3) «Ты не ждал передач» = «И не носите передач — / Всё буйные сожрут» («Про сумасшедший дом», 1965; черновик /1; 453/), «Но там ведь все, но там ведь все — такие падлы, суки, волки, / Мне передач не видеть, как своих ушей» («Мать моя — давай рыдать», 1962), «Его [письмо], конечно, мне не отдадут, / Но всё равно, ребята, напишите!»[2873] («Мой первый срок я выдержать не смог», 1964);
4) «Ты был тертый калач» = «Я терт и бит, и нравом крут» («Ошибка вышла»), «Мы — каленые орешки» («Честь шахматной короны», 1972).
Теперь вернемся снова к «Дорожной истории»: «…Висят года на мне — ни бросить, ни продать. / Но на начальника попал, / Который бойко вербовал, / И за Урал машины стал перегонять».
«Бойкость», с которой действуют советские чиновники, является одной из их неотъемлемых черт: «Очень бойкий упырек / Стукнул по колену, / Подогнал и под шумок / Надкусил мне вену» /3; 83/, «Бойко, надежно работают бойни, — / Те, кому нужно, всегда в тренаже!» /2; 517/, «Но бойко брызгало перо / Недугами в бумагу» /5; 371/, «Вон блюдце пролетело над Флоренцией! — / И святая инквизиция под страх / Очень бойко продавала индульгенции, / Очень шибко жгла ученых на кострах» /2; 64/. Вспомним и цитаты со словом «хвать!», характеризующим действия представителей власти (анализ повести «Дельфины и психи», с. 859).
Перегоняя машину, герой вместе со своим напарником застрял на пути из-за снегопада: «.Дорога, а в дороге — МАЗ, / Который по уши увяз».
Очевидно, что перед нами — знакомый мотив «лирический герой на мели», который в том же 1972 году встретится еще в одной автомобильной песне — «Чужой колее»: «И надо б выйти, подтолкнуть, / Но прыти нет» = «Я говорю: “Чего тянуть? / Мол, надо вылезть и толкнуть”» (АР-10-45).
После того, как напарник покинул героя, он заснул в своей машине, и ему приснился сон: «Что будто вновь — кругом пятьсот, / Ищу я выход из ворот. / Но нет его — есть только вход, и то не тот», — как в черновиках «Побега на рывок»: «И снова вижу я себя в побеге, / Но только вижу, что не удалось» (АР-4-14)[2874].
Вообще мотив отсутствия выхода из тяжелой жизненной ситуации очень характерен для поэзии Высоцкого: «Вот вышли наверх мы. Но выхода нет!» /2; 46/, «И перекрыты выходы и входы, / И путь один — туда, куда толпа» /3; 224/, «Значит, выхода нет, я готов!» /2; 422/, «Словно в час пик, / Всюду тупик, — / Выхода нет!» /3; 152/, «Но выход мы вдвоем поищем и обрящем» /4; 58/.
Перед тем, как продолжить разбор «.Дорожной истории», обратимся еще к одному стихотворению (точнее — наброску) 1968 года, где лирический герой также выступает в маске шофера. Рассказчик же здесь чисто формален: «Шофер самосвала не очень красив, / Показывал стройку и вдруг заодно / Он мне рассказал трюковой детектив / На черную зависть артистам кино: / “Сам МАЗ — девятнадцать, и груз — двадцать пять, / И всё это — вместе со мною — на дно… / Ну что — подождать? Нет, сейчас попытать / И лбом выбивать лобовое стекло!..”» /2; 579/.
Сразу вспоминаются стихотворение «Напрасно я лицо свое разбил…» (1976): «Да, я осилить мог бы тонны груза», — и черновик «Штангиста» (1971): «Двухсоткилограммовую громаду / Над головою с воем подниму!» /3; 335/.
Образ МАЗа (самосвала) в данном стихотворении является метафорой огромной нагрузки, «лямки», которую тянет лирический герой. Подобный же образ встречается в незаконченном стихотворении «Я груз растряс и растерял…» (1975): «Не люблю порожняком, / Только с полным грузом! <…> И было вдоволь, что терять, / И оставалось. <…> И даже если вез металл / Да до отвала, / Я гвозди шинами хватал — / Всё было мало» (С5Т-3-278 — 279).
Дилемма, перед которой оказался герой в наброске «Шофер самосвала…»: «Ну что — подождать? Нет, сейчас попытать / И лбом выбивать лобовое стекло!..», — возникнет и в одном из последних произведений (1980): «И снизу лед, и сверху — маюсь между: / Пробить ли верх иль пробуравить низ? / Конечно, всплыть и не терять надежду! / А там — за дело в ожиданье виз».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В обоих случаях описывается критическая, смертельно опасная ситуация, из которой есть только два выхода — «в жизнь» (вверх) или «в смерть» (вниз), и лирический герой выбирает первый путь: «Конечно, всплыть…», — как уже было в черновиках песни «Спасите наши души!»: «Всплывем на рассвете — нам выхода нет!» /2; 349/. Известно также, что в последний год жизни Высоцкий говорил своим друзьям: «Или сдохну, или “выскочу”», «Или я скоро умру, или на полгода уеду в Америку»[2875] [2876].
Этот же мотив встречается в рассказе «Плоты» (1968), где герой пошел ночью купаться на реку и нырнул под плоты, оставленные буксировщиком: «Я, конечно, разделся (догола, конечно, разделся), попробовал воду пальцами ног и думаю: “Плоты какие-то! Поднырну под них и выплыву на чистое место, поплаваю, поотдуваюсь, пофыркаю, а потом обратно поднырну — и домой”. Сказано — сделано. Хлюп! Несколько гребков, сильных таких, нервных: ночь, темно, страшно. Иду наверх — бум! — ударяюсь в бревно головой. Значит, мало! Еще несколько гребков, снова — бум! Хуже дело. Гребу еще, воздуху нет, и потихоньку голос какой-то гнусный говорит:
— Гибнешь! Ой гибнешь!
— Хрена с два! Чтоб мне сгинуть, надо еще смочь! А кровь в висках стучит — наверное, кислородное голодание. Я — наверх: опять бревна. Всё! Смерть! <…> Но вдруг в самый-самый последний момент перед смертью подумал: “Правой-то я сильней греб, вот и выгреб”. Повернулся я, оттолкнулся, да и выскочил наверх, как летучая рыба, воздуху хватил и назад, а потом опять — и так раза четыре…
Выжил я, значит» /6; 49 — 50/.
Но вернемся к «Дорожной истории», имеющей вариант названия — «.Дальний рейс»295: «В кабине — тьма, напарник третий час молчит». А в стихотворении «Мы без этих машин — словно птицы без крыл…» (1973) сказано: «И вечно времени в обрез: / Оно понятно — это дальний рейс. / В этих рейсах сиденье — то стол, то лежак, / А напарник приходится братом» (как в «Дорожной истории»: «Веселый парень, улыбается, как брат»; АР-10-42). Иллюстрацией к ним может послужить и посвящение братьям Вайнерам «Я не спел вам в кино, хоть хотел» (1980): «Свистит пурга, поет лихие песни, / Но мы в порядке и ведем свой МАЗ, / А мой братан — мы завсегда с ним вместе — / Всё говорит про книжки и про вас» (С4Т-2-242).
Ситуация один к одному напоминает «Дорожную историю», где лирический герой вместе со своим напарником, который ему «больше, чем родня», ведет МАЗ сквозь пургу: «Сигналим зря — пурга, и некому помочь». Точно так же будет «зря сигналить» лирический герой в стихотворении «Я груз растряс и растерял…» (1975): «Не дозовешься никого — / Сигналишь в вату».
И неслучайно Высоцкому была близка написанная Андреем Вознесенским специально для него и часто потом исполнявшаяся им на концертах «Песня акына». В ней тоже встречается образ напарника, по которому истосковался лирический герой: «…Пошли мне, Господь, второго, / Чтобы вытянул петь со мной! <…> Пошли мне, Господь, второго, / Чтоб не был так одинок!».
Интересно, что предполагаемое поведение этого напарника предвосхищает реальные действия напарника в «Дорожной истории», написанной год спустя. Сравним: «И пусть мой напарник певчий, / Забыв, что мы — сила вдвоем, / Меня, побледнев от соперничества, / Прирежет за общим столом…» ~ «Я отвечаю: “Не канючь!”, а он — за гаечный за ключ. / И волком смотрит — он вообще бывает крут».
Но в обоих случаях герой готов простить своего напарника: «Прости ему — он до гроба / Одиночеством окружен. / Пошли ему, Бог, второго — / Такого, как я и он!» ~ «Я зла не помню — я опять его возьму», — что восходит к «Балладе о брошенном корабле» (1970): «Я ведь зла не держу на команду». Здесь команда (читай: друзья, коллеги по работе) бросили в беде корабль (лирического героя Высоцкого), а в «Дорожной истории», когда МАЗ застрял в сугробах во время пурги, героя бросил его напарник, который был ему «больше чем родня»: «И он ушел куда-то вбок. / Я отпустил, а сам прилег». Причем если в этой песне герой говорит о своем напарнике, то годом ранее в песне «Отпустите мне грехи / мои тяжкие…» он сам так называл себя по отношению к своим друзьям: «Вот тебе и ночи, и вихры / Вашего напарника, — / Не имел смолы и махры / Даже накомарника».
