как у нас, так и в Европе, именно за последнее десятилетие безусловное преобладание пьес, занимающих целый вечер, сделалось еще более абсолютным, чем раньше.
В дни моей ранней молодости, например, драматические театры не давали пьесы, которая занимала бы целый вечер, и даже часто тем драмам и комедиям (например, Островского, Гоголя и т. д.), которые сейчас занимают целый вечер, тогда предпосылали водевиль или давали заключительную пьеску.
Как всем известно, в распоряжении тогдашнего театра находился довольно большой выбор маленьких пьесок, в большинстве случаев фарсового характера, очень часто – типичных водевилей.
Первоначально водевиль предполагал не только некоторое фарсовое действие, но и легкое пение. Это, конечно, вовсе неплохо. Рядом с этим развивалась маленькая одноактная комедия, которая тоже часто называлась водевилем и граничила с фарсом, хотя зачастую включала в себя довольно меткую рисовку характеров, а иногда даже известный бытописательный или сатирический смысл.
Когда Чехов говорил о водевиле с такой огромной симпатией и даже увлечением (хотя он сам, к сожалению, недостаточно часто давал свои великолепные образцы одноактовика), – он имел в виду как раз не водевиль в старом понимании этого слова, а такие маленькие одноактные комедии. Своеобразными шедеврами одноактной комедии являются и «Медведь», и «Предложение», и «Свадьба». Но Чехов несколько выходил даже за пределы полуфарса, полукомедии. Так, например, им написан эффектный монолог «Калхас» и другой довольно интересный монолог – «Лекция о вреде табака».
Я не думаю, чтобы Чехов принципиально возразил что-нибудь против одноактной драмы, хотя бы даже с весьма сильным, может быть, даже тяжелым драматическим эффектом, как равно и против лирического одноактовика или драмолетты философского характера.
Для одноактной пьесы, в сущности говоря, открыты решительно все те жанры и разветвления драматической пьесы, которые мыслимы для большой пьесы, и даже, пожалуй, некоторые такие, которых нельзя трактовать в течение долгого времени, – допустим, например, комический или драматический монолог в стихах, на мой взгляд, превосходнейший жанр, в котором могли бы сейчас попробовать себя некоторые наши мастера, в особенности такого калибра и с такой тенденцией в драматургии, как Сельвинский, Маяковский, Безыменский и др. Постепенное исчезновение предваряющих или дополняющих спектакль одноактовиков является, на мой взгляд, не прогрессом, а регрессом театра. Но, мало того, – я считаю совершенно недоказанным, будто бы театральный вечер не может быть составлен из нескольких одноактных или вообще коротких пьес. Говорят, будто публика требует обязательно цельного длинного спектакля, охватывающего весь вечер. Но сделаны ли были в этом отношении какие-нибудь опыты? Я не знаю о таких опытах. Может быть, следовало бы подвергнуть этот вопрос экспериментальному психологическому исследованию на местах.
Когда я жил во Флоренции в 1904–1905 годах, там существовал специальный театр миниатюр. Устроен он был таким образом, что в день шло шесть-семь миниатюр. В некоторых случаях одна и та же драмолетта повторялась два раза. Билеты брались на каждый отдельный номер, причем выгоднее было брать билеты сразу на несколько номеров. Публика ходила разнообразная. Правда, игра артистов, фамилии которых я уже забыл, была превосходна. Хорош был и выбор, причем я отчетливо помню, что давались не только одноактные пьесы, итальянские и в особенности переводные, но и инсценированные повести классической и современной итальянской литературы, причем инсценировки делались самим директором театра, бывшим в то же время и главным артистом.
Мне пришлось испытать в этом театре глубочайшее наслаждение. Я до сих пор еще вспоминаю некоторые виденные там спектакли с большой симпатией. Не знаю, существует ли теперь где-нибудь подобный театр. В другом роде организуются спектакли театра Гран-Гиньоль в Париже. Там вечер состоит из маленькой шутки, одноактной пьесы, которая может быть проделана в каком угодно жанре, основной трехактной пьесы, всегда изображающей какие-нибудь ужасы, и заключительной легкой комедии. Таким образом, вечер является организованным – правда, организованным несколько трафаретно, по гран-гиньолевски. Этот театр в высшей степени специфичен и в своем роде неподражаем – пожалуй, и подражать ему у нас не было бы легко. Но сама задача организации театрального вечера иначе, чем в виде одной пьесы, представляется весьма соблазнительной.
Не говорю уже о том, что очень большие музыкальные произведения (я говорю не об опере, а о концертной музыке) представляют собой известную аранжировку различных моментов. В старину, в баховские времена, была особая форма музыкальной сюиты, которая называлась партита. По существу своему партиты, или музыкальные партии, как может быть партия игры в карты или что-либо в этом роде, представляют из себя организованный вечер для исполнителей, то есть [несколько] музыкантов собирались помузицировать для себя самих и членов своих семей, а может быть, и для незначительного количества приглашенных гостей. С этой целью иногда коллективно, иногда индивидуально представлялись такие партиты, в которые входили различные версии различных модных танцев и всякие другие принятые в то время музыкальные произведения. Все вместе должно было составлять чрезвычайно разнообразный вечер, во время которого можно было наслаждаться какой-нибудь нежной лирикой и глубокой музыкой на тогдашние темы и танцами, как модными, так и народными, преисполненными комических эффектов.
Некоторым отражением этой вольно организованной музыкальной сюиты являются в строгой форме симфонии и сонаты. Тонкая задача проведения единства при всей сложности симфонии, при отличии основной темы каждой отдельной части – все это есть высшая форма организации «художественного времяпрепровождения».
Но, повторяю, не говоря уже об этом, – никогда, ни в одном концерте не исполняется одна большая вещь, за исключением редких случаев особо больших ораторий, месс и т. д. Суметь организовать музыкальный вечер как нечто целое – очень большое искусство. В большинстве случаев такой концерт организуется скверно, исключительно пестро, без всякого расчета на действительную психологию слушателей, без тонкого выбора, который позволил бы придать вечеру художественное единство.
С этой точки зрения какие-нибудь баховские партиты являются гораздо более сильными, чем любая программа концерта у нас и за границей.
Но, перенося все эти мысли, эти рассуждения в область драматической сцены, я хочу сказать, что является совершенно недоказанным, будто бы публика отвернется от вечера, который искусно составлен из нескольких пьес, будь то одна большая пьеса плюс одна или две маленьких, будь то серия из четырех, пяти, шести пьесок. Неправильно думать, что это будет утомительно. Утомительно это может быть только тогда, если это будет бездарно. Неправильно, что артист не может развернуть в такой вечер свои силы. Артист может показать все разнообразие своего дарования. Вообще, я не вижу никаких серьезных возражений. Самое серьезное возражение может быть такое: публика к этому не привыкла. Но мало ли к чему публика не привыкла. Мы не должны стоять на той точке зрения, что театр должен
