считать меня материалисткой, ничего не отвечай… Уже поздно тебе что-то отвечать. Я на днях поняла, что живу с ущербным во всех отношениях мужчиной. Ты свободен, Гарик. Больше мне не звони.
* * *
Я иду по улице. Всматриваюсь в лица людей. У меня такое чувство, что в мире вырубило свет. Я заглядываю в лица людей. Я ищу света. Хоть малюсенький светильничек. Хоть спичку, зажженную в темноте…
Лучший метод забыть Гарика, это найти ему замену: найти другого близкого человека.
Толпа людей, не переставая, меняет лица. Старухи, старики, молодые девушки, средние женщины, маленькие девочки, мужчины молодые, мужчины средних лет, китайцы, корейцы, негры, индусы, белые, желтые, зеленые, черные… добрые, стервозные, благородные, хамоватые, интеллигентные, жлобоватые, умные, глуповатые… Бывает, что среди этой тьмы людей все-таки мелькает лицо, которое могло бы – как знать? – оказаться лицом своего человека.
Вопрос в том, как остановить такого человека? Как познакомиться с ним? Все летят с такой скоростью, что, пока ты лицо рассмотришь, пока сообразишь, хочешь ли попробовать познакомиться, обладатель лица уже далеко ушел. Можно, конечно, крикнуть ему вдогонку что-нибудь. Догнать. Остановить. Но что потом сказать?
Как познакомиться в этом городе хоть с одним человеком? Стать на перекрестке и кричать? Эй, люди! Есть среди вас хоть один более-менее близкий?! Так что ли?
Вот человек лежит на асфальте. Может, он бомж, а может, ему стало плохо. Никого это не интересует. Все летят мимо, не обращая никакого внимания. Если я сейчас упаду на асфальт и умру, тоже никто не остановится. Даже, наверно, никто не заметит. Вот, что самое интересное: я, не зная, плохо ли человеку и почему он лежит на асфальте, тоже, как все, прохожу мимо.
В Союзе трудно было, даже если очень хочешь, пройти мимо такого человека. Общественное давление велико. Здесь трудно, даже когда очень хочешь, остановиться около такого человека. Это просто какая-то черная магия. Я – тоже не остановилась. Я – тоже прошла мимо. А, черт с этим человеком! Пусть умирает. Если никому это не нужно, и мне это не нужно. Мне самой ужасно плохо. Я сама умираю.
– Извините, пожалуйста… – главное, успеть вовремя открыть рот, когда человек уже достаточно близко подошел, чтоб услышать, но еще не успел убежать дальше. Это доли секунды.
Я прицеливаюсь, как охотник, чтобы раскрыть рот именно в ту долю секунды, когда еще не рано и уже не поздно. Я должна попасть именно в эту долю секунды.
– Извините, пожалуйста…
На меня таращат такие глаза: «Что, мол, останавливаешь? Не видишь, спешим. Ну ладно, давай, чего тебе?»
Невольно робею от таких взглядов.
– Время не подскажете?
– Десять седьмого, – сокращенно отвечает парнишка, не переставая мочить вперед на всех парах.
Хоть он и отвечает предельно кратко, когда он заканчивает фразу, он уже на целый километр от меня. Зря спрашивала. Вот когда я отчаянно жалею, что не родилась ослепительной красавицей. Так, чтобы взглянул мне в лицо – и сразу с пути сбился, остановился, забыл обо всем! Красота ведь – это сила. А таким, обыкновенным девочкам, как я, бесполезно ловить счастье на улицах Нью-Йорка. Все эти люди тебя просто в упор не видят. Летят!
* * *
Вошла в сабвей. Серое подвальное помещение. Засаленные, посверкивающие слизью потолки. Холодный свет дневных ламп. В будке сидит чернокожая дородная женщина, продает токены.[46] В очереди за токенами стоят чернокожие люди. Наверху, на остановке поездов, снова африканские лица… Такое ощущение, что я вдруг очутилась в Африке. Среди африканцев иногда попадаются китайцы. Или они корейцы, я их плохо различаю. Я в Африке, куда, почему-то приехало много китайцев или корейцев. Белый человек – редкость в нью-йоркском сабвее. Хотя это еще зависит от того, когда ехать. В час пик белых побольше. Я не дискриминирую людей по цвету кожи. Я просто-напросто ищу близкого человека. Близкого, значит, того, с кем есть, о чем говорить. Африканская культура, вполне возможно, очень самобытная, но я далека от нее, как от Юпитера. То же самое и китайская культура. Эти люди – пришельцы из других миров, у меня с ними ничего общего. К тому же ведут они себя зачастую так, что с ними противно в одном вагоне ехать. Куда уж, дружить.
Надо заметить, что и белые жители Нью-Йорка в сабвее ведут себя не лучше. Для всех этих людей есть одно общее определение: «люди Нью-Йорка». Все они отличаются одной общей печатью на своем поведении – своей нью-йоркской культурой, которая, в моем понимании, передергивающее бескультурье.
Чем же отличается нью-йоркский человек в сабвее от советского человека в метро? Если кто-то считал, что в московском метро толкались в час пик, он должен хотя бы один раз побывать в нью-йоркском сабвее в час пик. Только тогда станет ясно, насколько интеллигентны и воспитаны советские люди.
В Москве, в Нальчике в общественном транспорте всегда уступали место старикам, инвалидам, беременным. Попробуй-ка кто-нибудь не уступить, если стоит старушка или беременная. Съедят. Застыдят. Заставят встать общим давлением. Здесь все стоят в одной толпе: и стариков, и беременных выталкивают так же, как всех остальных. Люди здесь, как танки: им все равно, кто вокруг них, дети, старички, больные… Всех перетопчут – и глазом не моргнут.
Что бы кто-то когда-то кому-то место уступил?!!! Ты хоть трижды умри. На тебя никто и не взглянет. Плевать всем друг на друга.
Когда я оказываюсь в толпе этих людей-животных, мне хочется повеситься: это с ними я вынуждена теперь жить всю оставшуюся жизнь? Среди них?
Когда толпа нью-йоркских школьников входит в вагон, из этого вагона надо бежать. Это нужно слышать и видеть. Это – пером не описать! Обезьяны в лианах: шумные, крикливые, дикие. Плюются прямо на пол вагона. Дерутся. Гогочут. Бросают друг в друга печеньем, хлопьями, бананами – через весь вагон. Просто-напросто животные.
Конечно, попадаются иногда и воспитанные люди, черные или белые, это не зависит от цвета кожи. Только воспитанные люди здесь – большая редкость.
Вот я сижу в вагоне, еду в Манхэттен. Зачем я еду? От тоски. Вокруг меня – «люди». Вот белый парень – высокий, симпатичный такой, сидит, разложил вокруг себя пластиковые коробки с едой и наворачивает. Распахся своей едой на весь вагон. У нас это дико – есть в метро. Здесь – все так делают. Мало того, что он ест в вагоне, опустошая одну коробочку за другой, он бросает их прямо здесь же на пол, под сиденье. Под его сиденьем уже образовалась целая гора использованных засаленных коробок с объедками. Выходя на своей остановке, он оставляет всю эту гору под
