Итак, извинившись в сто двадцать пятый раз перед одним из двух главных моих персонажей, словно помолясь, я вступаю в очередную главу этого сложнейшего произведения — в главу, посвященную как раз Борису Натановичу — годам его юности и ранней молодости. Совсем как у Андрея Вознесенского:
Оробело, как вступают в озеро,мог ли знать я, циник и паяц,что любовь — великая боязнь?Аве, Оза…
А мы скажем: «Аве, АБС…»
Летом 1950 года Борис Стругацкий закончил школу с серебряной медалью.
В стандартных автобиографиях советской поры именно с этого и принято было начинать. Школьные успехи, детские увлечения и юношеские победы никого не занимали. Отдельные ведомства интересовались ещё социальным происхождением, то бишь родителями, особенно тем, были ли они, например, в плену или на оккупированной территории, ну и конечно, сакраментальные родственники за границей всех беспокоили. А личные достижения принято было отсчитывать с аттестата зрелости. В этой главе мы и попытаемся обрисовать начало собственной взрослой биографии БН.
Школу он заканчивал нормальным, выше среднего развитым парнем с широкими интересами и разносторонними способностями. Отличник, медалист, очкарик, но… не «очкарик». То есть со зрением — беда: врождённая предрасположенность к близорукости плюс блокада, в итоге жуткий минус на оба глаза. Но вот зацикленным на учёбе он не был: выпить по чуть-чуть в хорошей компании — запросто; преферанс — ночь напролёт, до одурения; и при этом спорт — вполне серьёзно; гитара, стихи, песни — ещё серьёзнее. Затем — первые опыты в прозе. Писал уже легко и с удовольствием. Книги не читал, а глотал. Много, быстро и вместе с тем внимательно. И что характерно, уже тогда перечитывал. А это верный признак серьёзного, многопланового отношения к литературе.
«Эстетическое наслаждение от книги, — уверяет БН, — это нечто совершенно особенное, его нельзя получить ни от музыки, ни от кино, ни от созерцания красот природы — только от чтения!»
И, конечно, на любимых книгах следует остановиться подробнее. Тем более что диапазон чтения был уже тогда очень широк.
Во-первых, к счастью, в доме почти полностью сохранилась отцовская библиотека. Какую-то часть они с мамой в голодные времена продали, но существенно большая уцелела — два шкафа книг, прочитанных от корки до корки. Он знал таких писателей, о которых сегодня, наверное, мало кто слышал: Эмиля Верхарна, Пьера Мак-Орлана, Анри де Ренье, Понсона дю Террайля, Джеймса Кервуда… Были полный Мопассан, почти полный Достоевский, разрозненные тома Салтыкова-Щедрина, был Алексей Толстой. И, разумеется, Джек Лондон, Жюль Верн, Александр Дюма, Фенимор Купер, Франсуа Рабле, Шарль де Костер. И даже отдельные тома Луи Буссенара и Луи Жаколио — в те времена их было не достать ни в каких библиотеках. Лучшее у Буссенара — «Туги-душители» и «Факиры-очарователи», а у Жаколио — «Грабители морей». Вот это было чтение для настоящего мужчины!
Ему повезло — он рано прочёл «Войну и мир» и спас её для себя от «прохождения» в школе. А вот «Отцы и дети» — не успел. Успел только «Накануне» и до сих пор любит этот роман особо. «Отцы и дети» остались чужими, как и «Евгений Онегин». Зато «Повести Белкина», которые в школе не проходили, БН обожает.
Вот такой разнообразный круг чтения. И всё же молодым человеком он, конечно, предпочитал фантастику и приключения.
Фантастика в ту пору была только старая. Можно было достать допотопные журналы «Мир приключений» или «Вокруг света», издания Джека Лондона в библиотеке «Всемирный следопыт» или Артура Конан Дойля… А из новых кто? Немцов, Охотников, Адамов, Казанцев. «Пылающий остров» на протяжении нескольких школьных лет он считал лучшей фантастической книгой на свете. Основная же масса советской фантастики была просто ужасна. Но что ещё читать? Если на книжке стоял значок «Библиотека фантастики и приключений», это было как яркая обертка — невозможно не соблазниться. А что внутри? Хорошо если просто несъедобная деревяшка вместо конфеты, а ведь попадалось и нечто ядовитое. Возьмёшь, например, того же Немцова — «Огненный шар» или «Тень под землёй», — жуёшь его, жуёшь, убеждая себя, что должно быть вкусно, а хочется выплюнуть, но воспитание не позволяет, и пусть с отвращением, но дожевываешь до конца. А на содержащийся в таких книгах яд у Бориса уже тогда был иммунитет — знание хорошей литературы, врождённый вкус и собственный талант, о котором ещё не догадывался… Но в конечном-то счёте именно плохая фантастика и заставила их с братом разбудить свой талант. Не будем за это благодарить Немцова, иначе следующим тезисом станет у нас благодарность отцу народов. Кстати, именно новый роман Немцова «Семь цветов радуги» стал первой фантастической книгой в жизни БНа, которую он не сумел прочесть до конца. И больше уже никогда Немцова в руки не брал.
В любом фантастическом произведении того времени обязательно присутствовал иностранный шпион-вредитель и майор ГБ, встававший у него на пути. И обязательно была страшная тайна, которая на поверку оказывалась полнейшей лабудой — жаль даже времени на разгадку. Например, таинственный человек, которого считали шпионом (о пришельцах из космоса ещё речи не было) оказывался обычным профессором со странными манерами. В общем, это была скверная литература, и спасала только старая зарубежная фантастика. Её не переводили в тот период, но были книжные развалы, где могло найтись всёчто угодно: Уэллс, Киплинг, Конан Дойль. Было чем насладиться, было…
Однажды они с мамой шли по Литейному, и вдруг в витрине магазина Боря увидел свежий, только что изданный томик «Затерянного мира» — редчайший случай выпуска зарубежной фантастики. С деньгами было совсем плохо, но мальчик всё-таки упросил её купить эту книгу. Боже, какое это было счастье! А вот появившиеся в 1955-м «220 дней на звездолете» Георгия Сергеевича Мартынова он так и не смог достать. Теперь уже ясно, что книжка эта была весьма средненькая, но тогда… Он наверняка потерял некий кусочек удовольствия, который получить после сделалось невозможно: он изменился, а книжка осталась прежней…
Что было, кроме книг?
Конечно, он ходил в кино. И на танцы ходил, то есть девочками увлекался в разумных пределах. Но главное — к десятому классу это уже главное, — влюбился в науку и, в первую очередь, в физику. В значительной степени с подачи брата, видевшего за физикой большое будущее. Борис с увлечением, доступным немногим, читал не только популярные, но и настоящие научные статьи и книги. Даже легендарное уравнение Шрёдингера, на котором не одно поколение студентов сломало зубы, его, школьника, не пугало, а скорее заманивало. Он обстоятельно готовился к поступлению на самый престижный факультет ЛГУ — физфак. В те годы спор между физиками и лириками ещё даже не начинался. Физики, создавшие атомную бомбу, главенствовали безраздельно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
