Дом был приведен в порядок, а койка карцера, в котором совершала покаяние и умерла сестра Магдалена, была выстелена свежевысушенной травой и застелена чистыми одеялами. Позаботились также и о столе со стулом, а алтарь в совершенно темной прежде часовне старательная женская рука украсила сверху донизу прекрасными цветами: лилиями и левкоями, гвоздиками и розами, мальвами и маргаритками — и все они были белоснежными! К тому же весь двор буквально купался в свете цветущей бузины, которая наполняла его и весь дом родными запахами.
Менее чем за час я уютно обустроился и теперь мог чувствовать себя «Фердинандо да Монако, отшельником из Камальдо» и к тому же очень важной персоной. В любом случае, романтики здесь было более чем достаточно.
Сестра Анжелика сообщила мне, что за двухразовым питанием, на которое я мог рассчитывать в монастыре, я должен буду сам приходить в определенное время и в определенное место. Пообедать я мог в половине двенадцатого дня, поужинать — в половине восьмого, а место, куда сестрой Анжеликой доставлялась еда, находилось в начале тропы, ведущей к моему скиту. Я готов был нести расходы по моему содержанию и предложил максимально высокую сумму. Мне разрешили, однако, уплатить только треть той небольшой суммы, которую я охотно бы пожертвовал добрым женщинам.
Когда я впервые сел за свою одинокую трапезу, уже смеркалось. Как настоящий немец, я вынес мой стол наружу и сидел теперь в зарослях бузины, как в тенистой беседке. Совсем рядом со мной находился надгробный камень той Магдалены из Падуи, вина которой была, вероятно, так огромна и покаяние таким незначительным, что ей даже после смерти было указано место в Одиноком карцере, вдали от ее менее отягощенных виной и более просветленных искуплением сестер во Христе — притом она была еще такой юной: всего двадцать лет!
Какая жизнь и какая смерть!.. Теперь я делил кров с ее мертвым, давно истлевшим телом; разве что ее уложили в более прохладную постель.
Когда же она умерла в этом доме?.. Ни одна цифра не указывала на год смерти. Как она умирала? После долгих страданий, которые, возможно, были для нее пытками? Может быть, она была тяжело больно — но ухаживали ли за рей, прикасалась ли к ней заботливая рука, склонялся ли над ней благосклонный взор, подарили ли ей чьи-либо сострадательные губы последнее утешение?
А может, ее просто оставили умирать, как бросают околевать больное животное, в котором больше не нуждаются его хозяева?
Двадцать лет!
Возможно, она металась там в смертных муках, взывая к Богу и людям о помощи, о милосердии, но ни Бог, ни люди не хотели сжалиться над ней в ее смертный час.
Может быть, она умерла здесь, проклиная Бога и людей, которые безжалостно бросили ее тут погибать?
Ей было всего только двадцать лет! Мне не пошло на пользу то, что я так долго думал о покойной, могильная плита которой находилась буквально под моими ногами. Кроме того, голова кружилась от пряного запаха цветущей бузины. С тяжелым чувством в душе и с головной болью я поднялся, занес в дом стол, стараясь не наступить на могилу сестры Магдалены. Потом я соблюдал эту меру предосторожности всякий раз, когда мне приходилось заходить в дом.
Тем временем наступила темная, беззвездная ночь. Однако даже в темноте кусты бузины излучали неяркий свет. Дверь в комнату я оставил широко открытой.
Я все больше стал чувствовать себя пленником. Чтобы развеять это чувство, я стал прохаживаться по дому, вышел во двор. Я прошелся узким проходом, дошел до небольшой площадки перед церковью, подошел к воротам. При этом я не хотел выходить наружу, а только открыть их и убедиться в том, что в любое время я смогу уйти.
Я обнаружил, что ворота заперты, а ключ — вынут из замка. Мои предчувствия не обманули меня: я был пленником!
Обругав себя, я двинулся обратно… Но — странное дело! Как только я вошел во двор, я снова вспомнил о мертвой. Чтобы избавиться от этих мыслей, я заставил себя думать о своей работе, о картине и — снова мысленно возвращался к покойной.
Камальдолянке, которая принесла в жертву Господу свое кровоточащее сердце, тоже могло быть двадцать лет. Может быть, у сестры Магдалены тоже были такие темные глаза; может быть, ее тоже силой заставили…
Однако я ведь не хотел думать о мертвой! Не хотел вспоминать о ней в доме, где она страдала и умирала и где я теперь должен был в полном одиночестве ночевать.
Только бы она обрела покой в своем одиноком гробу; только бы она, нераскаявшаяся и, следовательно, умершая не по-христиански, не встала из своей отверженной церковью могилы, чтобы, не зная покоя, несчастным призраком блуждать по свету, пока ее тени не простится то, что совершила она при жизни!
Но я ведь совсем не хотел о ней думать!
Ночью она мне приснилась.
Я видел, как она стояла возле моей постели и даже вела со мной беседу. Мне совсем не было страшно, хоть и я знал, что она — привидение, которому неведом покой в могиле и которое вышло из гроба, чтобы поговорить со мной. Естественно, это была монахиня с алтарного образа, то есть моя монахиня! Я рассказал ей, что ради нее пришел сюда, ради нее живу в этом кошмарном доме над ее могилой и ради нее буду здесь до тех пор, пока не закончу ее портрет. Она ответила, что уже привыкла к тому, что ее рисуют. Ее якобы уже однажды рисовали: еще раньше, при жизни, но с тех пор прошло уже много лет. Они с художником полюбили друг друга, — и из этого вышла грустная история. Я должен был остерегаться и не влюбляться в нее: ей ведь, по ее словам, было двадцать лет и она была красива, удивительно красива! Но теперь она уже более пятидесяти лет как мертва, и если я влюблюсь в ее призрак, то это может якобы кончиться печальной, очень печальной историей — теперь уже для меня!
Я пообещал ей, что постараюсь не влюбляться, так как, действительно, неприятно было бы воспылать страстью к привидению.
На что она мне ответила тогда: «И правда, очень неприятно».
Перед ее уходом я попросил ее заходить ко мне, потому что мы были в какой-то мере соседями. Она пообещала мне это.
Не успела она выйти за порог, как я проснулся. Но я, конечно, еще спал и видел сон, что я проснулся. Во сне я увидел, как очень бледная тень выскользнула за дверь и остановилась перед могилой сестры Магдалены. Я хотел спросить видение, не является ли оно призраком и не могу ли я ему помочь снова спуститься в могилу? Тут я заметил, что я в самом деле вижу это наяву.
Я не сомневался в том, что я бодрствовал, так как я вскочил с постели. Но светящаяся тень, скользнувшая за дверь, была, конечно же, обманом зрения — продолжением моей удивительной ночной химеры. Я стоял перед домом. Могильная плита сестры Магдалены, казалось, была залита тусклым светом.
Нет — да!.. Нет — нет!.. Да — да — да! Она была здесь!.. И вот она ушла!
В этот момент я услышал приглушенное пение, которое доносилось из церкви. Но это был, разумеется, не хор призраков: это монахини распевали псалмы в церкви. Пробило час ночи.
Этой ночью мне так и не удалось уснуть.
Глава 12
Это случилось со мной, кажется, на третью ночь после той, первой, проведенной мною в комнате, где умирала сестра Магдалена.
Среди ночи я вдруг вскочил: меня разбудило какое-то странное, не поддающееся описанию чувство. Во сне меня пробрала дрожь. Я проснулся и почувствовал, что меня трясет, словно в приступе жестокой лихорадки. У меня буквально зуб на зуб не попадал, лоб покрылся холодным потом, причем мне казалось, будто нестерпимый жар и в то же время ледяной холод обжигают меня с головы до пят, а волосы, что называется, встают дыбом.
В то же время я отчетливо ощущал чье-то присутствие.
Чувство ужаса я знал только понаслышке и никогда не мог себе представить, что я его испытаю. А в тот момент мне было очень жутко! Это было ощущение чего-то таинственного и непостижимого, всякий раз охватывающее человека, когда он внезапно сталкивается с темной и непреодолимой силой, которую нельзя ни помыслить, ни назвать.
Я был достаточно спокоен для того, чтобы внимательно наблюдать за своим состоянием, анализировать каждое чувство и хладнокровно исследовать причину его возникновения, так как каждая вещь на земле имеет свою причину.
Как это могло произойти со мной?
Итак, не чувствуя ничего, кроме усталости после напряженной работы, не заботясь ни о чем другом, кроме своей копии, я рано лег спать и быстро забылся глубоким сном, но был разбужен вышеупомянутым способом.
Вот, значит, в чем была причина!
Я поднялся с кровати, внимательно исследовал комнату взглядом, но ничего, абсолютно ничего не обнаружил. Однако страх не проходил, как не покидало меня отчетливое чувство, что в комнате кто-то есть!
Но никого ведь не было, совершенно никого!..
Или все-таки?.. И как раз передо мной! Напротив меня!
