В который раз я с содроганием спросил себя, чем так привлекаю патрона, уж не продажным ли умом, готовым без возражений сплести любую историю. В том числе сказание, способное одурманить разум, усыпить ребенка или подтолкнуть отчаявшегося недотепу к убийству соседа в обмен на вечную благодарность идолов, исповедующих бандитскую этику. Несколько дней назад пришло очередное послание патрона, где назначалась новая встреча для текущего обсуждения работы. Устав от собственных колебаний, я сказал себе, что до встречи осталось меньше двадцати четырех часов, и если дело будет продвигаться такими же темпами, то я заявлюсь на свидание с пустыми руками и головой, полной сомнений и подозрений. Не имея иного выбора, я сделал то, что делал много лет, оказавшись в подобном положении. Я заправил чистый лист бумаги а каретку «Ундервуда», занес руки над клавиатурой, словно пианист в ожидании такта, и напряг мозги — а дальше что получится.
17
— Любопытное начало, — заявил патрон, закончив чтение десятой и последней страницы. — Необычное, но любопытное.
Мы сидели на скамейке в золотистой тени павильона в парке Сьюдадела. Сквозь тонкий купол свет просачивался мелкой золотистой пылью, и растительность в саду отбрасывала резные узоры из света и тени, создавая вокруг нас причудливый светящийся полумрак. Я закурил папиросу и наблюдал, как дым поднимается от моих пальцев голубоватыми колечками.
— В ваших устах прилагательное «необычный» настораживает, — обронил я.
— Я употребил слово «необычное» как антоним «избитого», — уточнил Корелли.
— Но?
— Никаких «но», уважаемый Мартин. По-моему, вы нашли интересную завязку, открывающую большие возможности.
Для романиста, если кто-то говорит, что его текст любопытен и имеет перспективы, это звучит как сигнал, что дела обстоят неважно. Корелли как будто почувствовал мое беспокойство.
— Вы подошли к теме с противоположной стороны. Вместо того чтобы обратиться к мифологии, вы отталкиваетесь от весьма прозаической основы. Можно спросить, откуда явилась идея о воинственных мессиях? Обычно мессия выступает миротворцем.
— Вы вели речь о биологии.
— Все, что необходимо знать, написано в великой книге природы. Чтобы ее прочитать, достаточно обладать мужеством, ясностью ума и духа, — согласился Корелли.
— Я прочитал много книг, чтобы составить себе общую картину. В одной из них говорилось, будто мужчины достигают пика плодородия в возрасте семнадцати лет. Женщины достигают его позже и довольно долго сохраняют на высоком уровне. Женщины выступают отборщиками и судьями генов, подлежащих воспроизводству или непригодных для него. Мужчины, наоборот, лишь отдают, следовательно, истощаются намного быстрее. Возраст, когда они покоряют вершину репродуктивной силы, наступает в момент наивысшего подъема боевого духа. Зеленый юноша является идеальным солдатом. Он обладает огромным запасом агрессивности и очень небольшими или нулевыми критическими способностями, чтобы проанализировать это чувство и оценить, в какое русло его направить. На протяжении истории практически все государства находили способ использовать этот естественный капитал агрессии, превращая отроков в солдат, пушечное мясо для завоевания соседей или для защиты от их вторжений. Интуиция подсказывает мне, что наш главный герой был посланником небес, но посланником, кто в ранней юности держал оружие в руках и пробивал дорогу истине ударами клинка.
— Вы решили соединить историю и биологию, Мартин?
— Как я понял из ваших слов, эти две дисциплины суть одно и то же.
Корелли улыбнулся. Вряд ли патрон это осознавал, но, улыбаясь, он напоминал голодного волка. Я проглотил комок в горле и попытался не обращать внимания на сходство, от которого мороз продирал по коже.
— Путем долгих размышлений я понял, что большинство мировых религий зародились или достигли наивысшего распространения и влияния в те периоды истории, когда общественные формации, их воспринявшие, располагали самой молодой и обнищавшей базой. Допустим, общество, семьдесят процентов населения которого насчитывает меньше восемнадцати лет, причем половину составляют зеленые юнцы, чья кровь кипит от агрессии и тяги к воспроизводству, являют собой благодатную почву, чтобы семена веры дали обильные всходы.
— Это упрощенный подход, но я догадываюсь, куда вы клоните, Мартин.
— Разумеется. Приняв за основу упомянутые тезисы, я подумал, почему бы не перейти непосредственно к сути, создав легенду вокруг мессии войны, крови и гнева. Такой герой спасает свой народ и гены, женщин и стариков, гарантов политической догмы, и непримирим к врагам, к которым причислены все, кто не принимает и не подчиняется его доктрине.
— Что происходит в зрелом возрасте?
— К трактовке взрослого человека мы подходим, апеллируя к его фрустрации. В течение жизни человек постепенно расстается с иллюзиями, мечтами, юношескими желаниями, и чем дальше, тем больше ощущает себя жертвой мира и других людей. Мы всегда находим виноватого в своих невзгодах и неудачах, кого-то, от кого хотим избавиться. Неизбежно поэтому приобщение к доктрине, которая подкрепит эту злость и вдохнет силы. Зрелый человек ощущает себя, таким образом, частью группы и сублимирует свои страсти и утраченные желания через общину.
— Возможно, — признал Корелли. — Однако эта иконография смерти и войны… Не кажется ли она вам непродуктивной?
— Отнюдь нет. Мне она кажется весьма действенной. Сутана делает монаха, но главное — прихожанина.
— А что вы скажете о женщинах, о второй половине человечества? Сожалею, но я не представляю, чтобы большинство женщин какого-либо общества прониклись героикой войны. Психология бойскаутов свойственна детям.
— Всякая организованная религия, за редким исключением, принимает как должное подчинение и подавление женщины, нарочито не замечая ее в группе. Женщина вынуждена мириться с эфемерным присутствием, довольствуясь пассивной ролью и материнством. Она не смеет претендовать на власть или независимость, иначе ей приходится заплатить очень высокую цену. Возможно, она и занимает почетное место среди символов, но только не в иерархии. Так или иначе, но женщина в конце концов становится соучастником и творцом собственного порабощения.
— А старики?
— Старость что бальзам для доверчивости. Когда смерть маячит на пороге, скептицизм вылетает в окно. Достаточно одного сердечного приступа, и человек поверит даже в Красную Шапочку.
Корелли засмеялся.
— Берегитесь, Мартин, мне кажется, вы становитесь еще большим циником, чем я.
Я посмотрел на него как прилежный ученик, жаждущий одобрения строгого требовательного учителя. Довольно кивнув, Корелли похлопал меня по колену.
— Мне нравится. Мне нравится дух вашей истории. Я хочу, чтобы вы добросовестно потрудились и нашли достойную форму. Я дам вам больше времени. Мы встретимся через две или три недели, день и час я сообщу заблаговременно.
— Вы должны покинуть город?
— Издательские дела требуют моего внимания, и, боюсь, мне предстоит немного попутешествовать. Но я уезжаю с чувством удовлетворения. Вы хорошо поработали. Я знал, что нашел идеального кандидата.
Патрон встал с лавки и протянул мне руку. Я пожал ее, предварительно вытерев о штанину потную ладонь.
— Я буду скучать, — сымпровизировал я.
— Не перебарщивайте, Мартин. Но начало было хорошим.
Я наблюдал, как он исчезает в полумраке павильона. Эхо его шагов растворилось в тени. Я остался на месте и просидел под навесом довольно долго, недоумевая, неужели патрон легко попался на удочку и принял за чистую монету гору чепухи, которую я нагородил. Я не сомневался, что сказал именно то, что он желал услышать. Он верил, что я пойду у него на поводу, и в настоящий момент удовлетворился этим ворохом нелепостей, убедившись, что ваш покорный слуга, злополучный неудачливый новеллист, проникся основной идеей. Я утешал себя, что стоило пойти на что угодно, только бы выиграть время и выяснить, куда я влип. Когда я наконец встал и вышел из павильона, у меня все еще дрожали руки.
18
Годы сочинительства детективных сюжетов не прошли даром. Накопленный опыт позволил вывести ряд закономерностей, задававших основные ориентиры в начале расследования. И один из основополагающих принципов сводился к тому, что практически любая приличная интрига, включая любовную, начиналась и заканчивалась запахом денег и правами на недвижимое имущества. Покинув павильон, я отправился в контору регистрации собственности на улице Совета ста и попросил разрешения посмотреть учетные книги, где содержались сведения о правах собственности на мой дом, его покупке и продаже. Архивы библиотеки регистрационной палаты содержали почти столько же информации о реалиях жизни, как и полное собрание сочинений самых спорных философов, а может, и больше.
