– Ох, Василий, до чего же он схож на турка!.. – Слова эти, произнесенные почти шепотом, ясно прозвучали в воцарившейся тишине.
Многие офицеры невольно рассмеялись, и даже по угрюмому лицу Гудовича скользнула улыбка.
Сомнения
В этот миг раздались четкие шаги, и два солдата в сопровождении офицера ввели в церковь костлявого старика в рваной монашеской рясе. Седая всклокоченная борода священнослужителя обрамляла худое горбоносое лицо, на котором мерцали большие спокойные глаза.
– Ваша светлость, сего старца мы в склепе, что во дворе церковном находится, имали, – отрапортовал Гудовичу офицер.
Главнокомандующий вопросительно взглянул на монаха.
– Я божьей милостью спасенный Авраамий, пастырь сего храма господня. Когда нечестивые азаряне стали ратоборствовать с вами, защитниками веры нашей праведной и церкви восточной кафолической, и насилие в граде сим над жителями учинять, скрылся я в подземном тайнике, где стоят гробы с останками праведников. Там, сидя во тьме кромешной дни и ночи, молил я Творца великого и милостивого о ниспослании побед над азарянами нечестивыми. И, лишь услышав речь российскую, вылез из темницы моей на свет божий.
– Чем же ты, святой отец, силу телесную поддерживал в затворничестве подземном? – спросил Гудович.
– Пищей апостольской – сухими просвирами да соками лозы виноградной – вином, – потупил взор отец Авраамий.
– Видно, послал Бог слугам своим немало испытаний, – посочувствовал главнокомандующий.
Святой отец в знак того, что понял иронию, скрытую в словах генерала, слегка поджал тонкие синеватые губы. «А поп умен», – подумал Гудович.
– Ох и крепко погромили святую церковь супостаты! Теперь негде и молебен благодарственный отслужить. Все испоганили проклятые басурманы, – указал Иван Васильевич на пробитые пулями, посеченные ятаганами иконы.
– Истинно, истинно, ваша светлость, – сокрушенно закачал головой Авраамий. – Но сия многострадальная обитель Божья от ярости и бесчинства азарян нечестивых еще и не такие беды знавала, а всегда поднимала из пепла животворящий крест Спасителя…
– Какие же беды знавала она, отче? – спросил Гудович. – Я человек хотя и в чине военном, но до стародавних историй любопытен зело.
– Чую, ваша светлость, в воине мужа, науками умудренного, – улыбнулся священнослужитель. – Вот почему все, что сам из книг старинных узнал о храме нашем, я вам охотно поведаю. – Он откашлялся и продолжал: – Место, где церковь утвердилась, особенное. Здесь в седьмом веке до летоисчисления нашего древние построили колонию свою, Ликостмоном нареченную, а в 334 году до Рождества Христова Александр, царь Македонский, благополучно переправился через Дунай и построил храм языческий в честь любимого своего героя – Ахиллеса, а город нарек Ахиллеею. Предание гласит, что много веков спустя сам Кий – основатель города Киева – бывал тут и город новый основал, наименовав его Киевцем. А князь земли Русской Святослав, отец святого Владимира, мыслил сделать город Киевец столицей своего обширного государства. «Середина земли Русской здесь, – рек он дружине своей. – Сюда все блага сходятся». И стояла тут церковь сия, пока азаряне нечестивые, завоевав край наш, не превратили ее в мечеть и не начали справлять в ней свои шабаши магометанские. Так было, пока Николай-воин, чей облик вы видите ныне, – Авраамий показал рукой на изображение святого в феске, – не вернул снова храм христианству. Вот глядите, следы времен минувших… – Авраамий подвел воинов к стене, сложенной из мраморных плит.
Одни плиты были исписаны древнегреческими изречениями, другие – украшены затейливым орнаментом византийских букв или тонкой паутиной арабского алфавита.
Некоторое время Гудович и его свита задумчиво стояли перед вязью высеченных на камне букв.
– А скажи, отче, – прервал затянувшуюся паузу Иван Васильевич. – Как же святой Николай вызволил из магометанской неволи церковь сию?.. И… почему он в феске?
Черные глаза Авраамия засверкали.
– Эта история воистину дивная! В лето от сотворения мира 7105, а по-нашему – в год от Рождества Христова 1647, господарь[52] здешний Николай, – он снова указал на икону святого в феске, – войско турецкое разбил и заставил пашу этот храм, превращенный в мечеть, снова вернуть церкви православной. За подвиг оный Николай и причислен к лику святых, а церковь именем его наречена.
– Знать, изрядно искусен в деле воинском был господарь Николай, – заметил Гудович. – Только почему он все же в феске и в одеянии янычарском? Ты, отец, позабыл нам поведать.
– Да он сам на Туреччине янычарствовал. Вот почему… – пояснил Авраамий, потупив глаза.
– Коли янычарствовал, то и веры он был, поди, не нашей, а поганой, магометанской. Иначе бы турки его в янычарах своих не держали! – воскликнул, не выдержав, Зюзин.
– Может, и так, сын мой, – согласился священник. – Только, обретя силу, проклял веру нечестивую Николай. И за крест наш стал ратоборствовать. Ныне вот тоже чудо сотворил – спас облик святой свой для храма нашего. Глядите, православные, все разгромили нечестивцы. – Авраамий взмахнул руками и бросил взгляд на пробитые пулями иконы; голос его зазвенел. – Глядите! А лик его святой так и не смогла осквернить сила басурманская! Не смогла! Велико сие чудо!
– Да схожесть его с янычарами спасла, – сказал Зюзин, толкнув в бок Кондрата.
Но Авраамий не расслышал или сделал вид, что не понял сказанного Зюзиным. Он закатил глаза к потолку, очевидно желая еще что-то поведать о чудесах святого Николая, но главнокомандующий, которому уже, видно, наскучила эта беседа, тоном приказа предложил ему как можно скорее подготовить храм к благодарственному молебну.
История Килийской церкви и рассказ о святом Николае-янычаре, переметнувшемся в православные, показалась Кондрату насмешкой над многим, что ранее было для него святым.
Как и все запорожцы, Хурделица относился к попам и монахам с добродушной насмешливостью, а к их проповедям о загробном царстве и христианском смирении – как к забавным побасенкам, рассчитанным на простаков. Однако многие положения религии считал незыблемыми заветами отцов, дедов и прадедов. А теперь оказалось, что могущественный Бог христианский целыми столетиями терпел, что его дом божий – церковь православную – оскверняли турецкие муллы, вознося молитвы нечестивому Магомету. И святой Николай тоже хорош! Таких изменников веры еще дед Бурило советовал предавать самой позорной казни. Святой, нечего сказать…
В этот же день на благодарственном молебне в честь одержанной победы Кондрат стоял в каком-то странном оцепенении. С холодным любопытством посматривал он на своих товарищей по оружию, которые то и дело склонялись в поклонах перед изображением святого в турецкой феске. Хурделице хотелось рявкнуть на всю церковь: «Что вы, братцы, делаете? Кому кланяетесь?!»
