— Добрый день, мой дорогой император, — говорит он, и в его пухлых устах слово «император» тут же теряет всё своё прежнее величие, всю свою нагрузку, не так давно строившую полки, и превращается из титула в какое-то презрительно брошенное междометие, случайное буквосочетание, не обременённое смыслом, — я вижу, вы, как всегда, при полном параде, или это просто моё везение заключается в том, что как я ни появлюсь в ваших апартаментах, вы вечно застёгнуты под самое горло, а в ваших глазах сияет то же самое золото, которое украшает ваши эполеты?
Я расстёгиваю верхнюю пуговицу, и в меня врывается воздух, продирается через горло, обжигает его стенки, и вот он уже в лёгких, он заполняет их, гладит и холодит, и я снимаю этот чёртов верхний пиджак, без которого не могу появиться нигде, кроме своих апартаментов, этот душный камзол, эту сверкающую мерзость, и бросаю его на пол, слуги подберут позже, и выстирают, и выгладят, а в моём шкафу меня ждут ещё тридцать точно таких же пиджаков, как в древнем фильме про человека-летучую мышь, у которого весь шкаф заполняли одинаковые чёрные прорезиненные вдоль и поперёк костюмы с хвастливой эмблемой на груди.
— Ну вот, не правда, ли так много лучше, мой император? — снова спрашивает он, завлекая меня в густую вязь бессмысленного диалога, пустословия, эффектного жонглирования существительными, прилагательными и причастиями, и тут же пропадает где-то в глубинах прошлого, которое закончилось всего-то несколько минут или секунд назад, вся моя лаконичность, чёткость и точность, порождённая необходимостью быть понятным всем независимо от возраста, пола и социального положения (впрочем, последнее в моей империи не играет роли, поскольку оно одинаково для любого, кто является слугой Золотого Императора).
— Не лей мне на меня свой мёд, Карл, — отвечаю я так же протяжно и лениво, как он, делая паузы между словами и разве что не причмокивая, подобно моему собеседнику, потому как не люблю прерывать разговор сторонними звуковыми эффектами, — говори сейчас и по существу, как у нас обстоят дела, как движется граница Империи, как поддаются люди северных земель, как…
Он прерывает меня, потому что он является единственным человеком, могущим позволить себе прервать меня и не подвергнуться затем длительным мучениям в моём Золотом Аду, в дворцовых подземельях, и каждый раз он норовит воспользоваться этим данным ему правом, не дать мне договорить, демонстрируя свой недюжинный ум, который с самого начала знает каждый мой вопрос, и уста Карла могут повторить любую мою фразу, когда уши даже ещё не услышали его; и теперь он пронизывает меня своими лемурьими глазами и облизывает длинным языком пухлые губы, счищая крупинки сахара и красные комочки мармелада пополам с крошечными кусочками недожёванного марципанового орешка.
— Ах, мой император, что же вы так скоры на руку, что же так нетерпеливы? Я ведь принёс вам сегодня не только добрые вести, но и недобрые (в этом месте на моём лбу появляются суровые горизонтальные складки, который для другого означают смерть, а для Карла — интерес к его словам), и хочу прежде спросить вас, если это будет мне дозволено, с какой вести лучше всего начать — с хорошей или плохой, ведь от этого будет зависеть дальнейшее развитие нашего с вами разговора, в случае неблагоприятного окончания коего вы можете отправить меня на плаху, не так ли, мой император?
Ах, негодяй, он снова плетёт эти интриги, это пустословие, прекрасно понимая, что я никуда не решусь его отправить, что каждое его слово — практически закон для меня, лишённого других верных советников, понимающих истинное положение дел, в котором каждый ориентируется лишь частично: кто-то знает военную ситуацию, кто-то — экономическую, кто-то ведает мнением толпы, но каждый из них остаётся лишь жалким винтиком в громадной машине, функционирующей внутри головы Карла, внутри этой гениальной круглой головы, и когда все сведения собираются воедино, паззл складывается, и решённая головоломка приходит ко мне в виде этого жирного наказания со сладостями в карманах и во рту.
— Что ж, Карл, если ты не можешь сам выбрать из этих двух зол, то выбери большее, то есть сообщи мне, мой верный соратник и советник, плохую весть — или вести, я же знаю, что ты не можешь ради одной плохой весточки ставить меня перед таким трудным выбором, перед каким ты меня поставил, значит, это что-то более серьёзное, нежели случайно брошенное в мою сторону неприятное слово со стороны какого-нибудь провинциального чиновника…
— Вы совершенно правы, мой император, впрочем, как и всегда, ибо ваша божественная сущность, начертанная на истории нашего государства самой судьбой, не может ошибаться или лгать, и я не льщу ни единым словом, будьте уверены, мой император. Переходя к самой проблеме, а точнее, к проблемам, я в первую очередь хотел бы сказать, что на северном фронте ситуация выглядит совершенно не такой, какой мы планировали её видеть, а точнее, четвёртая и пятая армии вместо наступления ушли в глушайшую из всех возможных оборон, хотя в их оправдание я могу сказать, что для наступления и в самом деле нет ни единой возможности, ибо горы высоки, а северяне знают их, как свои пять пальцев, и пока что счёт убитых отнюдь не в нашу пользу.
— Так сколько, сколько же моих солдат погибло — и сколько северян, даже же скорее ответ, не тяни! — прерываю его я.
— О, мой император, если выводить числа, то получится, что золотой армии полегло в безвременье и снежных завалах более тридцати тысяч воинов, в то время как горцев погибло не более полусотни: они нападают на нас хитро, вызывая лавины в правильных местах, и тысячи воинов попадают в ледяной ад вместо вечного золотого сияния вашего величества. Я понимаю, мой господин, что плацдарм Северного хребта является крайне необходимым в свете будущего нападения на Тардифанию, но боюсь, завоюй мы этот плацдарм, у нас просто не останется ни малейших сил для того, чтобы идти дальше, и основной нашей задачей будет скорее оградить собственную империю от нападения соседних государств, которые некогда отказались склонить головы перед вашим величием и доблестью. Если говорить аллегориями, то такая победа станет пирровой, да позволит мне господин император столь оскорбительные для его непогрешимости и непобедимости слова.
Я напрягаю разум, ибо мне катастрофически необходимо подумать над этими словами, а точнее, над картами, которые уже предоставил мне человек, сведущий в делах военных, и эти карты ждут меня в моём кабинете. Тут без аналитического ума Карла, конечно, не обойтись, но сначала я должен, просто обязан сделать вид, что всё могу сделать сам, а Карл — это просто придаток моего собственного могучего разума, в то время как дело обстоит ровно наоборот, и я смотрю на советника, умело придав взгляду презрительное выражение, которое он так же умело не замечает, продолжая поедать сладости, доставаемые из необъятного кармана.
— Ещё, мой император, хочу сказать вам, что есть и хорошие новости, а если я и говорил вам об этом прежде, прошу простить моё скудоумие и забывчивость, и состоят эти новости в том, что Южный Кантир согласился на наши условия, отныне и навсегда обязуясь приносить в нашу казну то, что требовалось от этого жалкого государства, и когда мы будем достаточно сильны, мы сможем легко нарушить наше обещание о ненападении в обмен на некоторые финансовые средства и обрушить на Кантир всю мощь золотой армии императора…
Мне нравится эта новость, и в её свете я предпочитаю забыть о той, первой, отбросив её в какие-то дальние уголки памяти, хотя сам понимаю, что не пройдёт и получаса, как мы окажемся в стратегическом кабинете с этим куском сала, наделённым способностью думать, и будем напряжённо решать, какую стратегию избрать по отношению к северным мятежникам, в то время как мои золотые граждане, моё верное население будет слушать историю об очередной победе великого золотого оружия над жалкой горсткой не понимающих и не принимающих счастье владычества Золотого Императора над их просторными и пустынными землями, горами и лесами.
* * *
Сегодня я выхожу на улицу. Это закон для меня: нужно знать подданных в лицо. Серая, одинаковая масса должна распадаться на лица — в этот единственный день.
Меня готовят тщательно. Проверяют экипировку, возможность атаки и обороны, рефлексы. Мне не должна угрожать опасность. Со мной — десяток телохранителей. Они тоже становятся частью толпы.
Мы выходим на улицу через подземный ход.
Главные ворота Золотого Дворца никогда не открываются. Они откроются один-единственный раз: когда будущее наступит. Мой народ ждёт этого открытия. Мой народ жаждет войти во дворец Императора через главные ворота. Войти в Мавзолей Будущего.
Улицы главного города Золотой Империи полны. Люди счастливы, потому что они не имеют права быть несчастливыми. Они радуются каждому новому восходу и закату. Они печалятся, когда идёт дождь, потому что не видно солнца — воплощения их Императора. Моя Золотая Армия следит за тем, чтобы народ был счастлив.
