повесить, высечь или отправить на галеры. Могли, конечно, и в яму засадить на неопределённый срок. Но яма — сама по себе физическое наказание, ибо сыро, голодно и грязно.
— Не устали, Ваше Императорское Высочество? — участливо спросил Мандерштерн.
— Ещё казематы есть? — поинтересовался Саша.
— Есть, но боюсь вы не увидите ничего нового. Я хочу показать вам комендантский дом.
— Там ваша квартира?
— Да, но не только. Там объявляли приговор мятежникам в 1826 году.
— Далеко до него?
— Не очень. Он у собора.
— Я хотел бы пройти пешком.
Западная часть комендантского дома оказалась одноэтажным зданием в стиле петровское барокко, лаконичного и без лишнего украшательства.
Стены красно-кирпичного цвета, белые пилястры с рустикой: узкими горизонтальными полосами, отделяющими блоки друг от друга, белые каменные наличники на высоких окнах.
Они вошли в ворота под романской аркой и оказались во внутреннем дворе. Восточная часть дома на противоположной стороне была двухэтажной, и окна второго этажа отражали багровое солнце.
Прямо из внутреннего двора на второй этаж вела каменная лестница с двумя пролётами справа и слева.
Они поднялись по ней и оказались в парадных покоях комендантского дома.
Интерьеры были типично дворянскими и тяготеющими к эпохе классицизма.
Мандерштерн открыл высокую дверь.
— Вот этот зал, — прокомментировал он.
Справа от входа три окна с темно-зелёными шторами, слева — большой портрет императора Александра Павловича в полный рост. Царь в военном мундире с эполетами и орденами, в левой руке — двууголка с перьями имперских цветов: черным, белым и золотым. А фон — тревожный предгрозовой пейзаж с пылающим жёлтым солнцем у горизонта и черной тучей над головой царя.
Слева и справа от портрета — два бра с двумя оплывшими свечами каждое.
На противоположной стене — портрет папа́ в овальной раме и белый камин. И еще один камин слева от входа.
Четыре книжных шкафа по обе стороны от портрета Александра Первого и большой стол в форме буквы «П», вершиной к портрету. Стол накрыт красным сукном.
На нём — подсвечники под три свечи со следами недавнего горения.
Вокруг стола десяток стульев.
А внутри буквы «П», словно в клешнях рака — маленький квадратный столик и стул возле него.
— Допросы тоже проводили здесь? — спросил Саша.
— Да, — кивнул Мандерштерн.
— Маленький столик для подследственного?
— Как правило.
— То есть человек оказывался в окружении членов следственной комиссии, — предположил Саша. — И под перекрёстным допросом. Сурово!
На столе ещё один интересный предмет. О нём, кажется, упоминали на истории права. Называлась эта штука «Зерцало» и представляла собой позолоченную треугольную призму, стоящую на литых ножках и увенчанную двуглавым орлом с короной.
На всех трёх гранях были тексты указов Петра Великого.
Саша подошёл к столу и наклонил зерцало от себя, чтобы прочитать надпись. На одной стороне был «Указ о хранении прав гражданских». Смысл его сводился к постулату: «Закон превыше всего». На второй — указ о том, что в суде надо вести себя прилично и не буянить, а на третьей, что чиновники обязаны законы знать, новые указы изучать и незнанием не отговариваться.
— Меня всегда восхищал стиль Петра Алексеевича, — заметил Саша.
И прочитал:
— «Понеже ничто так ко управлению государства нужно есть, как крепкое хранение прав гражданских, понеже всуе законы писать, когда их не хранить, или ими играть, как в карты, прибирая масть к масти, что нигде в свете так нет, как у нас было, а от части и еще есть, и зело тщатся всякий мины чинить под фортецию правды».
И подумал, не подводили и в этом зале «мины под фортецию правды», когда допрашивали, а потом судили декабристов. Да, формально нарушение присяги было, конечно. Но ведь хотели, как лучше.
В советской школе Сашу когда-то научили, что декабристы — герои, положившие жизнь на алтарь свободы. Чем ближе было к ненавистным большевикам, тем меньше Саша любил соответствующих борцов за свободу, но на декабристов, которые хотели всё правильно — конституции и гражданских свобод — это не бросало ни малейшей тени, и они по-прежнему оставались святыми в его глазах даже после прочтения мерзкой конституции Пестеля.
— Они у окна стояли, когда им объявляли приговор? — спросил Саша. — Спиной к окну и лицом к судьям?
— Думаю, да, — сказал Мандерштрем, — это случилось задолго до меня. Говорят, было очень душно в зале, ибо Верховный уголовный суд состоял из семидесяти двух человек, даже дополнительные ярусы для стульев выстроили.
— Только подсудимые и судьи? — спросил Саша. — Больше никого? Ни свидетелей, ни публики?
— Насколько я знаю, да, — сказал Мандерштерн, — да и так едва уместились.
«Стандартная отмазка, чтобы закрыть процесс, — подумал Саша. — Зал маленький».
— А защитники у них были? — спросил Саша, хотя в общем-то знал ответ.
— Поверенные? Стряпчие?
— Я имею в виду людей с высшим юридическим образованием, имеющим право выступать в суде в качестве защитников обвиняемых.
— Нет, — сказал комендант. — Даже обвиняемых в суд не вызывали.
— Значит «Зерцало» можно выкинуть, — заметил Саша. — Фортеция правды, знаете ли, нуждается в гарнизоне.
— Почему это не судьи? — спросил Мандерштерн.
— Потому что их задача обвинить.
— Они не могут быть правы?
— Могут. Но и противной стороне надо дать слово, ведь и она может быть права, но исключительно слаба, находясь полностью в руках государства.
— Даже бунтовщикам?
— Тем более бунтовщикам. Государственный суд к врагам этого государства всегда наиболее пристрастен.
Саша ещё раз окинул глазами комнату.
— Здесь и сейчас идут допросы? — спросил он.
— Почему вы так думаете, Ваше Императорское Высочество?
— Свечи недавно зажигали. И есть кого допрашивать. В равелине, как я понимаю негде.
— Да, — вздохнул Мандерштерн. — От вас не скроешь!
— Ночами допрашивают? — спросил Саша.
— Поздно вечером, — признался комендант. — Откуда…
— Ну, это же просто, — сказал Саша. — Днём здесь и без свечей светло. И днём в крепости много посетителей, а дело секретное. Чтобы поменьше видели обыватели. И комиссия следственная сейчас не заседает, потому что придёт позже. На санях возят из равелина?
— Да, конечно.
— С завязанными глазами или в колпаке на голове?
— Первое, — вздохнул Мандерштерн.
— Надо объяснять, откуда я это знаю?
— Нет.
— Чтобы дорогу не увидели, не запомнили и не сбежали, — всё-таки продолжил Саша. — Простая логика. А теперь немного ясновидения. Защитников у них нет?
— Ну, какие защитники, Ваше Императорское Высочество! Следствие же.
— Логично, — усмехнулся Саша. — Если уж на суде защитников нет, чего ждать от предварительного следствия. А со времён декабристов судебные уставы не менялись. Но смотрится всё вот это вместе… я бы сказал… Под покровом ночи, с завязанными глазами, на ночной перекрёстный допрос, без защитников.
— Они заговорщики.
— Заговорщики они или нет решит суд.
