Я моргнула — и перед моим лицом каким-то чудом оказалась мордочка Трюки. Единорожка упрямо смотрела мне в глаза, разве что не щурясь вышивкой глаз. Молчала, просто смотрела.
— Ты чего? — не выдержала я, оттолкнув её руками в сторону. Плюшевая кобылка пошатнулась и упала — всё так же молча. Я вновь моргнула — Трюка вновь была на ногах.
— Послушай, ты, — наконец, подала она голос, — Неужели ты думаешь, что Трюка не видит, как ты смотришь на её Лексу? Неужели ты думаешь, что можешь вот так нагло вламываться — и брать из него? Наглая чужачка.
Кобылка вновь осуждающе фыркнула.
— Я…
— Лекса принадлежит Трюке и только Трюке. Ты меня поняла?
Мне хотелось сглотнуть, покрывшись холодным потом. Всё это было похоже на очень странный кошмар. Проснуться — говорила я самой себе и не понимала зачем. Трюка замолкла, видимо, решив, что сказала всё. Я попыталась не моргать — раньше у меня это получалось, сейчас же, после того, как я побывала живой — по настоящему, было почти невозможно. Глаза закрылись всего лишь на мгновенье, а Трюки уже не было рядом. Голубая единорожка гордо и одиноко стояла на колонке, рядом с беспроводными наушниками.
***
Элфи сглотнула, оглядевшись по сторонам. Рука Ланаи-целительницы, холодеющая от страха, стискивала её плечо. Женщина тяжело дышала, медленно пятясь назад, уводя за собой девочку и почему-то не догадываясь спрятать её за спину. Вурдалак, голодный, сошедший, казалось, прямо со страниц страшной книжки с большим любопытством разглядывал свои жертвы. Целительница шмыгнула носом, с трудом сохраняя самообладание. Ей, верно, хотелось завизжать от страха. Оттолкнуть девчонку — пусть эта тварь сожрёт её, быть может, тогда у неё появится хотя бы какой-нибудь шанс на спасение.
Шанса на спасение у них не было двое других вурдалаков-гулей проворно выбрались из старых развалин. Луна над головами несчастных с интересом наблюдала за происходящим. Хотя. Может, и без интереса — сколько она такого уже повидала за свою жизнь?
Элфи облизнула высохшие губы. Ей почему-то было просто тревожно, но не страшно. Где-то там, на попечении Хасса осталась её хозяйка. Лишь только вода из Лисарийского оазиса могла её спасти. Живая вода, что успела прославиться в легендах, глоток которой стоит целое состояние. Это легенда, качал головой здоровяк, вытирая пот со лба. Вы не найдете. Вас убьют. Я не хочу, чтобы вас убили.
Ланая чувствовала, как нечто теплое потекло по её ноге и на один миг стыд сумел преодолеть безудержный ужас, охвативший душу целительницы. Гули страшно сверкали глазами в ночи, лунный свет вылавливал то одну, то другую ужасную деталь. Клыки, надломанные зубы, заострившиеся когти, а, может быть, и вовсе пальцы? Сколько лет они здесь ждали свою добычу…
На груди у одного блестел знак Афахийской караванной кампании. Недавно умер, почему-то поняла Элфи. Вурдалак заголосил, прочищая глотку, Ланая в тот же миг дрогнула. Дернулась в сторону, споткнулась, утянув за собой в песок и Элфи…
Я с интересом смотрела за тем, что же будет дальше. Лекса хмурился, отрицательно качал головой, прикладывался к бутылке с водой. Осмотревшись по сторонам, он вдруг стер несколько строк — нет, история должна была идти дальше. Он сам себя загнал в логический тупик из которого вот уже на протяжении нескольких дней никак не мог выйти. Изредка он раскрывал документ с планом, в котором была записана вся история рабыни Элфи и её хозяйки — в кратком содержании. Иногда любопытство подстегивало меня глянуть в неё, иной раз я пыталась закрыть глаза. Зачем портить самой себе удовольствие от чтения?
Лекса бесился от собственного бессилья. Ему казалось, что на него вместе с окончанием отпуска и возвращением на работу ухнул творческий кризис. Ухнул, лег годами старости на плечи, придавил грузом графомании и бесталанности, и никак не хотел ослаблять хватки.
Трюка, мне показалось или нет? — стояла уже, глядя прямо на него. У неё был спокойный, сосредоточенный взгляд. Писатель кивнул каким-то своим мыслям, навис над клавиатурой, уже готовый выдать дробное стокатто, испытать прочность клавиш, чтобы в тот же миг сникнуть.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Он изменился за последнее время и это не укрылось от моего взгляда. Он изменился — из веселого парня, улыбчивого, общительного, он всё больше и больше обращался в капризного ребенка. Раздражение, таившееся до этого под грузом усталости ринулось наружу, выливаясь — на меня, на маму Лексы, на плюшевых и уж точно ни в чем неповинных крокодилов. На всех, кроме Неё. Плюшевая единорожка теперь смотрела на меня, словно прочитав мои мысли, а я пыталась понять. Чего же больше в её взгляде? Презрения? Ненависти? Омерзения?
Ей хотелось избавиться от меня. После нашего прошлого и не самого приятного разговора, она молчала, усердно делая вид, что говорить со мной — это выше её благородного достоинства. Она обращала на меня внимание лишь в тот момент, когда я что-нибудь пыталась сказать Лексе, успокоить его, подбодрить. Фиалковые глаза, казалось, сверлили меня насквозь, желая наделать во мне как можно больше дыр, а ещё лучше — испепелить.
Стоило мне моргнуть глазом, как Трюка уже стояла. Повернувшись ко мне спиной. Её взгляд вновь был уставлен в монитор, а Лекса продолжал — через силу.
На груди у одного блестел знак Афахийской караванной кампании. Недавно умер, почему-то поняла Элфи. Вурдалак заголосил, прочищая глотку, Ланая прокляла саму себя за то, что согласилась на эту авантюру. Ей представился далекий дом — где-то там, в горах, в магической башне её ждал ворох плюшевых игрушек, интересных книг, самоцветущий сад… а она будет вынуждена сгинуть — здесь? Из-за прихоти обыкновенной рабыни, из-за чужой жизни?
Вурдалак выл, словно пел по ним обоим отходную, и невозможно было понять, чего больше в этом вое. Восторга, голода, радости или… отчаяния?
Элфи не боялась. Ей хотелось испугаться — по настоящему. Задрожать коленками, завыть, разрыдаться и со слезами на глазах, в надежде смотреть на женщину, единственную взрослую. Была бы тут хозяйка, она бы знала, что нужно делать. Хозяйка всегда знала, и потому Элфи готова была идти за женщиной — хоть на край света. Вурдалак с ближайшей колонны спрыгнул в песок. Подняв тучу пыли. Ланая вдруг почувствовала, как её ноги будто присросли к песку. Корявые пальцы чудища перебирали — пока ещё воздух, мечтая вонзиться в мясистую плоть и рвать, рвать, рвать без остановки.
Элфи глядела на них и…
Писатель вновь остановился, палец так и остался занесенным над клавишей. Гениальная идея, бывшая таковой ещё минуту назад, вдруг перестала быть гениальной. Испортилась, исказилась, обратилась уродливым набором слов.
— Слишком длинно и не интересно. Затянуто, — пояснил Лекса, будто бы для самого себя.
Он говорит с ней. С Трюкой — говорит так, что я этого не слышу. И не слышу. Что она отвечает ему. Интересно, а когда он будет говорить со мной — нас тоже окружит некое поле неслышимости? Нечто вроде комнаты для двоих? Говорим-то мы мысленно.
Лекса в последнее время всё меньше и меньше говорил со мной, будто избегал моего общества. Не торопился сунуть на верхнюю полку, отложить в сторону, скорее даже наоборот. Возвращаясь с работы, раздеваясь прямо на ходу, он включал компьютер, торопясь излить накопившиеся за день слова — на бумагу. Он не может иначе, вспомнились мне слова Дианы. Почему бы вам не держать его у себя? Закрыть на тысячу замков и спрятать от него — любую бумагу, любой карандаш, чтобы он никогда больше в жизни не написал и строчки? ОНОшница ухмыльнулась — если отобрать у человека возможность дышать, будет ли он жить? И я замолчала.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Он не писал ничего необычного, продолжая терзать историю про рабыню и хозяйку. История с каждым днём росла, становясь подробней, детализированней и… хуже? В какой-то миг мне вдруг показалось, что раньше ему удавалось писать гораздо лучше, свободней, непринужденней, что ли. А сейчас он выдавливал из себя — строку за строкой, и был доволен — всего лишь несколько минут. Он удалял всё написанное за день. За два, за неделю — чтобы начать сначала. Идеал, повисший где-то в воздухе, продолжал манить его величием слога былых строк. Он пролистывал страницы своего творения, словно хотел познать всю глубину собственного падения, а, может быть, хотел вычленить кусочек искры на еще один хороший абзац?
