В открытые ворота Килии вбегали, толпясь и давя друг друга, спасавшиеся от русских ядер и картечи турки.
Гудович внимательно осмотрел поле сражения, где рядом с трупами янычар лежало много убитых русских. Вздохнув, он покачал головой:
– Ох и много же барон понапрасну солдатушек наших загубил… Да и сам, гляди, живота своего не пощадил.
Кондрат, стоявший невдалеке от командующего, услышав эти слова, помрачнел. Глядя на павших товарищей по оружию, он почувствовал и свою вину перед ними. Не попади он в засаду, не опоздай он с донесением, Гудович пришел бы со своей артиллерией раньше и потери наши были бы меньше. И Хурделица, встав во фрунт, обратился к Гудовичу:
– Ваша светлость… Я повинный больше всех.
Гудович внимательно оглядел взволнованного офицера и медленно покачал головой:
– Нет этой вины за тобой, прапорщик. Ты долг свой выполнил. А в том, что на час фортуна к тебе спиной повернулась и ты в плен попал, разве твоя вина? Отнюдь! Война полна предосадных случайностей… Ты же, по-моему, похвалы достоин в том, что из силка, судьбой расставленного, вырвался и с честью донесение доставил. Сие не всякий сможет… А ежели не доставил бы ты мне пакета, вряд ли бы мы успели битву эту нашими пушками решить. Тогда, наверное, пагуба была бы обширнее.
Кондрату показалось, что слова командующего сбросили с его плеч страшную гнетущую тяжесть. И он смог только повторить дрогнувшим от радости голосом:
– Верно, ваша светлость…
Гудович вытер вспотевшее лицо батистовым платком.
– Так вот, прапорщик, ты про это мыслить прекрати. Душевное спокойствие воину потребно. А я возьму теперь сию отаманскую твердыню без единой потери. Недаром-то единороги наши на всемирном испытании артиллерии в Вене над всеми пушками иноземными верх добыли. Я в наши пушечки зело верю…
Пушечный штурм
Гудович поспешил в шатер Меллера-Закомельского. Тот уже лежал в своей широкой удобной кровати, которую возили за ним в походах фурлейты. Глаза раненого барона, обведенные темными пятнами, были прикрыты опухшими веками. Казалось, он спал. У его постели стояли медики и приближенные: принц Виттенбергский, генерал-майоры Мекноб и Бенкендорф, генерал-поручик князь Волконский.
У изголовья Меллера-Закамельского сидел одетый в черное платье седой костлявый немец доктор Граббе. Иван Васильевич вопросительно взглянул на врача. Тот сокрушенно покачал седой высохшей птичьей головой.
Гудович несколько минут молча разглядывал осунувшееся восковое лицо раненого. И вдруг Иван Васильевич почувствовал сострадание к нему, своему сопернику по воинской карьере, которого он до этой минуты терпеть не мог, называя про себя «бездарным немчурой». Теперь этот «бездара» умирал. И хотя его смерть освобождала Гудовичу место командующего армией, он, вопреки всем расчетам, не желал ему смерти и готов был сделать все, чтобы спасти барона. «Нужно немедля гонца отрядить в ставку к Попову[50], чтобы лекаря прислал того самого, что светлейшего пользует. Он, поди, получше наших полковых медиков будет», – подумал Иван Васильевич. Он тяжело вздохнул и хотел было выйти из шатра, чтобы не беспокоить раненого, но тот приоткрыл глаза и увидел Гудовича. Взгляды их встретились.
– Напрасно я поспешил… – прошептал командующий, – а ныне мне очень худо. Я… – Он сделал паузу, как бы собираясь с мыслями. – Я вынужден сдать вам вверенное мне войско… – Болезненная гримаса искривила его бескровные губы, глаза бессильно закрылись.
Гудович хотел было поблагодарить за доверие, но доктор Граббе встал со стула и умоляюще замахал руками, прося не тревожить больного.
И новый главнокомандующий армией тихо вышел вместе с другими генералами из шатра.
Через день, в ночь с 7 на 8 октября, майор Меркель со своими артиллеристами, по приказу Гудовича, выкатил пушки из взятого ретраншемента и возвел из восемнадцати осадных орудий батарею.
С восходом солнца эта батарея открыла огонь по турецкой крепости и кораблям военной флотилии. Русские ядра заставили замолчать крепостные пушки, а брандскугели подожгли несколько судов. Султанская флотилия вынуждена была укрыться от обстрела за одним из островов, расположенных вблизи Килии.
В следующую ночь, по распоряжению Ивана Васильевича, на расстояние 60 саженей подвели к крепости могучие брешь-батареи из стенобитных осадных пушек и мортир. Установка этих орудий, страшных для осажденных, совпала со смертью Меллера-Закомельского. Ураганный огонь, который утром 11 октября обрушили на Килию эти могучие брешь-батареи, был, таким образом, своеобразным траурным салютом русской армии в честь погибшего в бою генерала.
От ударов тяжелых ядер заколебались и стали трескаться толстые стены крепости, обрушились зубцы.
После двухдневного обстрела у противника вышла из строя почти вся артиллерия. В крепостных стенах были пробиты огромные бреши. Уничтожена большая часть гарнизона. Но уцелевшие янычары поклялись не сдаваться и, запершись со своим отчаянным пашой в башнях, продолжали сопротивление.
Взять крепость, у которой были разбиты стены, и истребить упрямых янычар теперь не представляло труда. Однако Гудович все же хотел избежать атаки. Он по-прежнему не терял надежды овладеть Килией одними пушками.
Хитрый замысел
После долгих размышлений у карты Иван Васильевич решил, что нужно окончательно изолировать осажденных янычар. Ведь разведка неоднократно сообщала ему, что турки в Килии продолжают получать припасы и подкрепления от судов флотилии, которые укрываются невдалеке от крепости в рукаве реки между островами. Не является ли эта флотилия для турок последней надеждой, что вдохновляет их на упорную оборону? Если так, то нужно лишить их этой последней надежды. Надо установить на одном из ближайших островов батарею, которая сможет держать Килию под обстрелом со стороны реки, чтобы вражеские корабли не подошли к крепости. Для этого необходимо сначала хорошо разведать остров, на котором будет воздвигнута батарея. Это нелегкое дело можно поручить только умному смелому офицеру, хорошо знающему эти места.
Командующий приказал адъютанту немедленно вызвать Хурделицу.
Через несколько минут Кондрат стоял перед Гудовичем. Генерал подвел его к карте и указал на длинный, напоминающий своими очертаниями огромного осетра остров, головой обращенный к крепости.
– Тебе, милостивый государь, ведома сия земля, окруженная водой?
– Никак нет, ваше сиятельство, – покачал головой Кондрат.
– Плохо, – нахмурился Гудович. – А не знаешь, кто из наших про это ведает?
– Как не знаю? Знаю.
