— Когда-то, — наконец, отыскав подходящее слово, поправилась единорожка: — он любил девушку. Не знаю какую. Красивую или нет. Страстно любил, готов был отдать всего себя — ей. Ещё даже не подумывал о том, что когда-нибудь захочет стать писателем. Это грустная история — и очень похожая на тысячу других. В мире на каждое «я тебя люблю», ты мне нужна» и «будь со мной», всегда останутся свои «а я тебя нет», ты «мне не нужен», и «отстань». А он любил — по-настоящему. Знаешь ли ты, что такое любить по настоящему?
Я чуть не ляпнула в ответ, что, конечно же, знаю. На миг я призадумалась — а люблю ли я Лексу? Или это всего лишь мимолетный порыв? Он — единственный человек, заговоривший со мной, сумевший найти меня, решивший меня оставить себе. А если бы таких, как он была сотня? Да что там — хотя бы десяток? Смогла бы из всех них я выбрать одного его?
— Она не хотела его мучить, и говорила ему в лицо своё мнение. Называла другом, не желая переходить черту. Это правильно, она молодец.
— А то существо? Как это связано… — перебила я и тут же пожалела об этом. Трюка наградила меня взглядом, исполненного столь неистовым презрением за то, что я посмела прервать её, что следующее моё слово могло положить бесповоротную кончину нашей беседе. Вечную обиду.
— Они встречались — как друзья, конечно же. А он теплил надежду. Каждая встреча. Разговор с ней в сети, любое незначительное действие — он готов был уцепиться за всё, желая обратить это в намек. В намёк на нечто большее. Ему казалось, что будь он чуточку настойчивее — и он сможет её завоевать. Это обострилось, когда она подарила ему плюшевую мышь. Он был на седьмом небе от счастья, приняв её не просто за намек — за знамение. И, верно, он был прав — это оказалось знамением развала их отношений, даже как друзей. Он любил эту мышь почти так же, как саму девушку, искренне веря, что вся эта любовь передастся на расстоянии.
Твой Лекса немножечко дурачок. А может, даже, и не немножечко, — хихикнула откуда-то из закоулков памяти Диана. Прогнать бы настырную, поселившуюся в моей голове художницу, но только сейчас я начала осознавать, насколько же она была права. Мне казалось, что она хочет оскорбить писателя, принизить его — а оказалось, что нет. Лекса и в самом деле чуточку сумасшедший. Ты правда веришь, что не будучи сумасшедшим, можно написать что-то не пресное, что-то новое и востребованное? Извращения, странности, девиации — вот что привлекает людей в творчестве. Изюминка, за которую так хочет уцепиться сознание, заноза, впивающаяся в душу, искривленный шаблон. Гении, понимаешь ли, брак-с в этом мире. Они нарушают целостность мира, они — клеймо, белое пятно на черной простыне мироздания — кто же такое потерпит?
Я не верила Диане, отрицательно качая головой. Сейчас мне не хотелось верить Трюке. Последнюю это мало волновало, потому что она продолжала — самозабвенно, словно давным-давно мечтала кому-нибудь поведать эту историю.
— Он любил ту девушку даже после окончательного разрыва. Искал пути наладить с ней отношения — вновь. Не желал признавать поражения, не желал отступить и, в конце концов, однажды создал маленького монстра.
— Значит, та мышь… она тоже хранитель, да?
Трюке показалось, что этот вопрос риторический и ответа не требует, потому промолчала.
— Но ведь… как такое возможно? Искра же… — я судорожно пыталась вспомнить о том, что вешала мне на уши Диана. На этот раз голов ОНОшницы решил предательски молчать. Мечтала избавиться? Получите и распишитесь!
— Могу предположить, что тебе наговорили, будто мы — идеи, образы, нерожденные книги, да?
Плюшевая волшебница, кажется, читала мои мысли. Меня бросило в дрожь при одной только мысли об этом — ничего хорошего эта её способность мне не сулила. Трюка, кажется, поняла свою ошибку, поторопилась исправиться.
— Ты была в ОНО. Это не такой уж секрет, как тебе кажется.
— Откуда ты…
— Всё, что знает Лекса, знаю и я. И ты тоже.
Многое после этого объяснения встало на свои места. Вот, значит, откуда у меня все присказки, поговорки, прибаутки? Но если всё так, как сказала Трюка, почему же тогда…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Почему же тогда я ничего не знала ни о тебе, ни о этой истории? Если верить тебе, я должна была бы вспомнить. И то, что лазить в его сны нельзя — тоже бы знала!
— Ты — чужая. Ты рождена не его искрой, ты ею лишь подпитана. Тебе ведь об этом говорили?
Говорили, говорили и не раз. Доктора, кажется, была на седьмом небе от счастья, только и видя во снах то, как бы облепить меня куда большим количеством датчиков. Ибо тех не всегда хватало и не всегда они, де, улавливали какие-то там волны.
Ты аномалия — необычная, двойная. Питалась от двух искр, двойной хранитель, слуга двух господ. Диана говорила это так, будто бы я должна была в тот же миг раскраснеться от гордости за представившуюся мне честь.
— А что же случилось потом? — я решила вернуться к истории.
— Он принял её отказ. Время, говорят, лечит. Ему нужно было нечто новое — занятие, в которое он мог бы направить свою энергию, свою искру. И он решил овладеть словом.
— Просто вот так сидел на диване и вдруг стукнул себя по лбу — а не стать ли мне писателем? Так, что ли?
Трюка вновь оценивающе посмотрела на меня. Моя наглость, кажется, была ей не по вкусу, а я сделала себе заметку на будущее — держать язык за зубами, спрашивать более учтиво. Гордость гордостью, но уж пусть лучше Трюка смотрит на меня нейтрально, чем как на врага. Быть её врагом — я это осознала, крайне опасно.
— Нет, конечно же. У него уже были задатки. — моя собеседница снизошла до ответа, видимо, решив пока не оскорбляться. — Он любил читать, сочинять истории. Даже начинал что-то писать мальчишкой. Ему было до жути интересно наблюдать, как мысль, долго томившаяся в закоулках сознания становиться словом. А потом оживает перед читателями в воображении. Его бывшая хранительница — он звал её Ирой, начала сдавать и терять свои силы. Когда-то она умела задавать тон его жизни, наполняла его — надеждой, сама же подпитывала её, избрав любовь к девушке своей подпиткой. Разлад отравил её душу — и оставил в самом Лексе долго не заживавшую рану. Крок очень долго старался и ему удалось справиться.
Крок, вспомнила я. Почему же он мне ничего подобного не рассказал? А, может быть, просто забыл? Старость ведь. Или, история рассказанная Трюкой — вымысел от начала до конца? Тогда кто же там, на самой верхней книжной полке? Диана почему-то предпочла умолчать, что эмоции могут обращаться в хранителей? А если верить моей плюшевой выскочке — она родилась именно из этой, обреченной любви…
— Если тебе показалось, что Великая и Могущественная изменила своё мнение о твоей жалкой персоне, советую подумать ещё раз. Я спасла тебя лишь по той причине, что она могла съесть твою искру — и тогда погребенное, забытое чувство вспыхнуло бы в нём с новой силой. Он забыл бы Мари, точнее, поставил бы её на планку ниже, а свою бывшую любовь — превознес. И, боюсь, от этого нет лекарства.
— Почему же тогда вы держите её наверху? Это ты её туда посадила?
— Нет. Лекса сам, однажды, зачем-то положил её туда, а потом забыл. Словно перерос свою былую страсть, вышел на новый уровень понимания, оторвался от старого. Я не хочу, чтобы Лекса страдал.
— Тогда почему не избавитесь от неё? — переформулировала я свой первый вопрос. В который раз мне стоило прикусить язык. Однажды моя болтливость меня и погубит, впрочем, однажды с Юмой и так чуть не погубила…
Трюка не ответила. Не пожелала зря сотрясать воздух словами, верно, решив, что я просто не смогу понять всей важности. А, может быть, хотела, чтобы я догадалась до этого сама? В конце концов, она не обязана рассказывать мне абсолютно обо всём.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Трюка… можно я буду обращаться к тебе так?
— Великая и Могущественная Трюка, — незамедлила вставить моя собеседница, обидевшись на мою невнимательность
— Великая и Могущественная Трюка, — покорно повторила я, — а ты тоже — эмоция? Часть эмоции? А Крок? Ведь если верить ему и тебе — Лекса тогда ещё не был тем писателем, каким стал сейчас.
