Стало смешно — великая и могущественная, нет, не Трюка — Юма не смогла пожрать меня, но вместо неё это сделает обыкновенная плюшевая мышь. Уверена, если где-то есть ад для аномалий, то ей будут показывать момент моей смерти целую вечность.
Я моргнула, забывшись всего на мгновение. Трюка, верно, решила увидеть мою гибель воочию, а потому уже была здесь. Выжидала, подглядывая откуда-то из-за угла, наслаждалась моментом, а сейчас не упустит возможности отпустить какой-нибудь едкий комментарий в мою сторону. Нечто противное на прощание, дабы я познала всю свою ничтожность перед смертью и отдалась во власть гибели без лишних трепыханий.
Палка — по крайней мере это больше было похоже именно на неё, явившаяся в воздухе, заострилась с одной стороны, став напоминать иглу или зубочистку. Получившийся клин обрушился на ту нить, что связывала меня с мышью, разрубив её. Моя пожирательница, кажется, взвыла от досады и нежелания признавать, что долгожданный обед больше не принадлежит её власти. На мою спину что-то надавило — несильно, но ощутимо — не иначе как плюшевая единорожка решила оседлать меня саму. Через мгновение нас окружил вихрь, закрывая от новых нападок брошенной игрушки, чтобы выплюнуть через мгновение уже на компьютерном столе.
Хлопнула входная дверь, прозвенела связка ключей, рухнувшая на тумбочку — Лекса вернулся домой. Я его еще не увидела, но меня уже успела коснуться вся гамма его усталости и раздражения.
Трюка, спасшая меня от неминуемой гибели, стояла там же, где и оставил её писатель, а вот я валялась на столе. Интересно, почему она спасла меня? Почему в самый последний момент пришла на помощь? Или это была не помощь? Возможно, ей хотелось, чтобы в будущем за мной был должок. Возможно, она просто продемонстрировала мне то, что со мной станется в случае, если я не признаю её власти. Возможно — тысячи всяких разных возможно, так и лезущих в голову. Сегодня вечером у нас с ней состоится разговор — давно назревший, а теперь и попросту необходимый. Пришло время расставить все точки над «и».
Глава 19
Лекса ворочался во сне. Беспокойно, словно не мог найти подходящей позы для лежания. В комнате было душно — перед сном он, зачем-то, закрыл все окна. Словно пылавшая огнем, жарила батарея, да так, что жарко стало даже мне.
Я сидела на компьютерном столе, свесив ноги с края. В последнее время это было единственным моим ночным развлечением. Смотреть на то, как писатель мирно посапывает в две дырки, да болтать ногами из стороны в сторону. Мне нравилось ухать с головой в мир собственных фантазий и размышлений, где не было место аномалиям и Трюкам, где я была человеком и могла быть с Лексой сколько душе угодно.
Временами на меня накатывала грусть. Я видела, как нить сновидений Лексы вьется в ночи, как ловко ухватывается за неё Крок и его мелкий собрат, как вальяжно ходит в его сны Трюка. А мне туда вход был заказан. Голубая единорожка наотрез отказывалась пускать меня, вышвыривая обратно с каждым разом. Если я такая вредительница, как она говорит, почему же не делала этого, когда я была с Лексой там, в столице?
А нить, словно зная о запрете, манила меня всё больше и больше, словно мечтая увлечь в страну воображения писателя.
Я не могла уснуть, страдая от каждого своего сна, потому что в каждом было одно и тоже. Я уже не парила крохотной змейкой-искоркой, что тянется к звезде, вовсе нет. Мне виделись сны, в которых я была счастлива. В которых Лекса был мой муж — мы гуляли с ним по парку. Могли смеяться, наслаждаться жизнью, отдыхать — вместе. Там я тонула в его объятиях, ощущая кисловатый запах его пота и волос. Там мне было хорошо — до умопомрачения. А потом приходилось просыпаться. Яркость мира гасла в один миг, стоило мне встретить очередной день. С язвительной усмешкой приходило осознание того, что всё это — всего лишь грёзы. Глупые, неразумные, ни к чему не ведущие. Что есть мир, в котором я — всего лишь кукла. Ты правда думаешь, что он хочет любить куклу, пошловато усмехается Диана. С каждым разом, когда я вспоминала эту фразу, она становилась всё ядовитей и неприятней. Словно Всевеликая Художница не пожалела собственных обширных запасов искры на то, чтобы наделить свои слова достаточной долей желчи. И теперь они, слова, прокрались в самую мою суть, чтобы гнить и разлагаться — изнутри.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я никогда не любила ночи, потому что ночью за мной раньше приходили разве что кошмары. Время кошмаров прошло и я теперь я скучала по ним. Кошмары были не так ужасны, они заставляли лишь бояться, страшиться собственной гибели. Сейчас я могла наслаждаться лишь обрывками счастья. Мышь, которую я видела сегодня там, на верхней полке, видимо, знала, куда следует бить. Знала и чувствовала, видела меня всю и насквозь. Я ухмыльнулась — кажется, в этом доме даже носок, набитый газетной бумагой будет обладать какими-то необычными способностями. Все, кроме меня…
Трюка стояла рядом. Ещё мгновение назад её не было, и вот теперь она столь же сосредоточенно, как и всегда, смотрела на Лексу вместе со мной. Я хотела у неё спросить, как же она это делает, но слова потонули где-то в глубине души. Я не решалась заговорить первой. Честно говоря, от того, что плюшевая волшебница была столь рядом со мной, меня бросало в дрожь. Необычная игрушка. Непросто кусок тряпки, набитый ватой, непросто безротая мордочка и выражение вышитых глаз. Интересно, чтобы сказала по её поводу Диана? Я бы многое отдала, чтобы посмотреть на их беседу. Посмотреть, потому что это будет безмолвный разговор, страшную тишину которого не осмелится разрушить ни один посторонний звук. Трюке бы Диана никогда не сказала о том, что не говорит с плюшевыми игрушками, Трюке бы она не посмела сказать много того, чего сказала мне.
Я прислушалась к самой себе, желая услышать от поселившегося голоса Дианы хоть какое-нибудь опровержение. Гневное, спокойное, хоть какое-нибудь. Внутренний голос молчал.
— Трюка, что это было? — наконец, выдавила я из себя, пытаясь начать разговор. Оказалось, мне нужно было набраться смелости только для того, чтобы задать всего один единственный вопрос. Всего один, чтобы все остальные градом высыпались на её плюшевую голову.
— Что это была за тварь? Которая там, сидела? И… почему ты меня спасла? Почему ты меня туда кинула, а потом спасла?
Трюка не торопилась. Ночь ведь только началась. Она словно давала мне выговориться, ожидала, когда мой вопросный поток иссякнет. Меня, в самом деле, хватило ненадолго. Я вдруг поймала саму себя на том, что начинаю повторяться и путаться в словах, успокоилась. Наверно, в её глазах я выгляжу сейчас самым глупым существом на свете. А меня душили любопытство и страх.
— А теперь по порядку, — наконец, произнесла Трюка. В её голосе было высокомерие — короля, позволившего холопу как следует изложить ранее рассказанный, сбивчивый рассказ. Мне захотелось вздохнуть и набрать побольше воздуха в грудь. С осознанием этого меня кольнула мысль о том, что с каждым днем я всё больше и больше становлюсь похожей на человека. На человечка, на этот раз, вместо Дианы в моей голове прозвучал Лекса. Помотать бы головой, прогнать наваждение, да что подумает Трюка?
— Что это было за существо? Ну, которое на меня напало…
— Это неразделенная любовь Лексы.
Меня словно бы иглой кольнуло пониже спины. Я уставилась на Трюку, словно ожидая, что она сейчас ухмыльнется и скажет, что это просто шутка. Глупая, некрасивая, сказанная не к месту. Шутка.
Он любил её. Два горячих тела на одной кровати, кошачья грация, мощь слона, слившиеся воедино в танце объятий, прикосновений и поцелуев. Музыкой им был скрип возмущенной подобным варварством кровати — Лекса и сам не маленький, а тут ещё такое вытворяют…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Неразделенной любви? — я наконец осмелилась переспросить. Но ведь там, когда мы были с ним в столице…
— Давным-давно, — Трюка не слушала моих сбивчивых разъяснений. Я существовала для неё только как слушатель, но не как существо, которому позволено высказать своё мнение. Пришлось замолкнуть. Трюка покосилась в мою сторону, умолкла в ответ, о чём-то задумалась. Может быть о том, что начало нашего разговора очень похоже на начало детской сказке?
