буду звонить этому Диму? (вместо: этому Диме). Этому Али-ку, этому Роби-ку, этому Диму. Действительно, нелогично: Али-ку, Роби-ку и вдруг, Ди-ме. Она права.
В ответ на вопрос, чем она занимается, Анжела ответила, хлопнув ресничками.
– Я кончила на буккипинг.[50]
– Что-о??? – заржал Алик. – Ты, в самом деле, кончила?! На буккипинг?!
– А что? Что здесь такого невероятного? It’s a common job![51] – удивилась Анжела. – Чехго ты ржешь! Шо ты пудришь мне мозгхи?!
– Ох, уж эти русские! – говорит Алик. – У моего друга мамаша, знаешь, что она говорит? «Я имею карточку, а мой бойфренд ходит на мою карточку»!
Алик и Робик громко засмеялись.
– Шо ты пудришь мне мозхги?! – говорит немного сбитая с толку Анжела.
– Я ее спрашиваю: «Серьезно? Он ходит на твою карточку?!» А еще, хотите услышать еще? Моя бабуся заявляет: «Мой внук кончил на компьютер!»
– А моя сестра, хе-хе – в совершенстве владеет языком! – говорит Робик.
Снова смех и Робик продолжает.
– А мой папаша, когда едет со мной в машине, читает мне сайн: «Драйв сру!»[52]
Алик и Робик дружно гогочут, а потом начинают так же дружно и громко считать для забавы: «Уан-ту-сри-и! Уан-ту-сри-и!»
Затем Анжела объявляет, что она хочет есть и что, пока ее не накормят, она танцевать не в состоянии. В дайнере, она заказала суп, салат, аппетайзер[53], самый дорогой обед, который был в меню, чай, кофе, сок, вино, десерт и несколько песен по настольному радио. С виду, такая хрупкая девочка.
– Что ты будешь? – спросил Алик меня.
– Чашку чая.
– И все?!
– Все.
– Слышь, мужик? Выгодная девица нам позвонила. С тобой хорошо аут[54] ходить.
Я улыбаюсь из вежливости. Я жду не дождусь, когда меня наконец отвезут домой. Не нужен мне их обед, не нужна их дискотека.
Анжела делает по пол-укуса от каждого заказанного ею блюда и оставляет. Так понадкусав все, что она заказала, она говорит, что теперь, можно ехать танцевать.
Не успели мы выйти из дайнера, как Анжела, ахнув у ближайшей витрины все еще открытого, несмотря на поздний час, магазина, говорит, что ей так нравится норковая шубка, выставленная в окне, что она просто не в состоянии двинуться с этого места!
– Ты че, мать! – говорит ей Алик. Ты хоть пожалей бедного Робика, проси че-нибудь полегче.
– Вот он любит парить мне мозхги! Ах, ну хорошо! – говорит Анжела, – можно, конечно, вместо фер коут взять свэтэр.[55] Пусть хоть свэтэр сделает лифт моему настроению.[56] А то, я вэри апсет, что не могу гет вэ шубка.[57]
Ничего себе, девочка без комплексов! Сразу видно, она приехала, «когда была десять». Никогда в своей жизни я бы не увидела в Союзе такой бестактности. Встречаясь с Гариком столько времени, я никогда бы не стала у него цыганить даже булавку. А тут – шубка ей приглянулась. Интересно, сколько она с Робиком уже встречается, что ведет себя так бесцеремонно?
Самое удивительное, что Робик, действительно, ей этот свитер покупает, несмотря на то что Анжела так вызывающе бестактна. Она тычет в самый дорогой свитер, за триста долларов. Свитер – за триста долларов! Это же надо еще такой дорогой найти! У ребят, кажется, проблемы с деньгами. Робик с Аликом шепчутся, достают что-то из своих кошельков, предлагают кредитные карты. Наконец проблема решена, свитер куплен, и мы едем в дискотеку.
– Лэтс гоу[58] в таулет, я его одену, – говорит Анжела.
В туалете, я спрашиваю Анжелу:
– Сколько ты уже с ним встречаешься?
– Шо ты паришь себе мозхги?! Ты хочешь знать, как долхго я с ним встречаюсь? – смеется Анжела. – Первый дэйт[59] сегодня.
– Первый дэйт?! – выпадаю я. – А что, он тебе, действительно, нравится?
– С чего ты взяла? – спрашивает она.
– Ну ты себя с ним так по-свойски ведешь.
– Что значит по-свойски? Похгуляем сехгодня ночью, завтра он меня больше не увидит.
– То есть как? Ты не собираешься с ним больше встречаться?
– Н-е-ет… – смеется она.
– Что ж ты заставила его столько денег на себя потратить?
– А почему нет?
– Тебе не стыдно? Не жалко его?
– Че-ехго?! Мужиков жалеть?! Не парь мне мозхги! Их надо юзать[60] – и все! Когда они нас юзают и бросают, им можно? Почему я не могу их поюзать? Пусть и им мало не покажется.
* * *
У входа в дискотеку стояла огромная толпа молодежи. Зачем-то нас заставляли стоять на морозе, чтоб заслужить вход внутрь, несмотря на то что вход стоил к тому же денег. Пили пиво. Курили косяки. Опять пили пиво. Опять курили марихуану.
– Как же ты повезешь нас домой? После такого количества наркотиков, смешанных с алкоголем… Ты же нас всех убьешь! – говорю я Алику.
Но меня никто не слушает. Все веселятся и не хотят думать о том, что будет, когда мы поедем обратно. Пришлось заткнуться. Все равно никто не слышит.
Я стою, глядя, как молодежь танцует, и удивляюсь: так долго я мечтала потанцевать в дискотеке и вот, попав сюда, стою скучная, не хочу танцевать. Смотрю на всех вокруг и чувствую себя аутсайдером. С Гариком у меня вырастают крылья, я хочу танцевать, но Гарик не везет меня в дискотеку. Эти парни, привезли меня сюда, но с ними мне не хочется танцевать. Смурная я, конечно. Мне никак не угодишь.
* * *
В четыре часа утра, когда меня высадили наконец возле моего дома, я поняла, с какой силой я ждала, чтобы Гарик приехал, ждал меня, сидя в машине, у моего дома, волновался. Локаторы моего организма разом охватили все машины, запаркованные вокруг дома. Все они были холодны и пусты: Гарика в них не было. Вдруг в одной из машин мелькнуло до боли родное бородатое лицо. Сердце мое со свистом полетело вниз. Сейчас обниму его и, будь, что будет. Через мгновенье, по мере моего движения вперед, тень на стекле уже нарисовала другой узор, и я поняла, что мне показалось. Никого не было, вся улица была мертвенно пуста. Я вспомнила те счастливые ночи, когда мы возвращались с ним откуда-нибудь и он парковался порой вот прямо здесь, у самого дома, порой вон там, через дорогу. Сейчас его нигде не было.
У лифта тускло горели вестибюльные лампы. В их свете мои руки казались синими, как у мертвеца. Было тихо. Лифт подъехал, и звук захлопнувшейся за мной двери прозвучал гулко, почти могильно. Выйдя на шестом этаже, еще не увидев ничего, я мгновенно вобрала в себя пустоту
