далёкой от него сфере искусства?
У Оксаны же карьера стремительно шла на взлёт. Они с Геной танцевали три номера в программе Катаринского, пользовались большим успехом и вскоре уехали с ансамблем на трёхнедельные гастроли по Украине. Лёнька остался один. Хотел было перебраться к Борьке или дёрнуть его к себе, но тут выяснилось, что у Бори роман с Полиной вошёл в финальную стадию, они начали жить вместе у неё (Поля была москвичкой да ещё и с отдельной жилплощадью, Борька, как всегда, устроился лучше всех), дело шло к свадьбе, и им, конечно, было не до Лёни. Так что пришлось ему в одиночку справляться с домашним хозяйством, готовить себе еду и стирать рубашки. Однажды вечером Боря с Полиной всё-таки нагрянули к нему, весёлые, взбудораженные, с бутылкой вина.
— Мечи стаканы на стол, — вопил Борька. — Мы подали заявление в ЗАГС!
— А у меня жрать нечего, — расстроился Лёня, но на стол тут же выставил хрустальные фужеры, подарок на их с Оксаной свадьбу со стороны невесты. Впрочем, других в доме и не было. — Картошку могу пожарить.
— Эх ты, артист, — вздохнул Борька и достал из портфеля батон докторской колбасы, обёрнутый в бумагу. — Хлеб-то хоть есть?
Лёнька побежал в магазин за хлебом, и они гуляли до утра — вино уступили Полине, а сами налегали на дагестанский коньяк, тоже притащенный хозяйственным Борькой. Кто из них нечаянно смахнул локтем фужер, Поля или Борис, Лёнька потом и не помнил. Подумаешь, ерунда какая, смёл осколки в совок и достал новый бокал из серванта. Он и предположить не мог, что разбитый фужер приведёт к разбитой семейной жизни.
Оксана вернулась домой спустя три дня после тех посиделок. И, когда жена только переступила порог, Лёня почувствовал неладное. Оксана была на взводе, она сдержанно его обняла при встрече, вошла в комнату и пристально огляделась по сторонам.
— Ты чего такая? — осторожно спросил он, затаскивая из прихожей её тяжёлый чемодан.
— Ничего. Бардак у тебя!
— Не бардак, а творческий беспорядок, — попытался отшутиться Лёня. — Каюсь, надо было прибраться к твоему приезду, но я совсем замотался. Знаешь, я, кажется, всё-таки записал приличную песню! Послушаешь?
Оксана поморщилась.
— Давай позже. Меня тошнит уже от песен и плясок. Ты себе не представляешь, что такое чёс! Каждый день новый город, да если бы город! Хутора какие-то, деревни с деревянными домами культуры. Ночью переезд, а днём по три концерта. Одно и то же, одно и то же! Зато денег заработала кучу!
Лёня сочувственно вздохнул. Он не очень себе представлял чёс, но хотел бы представить. И был бы рад поездить по стране, заработать денег. Да даже не в деньгах дело! Он мечтал выступать перед живыми слушателями, видеть их лица, их реакцию на своё пение. Но ему оставалось только завидовать супруге.
— Что ты молчишь? — вдруг накинулась на него Оксанка. — Сказать нечего? Ты-то хоть что-нибудь заработал, пока меня не было?
— Ну, мне аванс дали, — растерялся Лёня.
— Аванс! Да засунь ты себе свои шестьдесят рублей, знаешь, куда? Нормальные люди на гастролях тысячи зарабатывают! Чтобы их жёны могли дома сидеть и детей рожать!
Началось! С регулярностью раз в месяц Оксана возвращалась к теме детей, настаивая, что Лёня должен больше зарабатывать, чтобы она могла уйти в декрет. Лёня уговаривал её ещё немного подождать, она вроде бы соглашалась, но при случае обязательно попрекала его до сих пор не случившимся материнством.
Разгорающийся скандал прервал телефонный звонок, Лёню хотел услышать Фридман, тот самый композитор, песню которого ему всё-таки удалось заполучить. Чистая удача: Фридман принёс новое творение на студию, чтобы записать с одним известным певцом, а тот не приехал, что-то у него там произошло. Студия простаивала, Фридман злился, и тут ему попался идущий по коридору Лёня. Как человек воспитанный Лёня поздоровался с пожилым композитором, хотя знакомы они не были.
— А вы кто такой, молодой человек? — с присущей ему бесцеремонностью уточнил Фридман. — Певец? М-да? А голос какой? О, люблю баритонов. Хороший голос, мужской. А не хотите попробовать спеть мою песенку?
Конечно, Лёня хотел! Он мечтал спеть всё, написанное Фридманом, при жизни ставшим классиком советской песни. А Геннадий Осипович ничем не рисковал, тогда считалось совершенно нормальным записать новую песню с несколькими исполнителями. Более того, одну и ту же вещь могли петь на эстраде маститый певец и начинающий. Автор же получал отчисления с каждого исполнения, так что в накладе не оставался.
Так Лёня получил первую в своей жизни настоящую песню. Он сразу понял, что она настоящая, едва взглянув на ноты. Его музыкальное образование, которое Фридман почувствовал по первому же верно заданному вопросу, ещё больше расположило композитора, так что он пообещал сообщить, когда песня выйдет в эфир. И теперь вот звонил с радостной новостью.
— Лёнечка, я послушал сведённую версию, это чудесно! — тараторил он в трубку. — Так интонационно точно, так бережно по отношению к авторским ремаркам. Я уже договорился, песня пойдёт в «Добром утре» в субботу.
Лёня был на седьмом небе от счастья. «Доброе утро», — одна из самых популярных радиопередач в то время, имела колоссальную аудиторию, обычно там происходили наиболее громкие песенные премьеры.
— И я хочу, чтобы вы её пели в моём авторском вечере в Колонном зале. Он уже на следующей неделе, так что вам нужно подготовиться. И я дам вам ещё одну песню, её уже поют несколько исполнителей, но я хочу, чтобы вы тоже её записали и исполнили на вечере. Словом, приезжайте ко мне, как только сможете!
Лёнька судорожно записывал адрес, уверял, что совершенно свободен и уже едет, вот только живёт далеко, так что часа через три…
Он и думать забыл о начинавшейся ссоре, положив трубку, бросился одеваться, чмокнул оторопевшую жену в щёку и умчался, боясь опоздать на ближайший автобус. У Геннадия Осиповича проторчал до самого вечера: они репетировали, пели, разучивали песни, а потом пили чай с ватрушками, которые пекла жена Фридмана. Расстались очень довольные друг другом, уговорившись завтра встретиться на студии, чтобы сделать запись. Фридман как член Союза композиторов и живой классик мог неограниченно пользоваться студиями, заказывая их для своих исполнителей, когда ему удобно. А Лёнька теперь был «его» исполнителем совершенно точно, и от радости дух захватывало.
Домой он добрался затемно. Решив, что Оксана уже спит, открыл дверь своим ключом. Но Оксана не спала, она сидела в кресле возле все еще не распакованного чемодана и ждала его.
— Явился, кобель?
Лёнька опешил. Он не привык, чтобы с ним так разговаривали.
— И где
