Он слушает меня молча и даже чуть-чуть улыбается, хотя эта улыбка больше всего напоминает мне звериный оскал, передние его зубы похожи на зубы грызуна, и у меня возникает ощущение, что сейчас он вцепится в меня, вгрызётся, как в сухое дерево, превращая меня в окровавленный труп, обгрызая мои кости, высасывая мозг, и я с трудом гоню эти мысли прочь, когда Карл уже открывает рот и начинает говорить, и его слова льются размеренно и вальяжно, хотя они являются лишь интродукцией и не затрагивают столь волнующего меня вопроса.
— Ах, мой император, это вопрос, которого я так ожидал, и даже обдумывал ответ на него, и даже придумал этот ответ, причём придумал его в таком виде, в каком он прекрасно сочетался бы как с моими, так и с вашими интересами, но я боюсь, что вы не примете этот ответ, поскольку он слишком пахнет ложью во благо, причём во благо моё собственное, а совсем не героическим самопожертвованием ради спасения вас, моего императора, и всей империи в целом. Суть моего ответа была очень проста: я хотел предложить вам отдать мне Анну, таким образом перекладывая на мои плечи груз ответственности за неё и одновременно риск, коему подвергаются все обладатели этой божественной женщины; сами же вы будете, таким образом, избавлены от всякой опасности. Но рассудив здраво, я понял, что такой расклад может не понравиться вам, как он в какой-то мере не нравится мне, в том смысле что, видя Анну в своём дворце, сталкиваясь с ней в коридорах и осознавая, что она принадлежит другому, сможете ли вы сдержать свой гнев по отношению ко мне, сможете ли не подвергнуть меня ещё большей опасности, чем та эфемерная опасность, какая обрушивается на меня вместе с этим прелестным созданием. Рассуждая таким образом, я пришёл к одному-единственному выводу, который напрашивается, честно говоря, сам собой и не требует никаких дополнительных измышлений и доказательств, хотя боюсь, что и этот вывод не покажется вам утешительным несмотря на его естественную правильность и должную степень самопожертвования с моей стороны — теперь уже самопожертвования истинного, не несущего мне никакой выгоды или радости…
Он издевается надо мной, как и всегда, но лишь сегодня это издевательство выглядит особенно изощрённым, особенно мерзким и даже — хотя мне трудно думать так по отношению к моему советнику — наказуемым тем же самым путём, каким обычно наказывают хотя бы чуточку провинившихся по отношению ко мне, но я сдерживаю свой пыл и пытаюсь умерить своё желание тотчас же вызвать стражу, забыть о своём разговоре с Карлом, отправиться к Анне и просить — нет, даже требовать без сомнений и размышлений — её прекрасной руки.
— Ну же, — понукаю я его, — не томи меня, мой советник, поскольку протяни ты ещё хотя бы несколько минут, и я не выдержу, и твоё самопожертвование станет не менее реальным, нежели самопожертвование, к примеру, полчищ саранчи, тушащей огонь собственными телами ради того, чтоб последующие легионы могли пройти через огонь, продолжая своё разрушительное шествие через поля и луга нашей необъятной страны, пожирая её богатства и оставляя мой народ без хлеба и надежды на выживание.
— Что ж, — говорит он, тяжело смыкая веки и откидываясь на стуле назад, от чего тот протестующее скрипит, — я могу дать тебе совет, мой Император, но если ты не последуешь ему, я не посмею тебя корить или настаивать на том, чтобы ты подчинился мне беспрекословно, поскольку этот совет покажется тебе совсем не тем, что ты мог бы ожидать услышать от меня, Карла, твоего верного слуги. Один диктатор прошлого, о котором давно все забыли, которого не существует уже много сотен лет, если не сотен веков, сказал однажды фразу, которую должен знать каждый Император настоящего, и эта фраза, мой Император, звучит следующим образом: «Есть человек — есть проблема, нет человека — нет проблемы», и в данном случае этот постулат применим как нельзя более, из чего я могу кратко сформулировать свой совет всего в трёх словах: Анна должна умереть.
* * *
Показательная казнь.
Так умирают преступники. Так умирают изменники. Так умирают те, кто покушается на жизнь Императора.
Это не просто исчезновение в казематах. Это толпа на площади. На Золотой площади.
Это тот редкий случай, когда народ имеет возможность войти на территорию дворца.
Людей запускают через боковой вход, каждого тщательно обыскивают. Несколько постов справляются с этим очень быстро, но всё равно, чтобы попасть на площадь, придётся потратить несколько часов.
Я приказал не пытать Анну. Она умрёт прекрасной. Она умрёт во имя Империи.
Я спускаюсь вниз по золотой лестнице. Я одет в парадную форму. Не ту, в которой я ежедневно встречаю свою Золотую Армию. В ту, которую одеваю раз в год на Праздник Золота. Ту, в которой раз и навсегда войду однажды в Мавзолей Будущего.
За мной идёт моя свита. Они все одинаково сверкают. Лишь Карл отказался присутствовать на казни. Он сказал, что подождёт внутри. Что не хочет этого видеть. Трус.
Я спускаюсь всё ниже и ниже, к первому этажу. Казнь я буду наблюдать с балкона, но здесь, на первом этаже, ждёт Анна. Её вывезут из боковых ворот Золотого Дворца и повезут через толпу прямо к эшафоту.
Анна смотрит на меня с грустью в глазах. Не со страхом. Не с ненавистью. Именно с грустью. Она одета в белое и золотое, а руки её лежат на прутьях золотой клетки.
Когда я подхожу, стражники расступаются и отходят на несколько шагов.
— Почему? — спрашивает Анна.
— Потому что ты таишь в себе угрозу.
— Для тебя? Или для твоей Империи?
— Ты уже слышала ответ на этот вопрос.
Она смотрит на меня внимательно, чуть склонив голову. Её огромные глаза влажны.
— Ты ещё можешь всё изменить, — говорит она.
— Могу. Но не сделаю этого.
— Я люблю тебя.
Это слова продирают меня насквозь, точно ледяные иглы. Я тоже её люблю.
Я отворачиваюсь и иду прочь, вверх по лестнице, на балкон.
Она кричит мне вслед моё имя. Моё настоящее имя. Кроме неё, никто не решится меня так назвать, даже Карл.
Я поднимаюсь.
С балкона площадь выглядит золотым морем. Я поднимаю руку в привычном жесте.
— Я приветствую вас, Империя!
Мой голос прокатывается по человеческой массе.
Я не привык к нестройному гулу. Толпа не умеет приветствовать своего Императора так, как Золотая Армия.
Далее всё просто. Я отступаю назад, к усилителю подходит глашатай. Он разворачивает свиток и читает приговор. Я слышу его урывками, но я знаю, что там написано.
Она умирает за попытку убийства Императора. За предательство всей Империи.
Она умирает ради Империи. Но это знаю только я.
Толпа ревёт. Наконец, появляется приговорённая.
Она стоит в своей золотой клетке и смотрит на толпу. Она слишком далеко от меня сейчас, но я хорошо могу представить её выражение лица. Горделивое, холодное.
Может, я ошибаюсь. Может, она дрожит от страха. И я всё ещё в силах всё изменить. Но я не имею права.
Она всё ближе к эшафоту и всё дальше от меня.
Золотую клетку открывают. Толпа беснуется, но ни один предмет не полетит в приговорённую. Им запрещено бросать в неё чем-либо. И они повинуются под страхом смерти.
Она поднимается на эшафот. Только сейчас я понимаю, что в моих руках — зрительная труба. Я смотрю на Анну, но она стоит спиной, и только солнце отражается в её блестящих чёрных волосах.
В последний момент казнимый должен видеть солнце. Это очень важно. В моей Империи не бывает пасмурных дней.
Анна ложится на скамью. Напоследок она бросает взгляд на балкон, но даже через зрительную трубу я не могу понять, что заключено в этом взгляде. Это может быть ненависть. Мольба. Страх.
Или любовь.
Она смотрит в небо. Палач укрепляет деревянный зажим у неё на шее. Он будет рубить ниже зажима, ближе к груди. Голова с частью шеи упадёт вниз. Обезглавленное тело останется лежать на скамье.
Я убираю зрительную трубу. Я могу всё изменить. Я могу всё изменить. Я могу всё изменить.
Или не могу.
Карл, где мой верный Карл?
Но я должен выдержать. Сжать зубы. Я не имею права сейчас сорваться и уйти. Потому что Император всесилен и абсолютен. Пример для всех подданных. Герой и бог в одном лице.
Она лежит на скамье. Палач поднимает руки вверх: он готов. Я киваю — ему передают, что я согласен принять казнь.
Тогда он берёт топор и начинает приноравливаться, размахивая им во все стороны. Демонстративно, искусственно: он прекрасно владеет своим орудием. Он тренируется внизу, в казематах. Публичные казни такого уровня происходят нечасто.
А потом он подходит к ней. И заносит топор.
Я на секунду прикрываю глаза, потому что боюсь, что не сдержусь. Что остановлю казнь.
Толпы взвывает. Всё, теперь ничего вернуть нельзя.
Карл, я ненавижу тебя. Я понимаю, что ты действуешь мне во благо, но это не освобождает тебя от моей ненависти.
