Нетрудно догадаться, что перед нами вновь возникает пример позитивного двойничества: герой и его слон — это одна из разновидностей ситуации «герой и его друг», где друг наделяется чертами самого героя. Вот, например, что он говорит про себя и слона: «И в тесноте отлично уживались». А вот что говорилось тремя годами ранее в песне «Он не вернулся из боя»: «Нам и места в землянке хватало вполне». И на потерю слона и своего друга лирический герой реагирует одинаково: «Я метался по реке, забыв еду и сон, / Безвозвратно подорвал здоровье» («Песня про белого слона»), «Я выл белугой и судьбину клял» («Тот, который не стрелял»; оба — 1972).
Более того, в стихотворении «Парад-алле! Не видно кресел, мест» (1969) автор уже выводил себя в образе слона (правда, не белого, а черного). Отметим здесь перекличку «Песни про белого слона» с этим стихотворением: «Слон мне сделал реверанс. а я ему — поклон» (1972) = «Потом слон сделал что-то вроде па / С презреньем и уведен был куда-то» (1969)287. Да и в самой «Песне про белого слона» слон наделяется чертами лирического героя: «Но, к своей беде, он так любил людей» (АР-7-155) = «.Лошадей заморил, очень к людям хотел» («Чужой дом»; АР-8-25), «Я соскучился по вас, чудаки» («Мореплаватель-одиночка»), «А мне нужны общения / С подобными себе» («Гербарий»). Такие же «общения» нужны были белому слону: «Он до общества был падкий, слон» (АР-7-155).
В том же 1972 году Высоцкий еще раз вывел себя в образе слона в черновиках «Баллады о гипсе»: «Становлюсь челоъеко-слоном <…> Я чувствую — растут под носом бивни» (АР-8-177). Для сравнения — в черновиках песни «Оплавляются свечи…» (1972) было сказано: «Дождь вонзил свои бивни / В плоскость крыш, как дурной» (АР-12-26) (глава «Конфликт поэта и власти», с. 549). А в шахматной дилогии (вновь — 1972) герой восклицает: «Ах, вы, милые слоны!»
Образу белого слона из песни 1972 года сродни другие автобиографические образы: «Неужели никто не придет, / Чтобы рядом лететь с белой птшеяЪ>ш («Романс миссис Ребус», 1973), «Песня Белого Кролика» (1973), «Сказка про серого козлика, она же — про белого бычка» (вариант названия «Песенки про Козла отпущения», 1973; АР-8-10). А впервые подобный образ возник в стихотворении 1961 года: «Из-за гор — я не знаю, где горы те, — / Он приехал на белом верблюде».
***
В продолжение темы дружбы рассмотрим «Дорожную историю» (1972), которую мы уже сопоставляли в этой главе с «Мишкой Шифманом».
Вот что сказал сам Высоцкий после ее исполнения на одном из концертов: «Возможно, что и у меня когда-нибудь была подобная история. Дело в том, что почти во всех моих вещах исследуется проблема не конкретная, точная — там, шофер или врач, и это может быть только у них. Нет, это проблемы предательства, надежности, добра и зла — вечные. Может быть, это могло случиться и со мной, и с любым человеком в зрительном зале..»[2869] [2870].
Личностный подтекст «Дорожной истории» подтверждает и другой авторский комментарий: «Значит, называется “Трудный рейс” песня. У нее второе название — называется она “Кругом пятьсот”. Это — путешествие в прошлое такое, подражание самому себе»[2871], — что частично повторяет название песни 1967 года «Путешествие в прошлое» («Ой, где был я вчера…»), где лирический герой Высоцкого также действует в условно-ролевой ситуации.
Возможным источником сюжета «Дорожной истории» послужила песня Михаила Анчарова «МАЗ» (начало 1960-х)[2872]: «МАЗ трехосный застрял в грязи» ~ «Дорога, а в дороге — МАЗ, / Который по уши увяз»; «Что за мною? Доставка, добыча <.. > Год тюрьмы, три года всеобуча» ~ «Бродяжил и пришел домой / С семью годами за спиной». Герой Анчарова занимается доставкой и говорит о себе: «Я — начальник автоколонны». А герой Высоцкого «на начальника попал, / Который бойко вербовал», после чего также стал заниматься «доставкой»: «И за Урал машины стал перегонять».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Теперь перейдем непосредственно к анализу песни, в которой лирический герой выступает в маске шофера-дальнорейсовика: «Я вышел ростом и лицом — / Спасибо матери с отцом, — / С людьми в ладу — не понукал, не помыкал, / Спины не гнул — прямым ходил, / И в ус не дул, и жил, как жил, / И голове своей руками помогал».
Трудно не согласиться с тем, что перед нами — «чистый» лирический герой, поскольку наблюдается множество перекличек между этой строфой и другими произведениями Высоцкого. Например, первая строка «Я вышел ростом и лицом» напоминает начало «Памятника» (1973): «Я при жизни был рослым и стройным», — а благодарность лирического героя своим родителям, заключенная в первых двух строках песни, будет встречаться и позднее: «Меня мама родила в сахарной рубашке, / Подпоясала меня красным ремешком. <…> Мне папаша подарил бычее здоровье / Ив головушку вложил не “хухры-мухры”» («Ах, откуда у меня грубые замашки?», 1976), «Спасибо вам, святители, / Что плюнули да дунули, / Что вдруг мои родители / Зачать меня задумали — / В те времена укромные, / Теперь — почти былинные, / Когда срока огромные / Брели в этапы длинные» («Баллада о детстве», 1975).
Лирический герой говорит также, что он «спины не гнул — прямым ходил», и этот мотив находит отражение на разных этапах творчества Высоцкого, например: «Я от земного низкого поклона / Не откажусь, хотя спины не гнул» 15; 151/, «Я при жизни был рослым и стройным» /4; 7/, «И поступлюсь я княжеской осанкою» /4; 72/, «Вот я иду уверенной походкой» /4; 18/.
Теперь обратимся уже к герою-маске: «Но был донос и был навет — / Кругом пятьсот и наших нет». Как видим, на героя донесли и оклеветали, и он на своей шкуре испытал то, о чем говорит в «Гусарском романсе» А. Галич: «Доносы и наветики / Страшнее, чем картечь!». Впрочем, и в рукописи наброска Высоцкого «Слухи по России верховодят…»(1969) сказано: «Два шага от слуха до доноса» /2; 464/.
А о наветах идет речь и в других песнях Высоцкого: «Но кто-то там однажды скурвился, ссучился, / Шепнул, навел — и я сгорел» /1; 51/, «Досадно мне, что слово “честь” забыто / И что в чести наветы за глаза» /2; 154/, «Словно наговоры и наветы, / Землю обволакивают вьюги» /5; 450/. Вспомним заодно про «шину-н^ае^с^о^^^^цу».
В результате доноса и навета герой отсидел семь лет: «Потом — зачет, потом домой / С семью годами за спиной». Такой же срок ему давали и раньше: «У жизни отобрали семь годов» /1; 65/, «Позади семь тысяч километров, / Впереди — семь лет синевы!..»/1; 33/.
Однако по цензурным соображениям автор чаще всего исполнял другой вариант: «Бродяжил и пришел домой — / Уже с годами за спиной». Здесь возникает мотив бродяжничества лирического героя, подробно разобранный при анализе «Притчи о Правде», в черновиках которой встречался и мотив тюремного заключения Правды (то есть самого поэта): «Голая Правда на струганых нарах лежала» (АР-8-162).
Впервые же этот мотив возник в «Бодайбо» (1961): «Но пока я в зоне на нарах сплю…»; а чуть позже — в песне «Здесь сидел ты, Валет…» (1966): «Ты на нарах сидел / Без забот и без дел, / Ты всегда улыбался и пел» (очевидна автобиографичность последней строки). Вообще обращение героя-рассказчика к Валету выдает в последнем двойника, так как все характеристики, которыми он наделяется, свойственны самому лирическому герою:
1) «Тебе счастия нет» = «Сколько лет счастья нет!» («То ли — в избу…», 1968);
2) «Тебе карта всегда не в цвет» = «Он в карточной игре / Зря гнался за игрой — / Всегда без козырей / И вечно без одной. / И жил он по пословице: / Хоть эта масть не та — / Всё скоро обеззлобится / И встанет на места» («Жил-был один чудак», 1973);
