Дама достала очки в модной роговой оправе и начала читать французский роман. Была она немолодой, полноватой. С явной близорукостью, судя по тому, как подносила книгу к глазам. В разговоры не вступала и читала с удовольствием.
Полковник машинально смотрел в окно, перебирая невеселые думы. Ехал он после приема начальником департамента, который ругательски ругал его и Охранное отделение за нерадение. Полковника, словно мальчишку, вызвали на ковер и отчитали. Ругали за то, что дела с подпольными типографиями не заканчиваются. Подпольные типографии растут, как грибы в дождливую погоду. Филеров много, да толку от них мало. И во всем виноват он, полковник Отдельного корпуса жандармов.
Полковник и сам не мог понять причин, по которым крамола все более распространялась. Прокламации и листовки заполнили Петербург. Если раньше все беды сваливали на зарубежные издания, то теперь работали собственные типографии. Прекрасно оборудованные и тщательно законспирированные, к которым закрыты пути и подступы. И еще — сегодня его вызвали с докладом к министру, который в летний сезон жил в Ораниенбауме. И знал: кроме неприятностей, ничего не услышит. Он и сам навалился на сотрудников, среди которых был и ротмистр, коломенская верста. Ротмистр отправился на вокзал, чтобы проследить за отходом поезда, на котором, возможно, поедут злоумышленники.
Он видел и беспокойство ротмистра и филера и рассердился. Дураки, куда пожаловали за злоумышленниками? На поезд в Ораниенбаум, где отдыхали члены царской фамилии и двора? А преступники, видите ли, здесь установили типографию?! Нет, дураков и сеять не надо, как говорили в народе, сами растут!
— Мама, хочу пирожок от Норда! — Девочка потянулась к сверточку, который дама выложила на столик.
— Ты же недавно обедала… Да и тетя Оля поджидает со всякими сладостями, — попыталась урезонить ее дама, мягко упрекая. — К чему эти сладости?! От них, кроме вреда для здоровья, ничего не будет.
Девочка обиженно оттопырила нижнюю губку. Правоту слов понимала, но в купе сидел жандарм, и Леля хотела облегчить положение мамы. К тому же она такая толстая. И толстая по необходимости. Лишь хороший аппетит может спасти положение. «Жир требует жир», — говорила Марфуша. Иными словами, чем полнее человек, тем больше он ест. И Леля жевала без удовольствия, просто чтобы оправдать полноту.
Мария Петровна сняла очки и отложила книгу.
— Конечно, дорога без еды для русского человека немыслима, даже если человеку восемь лет, — не без приятности вступил в разговор полковник.
Равномерный стук колес да и сама поездка успокоили его, привели в порядок мысли. К тому же не часто он проводил время с такими милыми спутниками. Мама занята французским романом, девочка похожа на модную куклу из Гостиного двора. И ведут себя достойно, нет, что ни говори, а воспитание — большое дело. Полковник очень любил благополучных людей, они являлись олицетворением того миропорядка, который он защищал.
Дверь бесшумно распахнулась, и в купе вырос все тот же длинный ротмистр с худой шеей. За ним неряшливый филер, который сверлил глазами даму.
— В чем дело?! — спросил полковник, удивленный назойливостью подчиненного. — Мы встречаемся в поезде третий раз.
— Прошу прощения… Следовало бы проверить документы, — проговорил упавшим голосом ротмистр.
Филер униженно кивал головой, стараясь поддержать ротмистра. Голова грозила оторваться от усердия, как казалось Леле. Дама от удивления раскрыла глаза и засмеялась. И Леля тоже засмеялась, не понимая, почему маме стало так весело. Но если она смеется при жандарме — значит, надо. И она хохотала, болтая ногами от удовольствия, что можно так громко смеяться.
— Проверить документы?! — заревел полковник, взбешенный глупостью ротмистра. — У меня?!
— Действительно, нонсенс, — осторожно заметила дама и отвернулась к окну. — Усердие и еще раз усердие…
Полковник вспыхнул и зло посмотрел на ротмистра.
— Нужно проверить — так проверяйте по вагону!
Ротмистр прикрыл купе, выталкивая шпика с круглой физиономией.
Полковник сердито проводил их глазами.
— Время такое тревожное, мадам! — извинительно заметил полковник, раздосадованный смехом дамы. — Вы снимаете дачу в Ораниенбауме?
— Время действительно тревожное! — заметила дама и не стала отвечать на вопрос полковника. Без крайней необходимости никогда не сочиняла небылицы. В ее положении, сложном и опасном, каждое лишнее слово могло вызвать новую опасность.
— Мы едем к крестной матери… У нее именины, и мы везем подарок! — Леля решила помочь маме.
Девочка говорила правду — так объяснила мама, когда они садились на извозчика, а Марфуша устанавливала в пролетку сверток в клетчатой материи. У тети Оли именины были не один раз за летние месяцы. Тетя Оля, веселая и радушная, каждый раз крепко обнимала ее и угощала мороженым. И она любила к ней ездить, несмотря на неудовольствие Марфуши. Марфуша вечно твердила: «Девочку погубите, барыня… Погубите ни за понюшку табаку…» Леля не понимала, почему такие приятные поездки, когда ее облачали в невиданные наряды (Катя ревела от зависти), могут погубить. Только Марфуша зря слов никогда не тратила, и на сердце Лели — холодок. Когда в купе их встретил жандармский офицер, то Леля увидела, что маме это неприятно. Вот и принялась читать французский роман и делать замечания на французском языке. В спокойном состоянии мама всегда говорила по-русски. Леля совсем упала духом, когда в купе начал заглядывать длинный жандарм и человек в штатском с неприятным лицом. Она очень любила маму и боялась за нее. Только мама не выказывала неудовольствия, читала свою противную книгу да слегка похрустывала пальцами. Привычка, которую и папа осуждал.
И Леля, подражая маме, тоже держалась с независимым видом. И свободу проявляла болтанием ног да непомерным потреблением конфет.
И в который раз глазела на окрестности Петербурга, их поезд пробегал с обидной поспешностью. Лесистые места сменялись болотами и тополями, покрытыми яркой зеленью. Застыли валуны, залепленные мхом. Среди валунов низкорослые сосны, прибитые ветром и непогодой.
Леля размечталась: хорошо бы среди валунов с Катей поиграть в индейцев. Здесь и прятаться так славно…
Вагон качнуло. Ударили буферные тарелки, паровоз дал протяжный гудок, и поезд начал сбавлять ход. Новая остановка. На перроне, выложенном белым камнем, дежурный махал желтым флажком. И вдруг появился ротмистр и с ним шпик. Выпрыгнули из вагона и заторопились к вокзалу, крошечному, словно игрушечному. О чем-то возбужденно говорили. Шпик совал ротмистру фотографию, но тот, не глядя на нее, сердито кричал.
Сцену эту и мама видела, да бровью не повела. Леля испугалась и стала трясти ее за рукав:
— Мамочка, посмотри, опять эти дяди о чем-то ругаются!
Мама посмотрела в окно, словно не смотрела раньше, и зевнула, прикрыв рот.
— Значит, дядям есть о чем спорить, а ты бы занялась чтением. — Мама достала из сумки книжку с цветными картинками на французском языке.
У Лели вытянулось лицо от обиды. Эти французские книжки она читала два года назад и знала на память. Мама их возит, чтобы доказать ее благовоспитанность. И для конспирации. Леля уже понимала значение этого слова. И она надулась. На этот раз всерьез.
Полковник тоже выглянул в окно и от неудовольствия сердито засопел. Нет, дураками можно пруд прудить. В Управлении он выскажет этой версте коломенской все, что думает. У него решил проверить документы! Это он-то стал личностью неблагонамеренной и этому дуралею неизвестной. Дожили! Нечего сказать! И он раскрыл газету «Петербургский листок».
— Простите, пожалуйста, вы не могли бы рассказать сказку?.. — послышался тоненький детский голосок.
Полковник опустил газету и увидел просящие глаза девочки. Девочка сосала леденец, в руках скомканная яркая обертка. Лицо, худое и бледное, чем-то не соответствовало фигуре. Это тот редкий случай, когда фигура полная, а лицо худенькое. «Ничего, родители раскормят, — уныло думал полковник, недовольный всем на свете. — Раскормят, потом будут кричать, что сердце плохое. Где ему быть хорошим, коли кормят без меры и разума. И начнут катать на воды в Баден-Баден, заодно и посетуют, как отстала Россия от Европы. Главное, предлог есть, а за деньгами дело не станет».
— Не приставай к господину со всякими глупостями, — нравоучительно заметила дама, и в глазах вспыхнули сердитые огоньки. — Ты уже большая и должна заниматься своими делами без посторонней помощи. Очень дурно навязываться незнакомым людям.
— К сожалению, сказок не знаю. Мои сказки — одни ужасы да страшные истории. Ты извини меня, дружок! — Полковник сокрушенно покачал головой. — Сказки расскажет на ночь мама…
Леля хотела возразить, что сказки ей рассказывает Марфуша, а мамы по вечерам и дома-то не бывает. Но промолчала. Вспомнила, что мама строго-настрого запретила рассказывать чужим, как они живут. И адреса не называть, как и имен, ни мамы, ни Марфуши. Почему — это Леля не совсем понимала, но верила маме бесконечно. Мама о пустяках просить не будет.
