противная да вредная сдалась?
– Не могу! – развел руками Кощей. – Даже если б захотел, не могу.
– Это почему ж так?
– А потому ж! Если я один раз договор нарушу, то и любой другой того захочет, и начнется у меня под носом анархия сплошная. А кому расхлебывать опосля?
– Ничего, выхлебаешь, – опять отвернулась к окошку Василиса. Скучно ей стало от пустого разговора.
– Значит, не хочешь Ивашку свово отсендова наладить, восвояси отослать, чтоб на темной стороне не буйствовал, не нарывался.
– Так ведь договор твой, вот ты и налаживай. Только потом не жалуйся да не говори, будто не предупреждали тебя.
– Ну-ну! Ладноть! – надулся Кощей. – Еще поглядим, чья возьмет! – погрозил он кулаком в потолок, порывисто вышел вон и с грохотом хлопнул дверью. – Сморчок… Я тебе покажу сморчка!
Идет по темному коридору, из крупного камня сложенному, в плащ от сквозняка кутается да думает: «Чего к Василиске ходил? Какого рожна от нее хотел?» Мало того ничего не решил, так еще и настроение пуще прежнего себе испортил.
А может, отпустить ее на все четыре стороны – пущай бежит к своему Ивану ненаглядному. Жест доброй воли, так сказать. Да и надоела она хуже горькой редьки со своими шуточками глупыми и прозвищами обидными – все едино замуж за него не пойдет. Но нет, где это видано, чтоб разбойник его высокого положения пленников своих на волю отпущал да Иванов всяких боялся! Не бывать тому!
Но боязно что-то Кощею, точит страх его черную душу, к горлу ледяными руками тянется. С чего бы это? Сам себя пужает, да еще и дочка нервы накручивает, непонятно чего добивается…
И пришла Кощею Бессмертному в голову мысль, дельной показавшаяся: «А напущу-ка я на Ивана слугу свою старуху-Языкишну! Язык у ей ох и противны-ый: заболтает, закрутит, с ума болтовней кого хошь сведет! А уж если с Языкишной Ивашка управится, так и до Дрёмы черед дойдет: усыпит, убаюкает – век Иван спать будет, не проспится. Да только куда ему, болвану неотесанному, с Языкишной-то тягаться!»
Подумал так Кощей и заспешил в тронный зал: не гоже царям слуг в коридоры темные вызывать да шептаться с ними, будто воришки какие сговариваются. Чин по чину все должно быть! А то как же?..
Шли недолго. Иван Царевич в своем состоянии тяжелом даже толком умаяться не успел: три ложбинки прошли, на два холма взобрались, и вышли наконец к ельнику. Остановились.
Глядит Иван Царевич, странный лес какой-то: вроде елки, а всё будто ободранные кем. Снизу, от корней, почитай, по самую верхушку ствол да ветви голые. И только верхушки пышно зеленью покрыты. Близость нечисти так на природе сказалась али ободрал кто, невдомек Ивану. Только спросить у Якова не успел. Пока деревья разглядывал, кузнец покрутил головой и в ельник напрямик вломился. Иван Царевич опять за кузнецом припустил, чтоб из виду не потерять.
– Куда идем, брат Яков? – спрашивает Иван Царевич.
– Туда! – кивает неразговорчивый кузнец.
– А куда туда-то? – никак не отстает Иван Царевич.
– Увидишь.
– Нет, правда?
– К бесовой бабушке, – буркнул Яков.
– Куда-а? – не поверил ушам Иван Царевич, решил, издевается кузнец над ним или отшить хочет, чтоб с вопросами всякими не приставал.
– К бесовой бабушке. Не слыхивал, что ль, про такую?
– Знаешь, как-то не пришлось, – кашлянул в кулак Иван Царевич. – Про чертову слыхал.
– Ну вот. А то бесова!
– Ага, – сказал Иван Царевич и замолк, переваривая сказанное. Непонятно было, шутит кузнец или правду говорит. А вдруг и вправду к этой самой бабушке собрался, да еще с лопатой. Ох, что-то будет!
Поплутав меж деревьев, вышли они на берег лесного озера. Почти идеально круглая чаша исходила туманом, что облаком стелился над водой. Редкий, правда, туман был, видно все да смотреть особо не на что. Озеро как озеро, ничего в нем примечательного, не за что глазу ухватится. Вода чистая, глубоко видать. В воде бороды водорослей колышутся, кувшинки кое-где растут. Пень трухлявый у самого берега торчит, обхвата в два, почитай. Корнями толстыми, кривыми пень тот в воду уходит. Знатный пень. По-своему красивый.
И никого вокруг, ни единой души. Тишь да гладь.
Остановился Яков у самой воды, лопату скинул, на нее рукой оперся, ноги скрестил. Вдаль зрит.
– И чего? – спросил Иван Царевич, спустя не которое время.
– Ага! – крякнул Яков, будто опомнившись, да как пнет каблуком пень. – Эй, так твою растак, выходь!
Скрежетнул пень, покосился чуток, но устоял. Волна крупная по озеру разбежалась, кувшинки на ней запрыгали, камыш редкий зашелестел, заволновался.
– Ты это кому? – уточнил Иван Царевич. Начинало ему казаться, будто не в своем уме кузнец.
– Ей. Им, – отозвался немногословный Яков.
– Кому – им?
– А вона, сам глянь, – дернул подбородком кузнец.
Иван Царевич проследил за взглядом кузнеца и заметил недалече от берега кочку, какой раньше не было. Присмотрелся получше: не кочка то вовсе, а голова беса рогатая. По самые глаза бес в воде сидит, пузыри пускает и гостей незваных взглядом ест.
– Выходь! – махнул Яков бесу ручищей.
Бес всплыл поболе, выставил над водой головку и узкие плечики.
– Чего тебе, кузнец, надобно? – спрашивает. – Почто корягу нашу ломать вздумал?
– Котомку верни!
– Какую еще котомку? Убирайся отсюда, покою от тебя нет! – неистово замолотил бес лапками по воде – злится, значит, страх нагоняет.
– Будет тебе покой, коли вернешь, – гнет свое кузнец.
– Чего привязался? Сказано же: убирайся!
– Значит, не отдашь?
– Нет у меня никакой котомки. На кой мне она?
– А кому не на кой?
– Почем я знаю! Нам твоя котомка без надобности, кузнец.
– Ой ли? А сперли тады зачем?
– Да не пер я ничего. Чего ты спозарани привязался ко мне?
– А кто спер?
– Не знаю! То не я был.
– Ага! Значит, сперли все-таки? – усмехнулся Яков, ловко подловив маленького лгунишку за язык на слове. – Зови того, кто спер!
– Слушай, отстань, а? – взмолился бесенок. – День на дворе, спать нужно. А ты тут шумишь.
– Разве я шумел? – вопросительно глянул кузнец на Ивана Царевича. – Э, не-ет, – покрутил он пальцем. – Это я нашептывал. А коли не будет котомки, так я настоящий шум подыму.
– Твое дело, – пожал плечиками бесенок и зевнул. – Шуми. А я спать пошел, – и скрылся под водой.
Его маленькая тщедушная фигурка мелькнула под водой, взмахивая лапками, и скрылась под корягой.
– Никогда по хорошему не понимают, – вздохнул Яков и протянул лопату Ивану Царевичу. – Подержи-кось.
Иван Царевич принял инструмент, а кузнец неспешно закатал широкие рукава посконной рубахи, приблизился к пню, ухватил его за коренья и ну ворочать из стороны
