Он сначала застыл, а потом промычал:
— Я, наверное, потом зайду.
И к двери дёрнулся неловко. А затем к большому удивлению всех присутствующих дверь в руках больного оказалась. Нелепо вертя этой широкой дверью размерами не менее метра в ширину, Стасян попытался на место её приладить, но сорванные петли были против.
— Вот! — тут же добавил Шац. — Один уже выздоровел на харчах казённых. Ага. На фронт его обратно только отправить осталось. Чтобы вражеским танкам дула гнул. Но есть мнение, что в дороге больше переломает, а затем доломает оставшееся, пока заново всю задачу объяснять будем. А оно нам надо? Или ну его нахуй? Может, мы уже просто отъедем? Я же дочке позвонить не могу! А почему — не знаю. От этого страховка есть? Или тоже «не страховой случай»? Вы в конец, что ли, охуели?
— Шац, заебал, — добавил человек в форме. — Нормальным же штурмовиком был. А теперь ноешь по всякому поводу. Езжай уже куда хочешь. И этого великана забирай. В танк его один хер не засунуть, а из окопа торчать будет как морковка на ровной грядке. Война — дело низкорослых. Нам бы идеально пару бригад из вьетнамцев и северо-корейцев пригодились. А не такие переростки. Понавырастали на свою голову, а куда потом? Только десант! Ведь чем крупнее мишень, тем проще попасть! Суета у нас ещё надолго, халки пока пусть в стороне постоят. После Гостомельского десанта такие ещё не скоро понадобятся. Когда надо будет — снова позовём. А пока не надо. Пиздуйте в тыл.
— А когда позовёте? — уточнил Стасян, который заново пытался всё понять и потому часто сыпал вопросами к окружающим. — Я же хоть сейчас готов, лишь бы кормили и одели-обули.
— Ты дурак, что ли? — удивился человек в форме и даже переглянулся с юристом. Но тот покачал головой. Пришлось отвечать. — Как приказ будет, так и сориентируемся. Иди уже, лечись. А дверь оставь. Людям ещё пригодится. Кто-нибудь с руками из того места починит.
Стасян спорить не стал, отставил дверь и пошёл собирать вещи. Но по пути вспомнил, что вещей нет. И это было первое осознанное воспоминание. Увы, приобретённое не так давно, когда заглядывал в пустую тумбочку.
Тут-то крановщик и понял, что даже у супергероев бывают промашки. Может прав тот Борис? И надо побольше о семье думать и мечтами жить?
Ведь этот прошлый, что в этом теле жил, действительно мог мечтать о какой-то дочери, доме, уюте семейном благополучии, как вернётся. Значит, было куда возвращаться. Может даже, к кому.
А он что, хуже, что ли? Здоровьем природа не обидела. А если так, то всё остальное вернуть можно. Или завести новое. Тогда память от него точно никуда не денется.
И Стасян решительно набрал номер таинственного Бориса.
— Боря, давай так. Если ты мне был другом, то по-дружески прошу… Помоги мне.
— Всё что угодно, Стасян, — ответил динамик. — Чем помочь?
— Я пока не знаю, — честно признался бывший крановщик, что теперь понятия не имел, как управлять краном. Руки может и вспомнят, если посадить в кабину. Но не голова. — А чего хотел добиться Стасян?
— До того, как призвали? — уточнил Боря и понял, что сморозил глупость. Тут же добавил. — Работать хотел. В городе. И заработать на жильё. Вам там тоже должны были платить за службу. Проверь баланс карточки при случае.
— Карточки? — удивился Стасян, вспоминая пустую тумбочку и стараясь отыскать карманы в выданной пижаме. — Нет у меня никакой карточки.
— Должны выдать новую, Стасян. Ну или счёт у тебя есть именной. А теперь туда ещё и добавят.
— Почему это?
— За ранение.
— И много?
— Стасян… просто прилетай домой, а тут я тебе всё как себе сделаю, — искренне пообещал Борис вместо ответа.
Сидоренко некоторое время дышал в трубку, а потом добавил:
— Хорошо… Я почему-то тебе верю. Видимо, человек ты хороший.
— Ну какой я тебе человек? — рассмеялся Глобальный. — Я сантехник. И если надо, то снова пройду с тобой через огонь, воду и медные трубы. И работу тебе найду, и жить где пристрою. А если вспомнишь Катёнка, то помогу с бумагами. Так что, Стасян, теперь всё от тебя зависит. Так что даже если ты вынужден начать жизнь с белого листа, обещаю, что вместе что-нибудь придумаем.
