— Но ведь это один и тот же тираж, — недоуменно заморгал Мастерс. — Мало того, изначально мы не планировали эксклюзивный подарочный переплет, эта мысль возникла в последнюю минуту, и маркетинговый отдел предложил переплести половину тиража в шкуру уаба.
— По-моему, — проговорил Джек Снид, — нам пора поподробнее разобраться, что такое эта шкура.
Через час пожилой директор вместе с редактором Джеком Снидом сидел перед Лютером Саперштейном — коммерческим представителем кожевенной фирмы «Волосок к волоску». Именно у них издательство «Обелиск Букс» заказывало шкуру уаба для переплетов.
— Прежде всего, — деловым тоном осведомился Мастерс, — что собой представляет уабовая шкура?
— Если вкратце, — начал Саперштейн, — не вдаваясь в подробности, это шкура марсианского уаба. Я понимаю, господа, яснее вам не стало, однако от этого уже можно отталкиваться, на таком фундаменте уже можно строить дальнейшие, более весомые рассуждения. Давайте я расскажу вам, что такое собственно уаб. Его шкура ценится, помимо всего прочего, за свою редкость. А редкость объясняется тем, что уаб крайне нечасто гибнет. То есть умертвить уаба почти невозможно, даже больного или старого. Но и в тех случаях, когда уаб умирает, шкура его живет. И благодаря этой своей особенности она незаменима в отделке помещений или, как в вашем случае, в изготовлении переплетов для сокровищ литературы, призванных остаться в веках.
Мастерс вздохнул и посмотрел поскучневшим взглядом в окно, не слушая монотонно бубнящего Саперштейна. Сидящий рядом молодой энергичный редактор что-то черкал в блокноте, постепенно мрачнея.
— По вашей просьбе — заметьте, это вы к нам обратились, не наоборот, — продолжал Саперштейн, — мы отгрузили вам партию самых отборных шкур из нашего ассортимента. Эти живые шкуры лоснятся и переливаются, ни на Марсе, ни на Земле ничего подобного вы не сыщете. Любая царапина, любая потертость заживает на них сама. От месяца к месяцу подшерсток густеет, и обложки ваших томов делаются все роскошнее, а значит, ценнее. Через десять лет богатый пушной покров переплетенных в уабовую шкуру книг…
— Значит, шкура живет своей жизнью, — прервал его Снид. — Интересно. А уаб, как вы говорите, настолько ловок, что его почти невозможно убить. — Он бросил быстрый взгляд на Мастерса. — Все тридцать с лишним поправок в текстах наших книг связаны с бессмертием. Типичный пример с Лукрецием. Оригинал учит, что человек смертен и, даже обретя загробную жизнь, все равно не будет помнить о своем земном существовании. Вместо этого откуда-то возникает непонятная новая строфа, которая провозглашает дальнейшую жизнь, вытекающую из нынешней, — в полном противоречии со всеми воззрениями Лукреция. Вы понимаете, что получается? Треклятый уаб пропихивает в чужие книги свою философию. Вот так, ни больше ни меньше.
Снид умолк и принялся снова черкать в блокноте.
— Как может шкура, — недоумевал Мастерс, — пусть даже вечно живущая, влиять на содержимое книги? Текст уже напечатан, страницы обрезаны, корешки склеены и сшиты. Безумие какое-то! Даже если переплет из этой чертовой шкуры действительно живой, во что мне не верится. — Он грозно взглянул на Саперштейна. — Если она живая, то чем питается?
— Мельчайшими частицами пищи, взвешенными в атмосфере, — не моргнув глазом, ответил Саперштейн.
— Пойдемте. — Мастерс поднялся. — Чушь какая.
— Она всасывает частицы, — с видом оскорбленного достоинства пояснил Саперштейн. — Через поры.
Джек Снид, не вставший вместе с начальством, задумчиво смотрел в блокнот.
— Среди измененных текстов есть просто потрясающие. Бывает, что изначальный кусок переписывается полностью, и авторская мысль меняется на противоположную, как в случае с Лукрецием, а бывает более тонкая, почти незаметная правка, если можно так выразиться, когда оригинал больше поддерживает доктрину вечной жизни. Вопрос вот в чем: перед нами субъективное мнение отдельно взятой формы жизни, или уаб действительно знает, о чем говорит? Взять, например, поэму Лукреция — она великолепна, красива, интересна как поэзия. Но с философской точки зрения она, может быть, ошибочна. Я не знаю. Это не моя работа, я только редактирую книги, я их не пишу. Хороший редактор никогда не будет править авторский текст по своему вкусу. А уаб, то есть оставшаяся от него шкура, занимается именно этим.
Снид замолчал.
— И насколько достойна его правка, позвольте полюбопытствовать?
— С поэтической точки зрения? Или с философской? В поэтическом и литературном, стилистическом плане эти изменения не улучшают и не портят оригинал, они настолько сливаются с авторским текстом, что незнакомый с ним читатель ничего не уловит. И ни за что не заподозрит в авторстве шкуру, — добавил он с горечью.
— Я имел в виду в философском отношении.
— В философском отношении уаб методично внушает нам одну и ту же идею: смерти нет. Мы засыпаем и пробуждаемся к лучшей жизни. Что у Лукреция, то и в остальных, одного примера достаточно.
— Интересно, — задумчиво протянул Мастерс, — а что будет, если переплести в уабовую шкуру Библию?..
— Я попробовал, — кивнул Снид.
— И?
— Прочитать целиком, мне, конечно, некогда было, но я просмотрел послания Павла к коринфянам. Там всего одна поправка. В стихе, который начинается: «Говорю вам тайну…», все переписано заглавными буквами. А строки «Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?» повторяются десять раз кряду, целых десять раз, и все заглавными. Уаб, судя по всему, полностью согласен, это же его философия, точнее, теология. По сути, имеет место богословский диспут, — взвешивая каждое слово, добавил Снид, — между читателями и шкурой марсианского животного, похожего на помесь хряка и коровы. Странно.
Он вернулся к своим заметкам.
Повисла напряженная пауза.
— Вы хотите сказать, что уаб располагает данными, недоступными для непосвященных? — уточнил Мастерс. — Возможно, перед нами, как вы говорили, не субъективное мнение отдельно взятого животного, научившегося избегать смерти, а самая что ни на есть истина?
— Я думаю так: уаб не просто научился избегать смерти, а последовал собственным заветам. Его убивают и свежуют, а его шкура, все еще живая, превращенная в книжную обложку, попирает смерть. Он продолжает жить. Лучшей, как ему представляется, жизнью. Перед нами не просто местная форма существования со своим предвзятым мнением, а организм, сумевший воплотить то, насчет чего мы еще сомневаемся. Конечно, уаб не голословен. Он живое доказательство собственной теории. Факты говорят сами за себя. И я склонен им верить.
— Хорошо, для него, возможно, жизнь вечна, — возразил Мастерс, — но это не значит, что для остальных тоже. Уаб, как подсказывает нам мистер Саперштейн, уникум. Ни у одного другого живого существа ни на Марсе, ни на Луне, ни на Земле шкура не остается жить после гибели, питаясь взвешенными в атмосфере микроскопическими частицами. Если он на это способен, не значит…
— Жаль, что со шкурой нельзя пообщаться, — подал голос Саперштейн. — В нашей фирме пытались, с тех пор как обнаружили факт посмертного существования. Но способа так и не нашли.
— А мы в издательстве, — выступил Снид, — нашли. На самом деле я уже провел эксперимент. Я напечатал книгу с одной строчкой: «Уаб, не в пример другим живым существам, бессмертен» — и переплел в уабовую шкуру, а потом перечитал. Текст изменился. Вот. — Он протянул Мастерсу тоненькую книжицу в элегантной обложке. — Прочтите.
Мастерс зачитал вслух: «Уаб, в пример другим живым существам, бессмертен».
— Он убрал только «не», правка незначительная, всего две буквы.
— Однако в смысловом отношении, — возразил Снид, — это бомба. Нам поступает ответ, так сказать, из загробного мира. Ведь по сути, технически, шкура уаба мертва, потому что мертв отрастивший ее уаб. Следовательно, у нас в руках почти неоспоримое доказательство существования разумной жизни после смерти.
— Тем не менее есть одно «но», — нерешительно проговорил Саперштейн. — Мне жаль об этом упоминать, я не знаю, какое отношение данный факт имеет к вышеизложенному. Но марсианский уаб, при всех его невероятных и даже мистических способностях к выживанию, с точки зрения разума совершенно туп. У земного опоссума, например, объем мозга в три раза меньше, чем у кошки. Так вот, у уаба мозг в пять раз меньше, чем у опоссума.
— Что ж, — не сдавался Снид, — в Библии сказано: «Последние станут первыми». Возможно, примитивный уаб подходит именно под эту категорию. Будем надеяться.
— Вы хотите вечной жизни? — взглянул на него Мастерс.
— Конечно. Все хотят.
— Я нет, — решительно заявил Мастерс. — Мне и без того проблем хватает. Существовать дальше в виде книжного переплета или еще в каком виде… Увольте!
