7) причудливое переплетение революционных настроений с антиреволюцион-ными в театральных и киноролях: например, любимая роль белогвардейского поручика Брусенцова в обрезанном цензурой фильме «Служили два товарища» (1968) и большевик-подпольщик Бродский в положенной на полку «Интервенции» (1968); несыгранный белый генерал Хлудов в «Беге» (1970) по М. Булгакову и несыгранный же советский разведчик Бирюков в «Одном из нас» (1970) и т. д.
Кстати, роль Брусенцова Высоцкий называл любимой отнюдь не случайно, так как эта линия прослеживается и в его стихах: «Песня белых офицеров» («В куски / Разлетелася корона…»), «Переворот в мозгах из края в край…» и другие песни, а также интерес к белому адмиралу Колчаку: «Высоцкий хотел побывать на берегу Ангары, в тех местах, где в начале февраля 1921 года красноармейцы расстреляли А.В. Колчака и тело опустили в прорубь. <.. > Личность адмирала, исследователя Севера, его любовь к А.В. Тимирёвой, арестованной вместе с ним в Иркутске и лишенной возможности похоронить любимого человека, притягивали Володю»308;
8) бунтарство (в стихах и песнях) и одновременно лояльность к власти (в письмах в высокие инстанции или на публичных концертах, где он вел себя крайне осторожно). Кроме того, свою лояльность Высоцкий демонстрировал и во время поездок за границу, иначе бы его просто не пустили обратно или, напротив, сделали бы невыездным: «Что еще в нем поражало?» — «Удивительный патриотизм: когда вдвоем шли по магазинам — мог критиковать Советскую власть. Но стоило оказаться в компании — доказывал, что СССР лучше всех»30°.
Это же относится к предельно лояльному выступлению на американском телеканале CBS (1976), где он беседовал с ведущим передачи «60 минут» Дэном Разером (Dan Rather)[2891] [2892] [2893] [2894]. И даже в разговорах с бывшими советскими гражданами вел себя очень осторожно. Вот, например, фрагмент из заграничного дневника (январь — февраль 1975), где речь идет о поездке в Париж: «…один человек, Миша, повез к себе обедать. <.. > Обедали у Миши, он вроде чуть левых взглядов или хотел мне так показать, меня щупал, но я осторожничал, что-нибудь скажу эдакое, и сразу что-нибудь такое. Очень мы свободные люди со своими соотечественниками» /6; 286/.
Однако в разговорах с друзьями Высоцкий был предельно откровенен. Известны записи его ночных разговоров с Вадимом Тумановым, в которых они не стеснялись в выражениях по поводу советской власти. Приведем также фрагмент беседы Высоцкого с Леонидом Корзюком и Владимиром Баевым (июнь 1980):
Корзюк:…Шурики — они такие хорошие, неподзаконные, Шурики.
Высоцкий: Да?
Корзюк: Такие они хулиганчики.
Высоцкий: Тебе, кажется, блядь.
Корзюк: Думаешь?
Высоцкий: Все подзаконные!
Корзюк: Так хочется, чтобы…
Высоцкий:…хоть какую-то свободу получили, но это х… на рыло, бля, мы получим сейчас3Ч.
Как вспоминает Давид Карапетян: «Это полная ерунда, что он советский патриот. Абсолютно полная! Власть эту он не любил и не мог ее любить, потому что она полностью противоречила его представлениям о чести и достоинстве человека. <…> Он был патриотом России, а ведь Россия — это еще не советская власть и не КПСС. Вот в чем всё дело. Надо это понять. Он был патриотом России, но не советскою^2. А одним из первых об этом сказал Михаил Сорокин, также лично знавший поэта: «В потоке литературы о Высоцком прослеживается тенденция упрятать Володю в рамки патриота, преданного советским идеалам. Никогда он им не был. Фокусы советской власти, начиная от преследования честных и достойнейших людей и кончая нападением на Афганистан, Володя переживал остро, болезненно, а гонения и подлые нападки на себя лично принимал со стоицизмом истинного борца. Патриотизм Высоцкого был далеко не советским» з.з.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
9) отрицательное отношение к советскому диссидентству в целом и вместе с тем восхищение крупнейшими его представителями (А. Солженицыным, А. Сахаровым, П. Григоренко[2895] [2896] [2897]) плюс огромный интерес к самиздату, а также собственные инакомыслие и бунтарство, включая намерение сыграть роль диссидента, «вырывающегося за флажки», в фильме «Вид на жительство» (1972).
10) обличение советских чиновников и КГБ (в песнях и в частных разговорах) и многочисленные концерты специально для них, а также пробы на роль разведчика Бирюкова в «Одном из нас» и маршала Шаповалова в фильме «Высокое звание».
Похожая ситуация наблюдается в отношении Высоцкого к МВД. В большинстве его стихов и песен милиция преследует героя, поэтому милиционеров он называл «мусора», «легавые», «конвой», «кучера из МУРа» и желал им поскорее сдохнуть: «И весь ваш МУР видал в гробу!». А о себе говорил: «Легавым быть — готов был умереть я» («Театрально-тюремный этюд на Таганские темы», 1974). Еще раньше — в стихотворении «В тюрьме Таганской нас стало мало…» (1965) — герой рассказывал: «В тюрьме Таганской легавых нету <.. > И я вчера напарнику, / Который всем нам вслух читал, / Как будто бы охраннику, / Сказал, что он легавым стал». Два года спустя в песне «У нас вчера с позавчера…» встретится такое сравнение: «Шла неравная игра — одолели фраера, / Счастье прет им, как легавые на кичу!» /2; 353/. В общем, как говорил Владимир Конкин: «Владимир Семеныч не любил (мягко скажем) милицию» з15
Но наряду с этим имеются в высшей степени сочувственные песни «День рождения лейтенанта милиции в ресторане “Берлин”» (1965); «Песня про джинна» (1967): «Я, конечно, побежал, позвонил в милицию: / “Убивают, — говорю, — прямо на дому!” / Вот они приехали, показали аспиду, — / Супротив милиции он ничего не смог: / Вывели болезного, руки ему за спину / И с размаху бросили в черный воронок»; «Песня Геращенко» (1968), написанная для спектакля Московского театра сатиры «Последний парад»: «Не скрыться вам, ведь от меня секретов нет. / Мой метод прост — брать всех под подозренье. / Любой преступник оставляет след / И возвращается на место преступленья»; и «Куплеты Гусева» (1973), написанные для спектакля «Авантюристы» Ленинградского театра им. Лейкома: «Работу строю по системе четкой, / Я не скрываюсь, не слежу тайком, / И пострадавший будет с кошельком, / Ну а преступник будет за решеткой».
Данную линию продолжает роль капитана МУРа Глеба Жеглова в фильме «Место встречи изменить нельзя»: «Вор должен сидеть в тюрьме», — и ряд концертов для сотрудников МВД. Один из них упоминает генерал милиции В.П. Илларионов: «…в 1972 году его концерт в Высшей школе МВД СССР прошел с большим успехом, исполнитель явно понравился критически настроенной и искушенной аудитории (если судить по отличной записи концерта, сделанной в ВШ МВД СССР)»316.
А интерес Высоцкого к роли Жеглова уходит корнями в 1950-е годы, когда он общался с Анатолием Утевским, окончившим юрфак МГУ и работавшим в МУРе: «Довольно частым гостем в моем 42-м отделении милиции бывал Володя. Он сидел, слушал, смотрел, просил взять на какие-нибудь “дела”. И тут подвернулся случай. <…> Так Володя принял непосредственное участие в расследовании дела об убийстве, много лет считавшегося “глухим” и безнадежным. Можно без преувеличения сказать, что это дело об убийстве — его. Впоследствии Высоцкий еще не раз участвовал со мной в проведении различных следственно-оперативных мероприятий. Он охотно соглашался быть понятым, был в высшей степени сконцентрирован при обысках»3 п.
На одном из концертов, отвечая на записку из зала, Высоцкий сказал: «К Жеглову я отношусь с симпатией, иначе б я его не играл»[2898] [2899] [2900] [2901] [2902] [2903] [2904]. а во время интервью Пятигорскому журналисту (27.09.1978) он говорил: «Кое-где у Говорухина можно “купаться” в роли Жеглова…»319. Однако в разговоре с Кириллом Ласкари прозвучало совсем другое признание: «…он про “Место встречи” сказал: “Х…ня какая-то!”. Я говорю: “Что ты сейчас снимаешь?” — “Да х…ня там одна какая-то! Но я придумал там, знаешь, как Жан Габен в ‘У стен Малапаги’, я придумал кожаное пальто, шляпу такую… Ну, конечно, это будет не как Жан Габен, понимаешь, он француз, а я так буду: ‘Я сказал, б…дь, Шарапов, б… дь! Так поваляли дурака..»320.
