— Я пленный… — напомнил Саид о своем вопросе. — Просто пленный.
— Вы не Исламбек, — как и в первый раз, просто и убежденно сказала Надие.
Он сразу отрезвел: его карта раскрыта. И ему говорят об этом прямо. В глаза. Надо было прийти в себя, прежде чем мысль могла подготовиться к обороне.
— Кто же я? — с трудом выдавил Саид.
— Не знаю.
Игра кончилась. Это понял Саид. Поняла и Надие. Осознала ясно, что переступила рубеж, запретный рубеж, и повисла над пустотой. Что дальше?
— Просто ты ищешь тайну, — попытался объяснить себе, а заодно и Надие мысль, которую она обронила только что. — Тебе нужна тайна.
— Возможно, — покорно согласилась Надие.
— Вы все ищете страшное. В этом ваша жизнь, ваш долг, ваша работа.
Она попросила:
— Не надо делать мне больно.
— А ты не думаешь, что наносишь другим боль своим недоверием? Что ранишь…
— Я не хотела этого.
— Ну да, просто нанесла рану по привычке.
Ее обожгла грубая настойчивость Саида. Слишком прямо выдвигались обвинения, слишком уверенно судил он о ее чувствах и побуждениях.
— Но вы действительно не Исламбек.
В словах ее звучало раздражение. Переводчица все-таки знала его тайну и хотела, чтобы Саид это понял. А он в силу инерции отвергал даже простое подозрение. Вернее, должен был отвергать. Исламбек может существовать только как Исламбек, иное уничтожает его автоматически.
— Я принял имя родителей, — произнес он с чувством, — такова воля судьбы.
— Вы приняли имя это по воле переводчицы гауптштурмфюрера.
Более удачного выстрела трудно было ожидать — Надие сразила его насмерть. Не сразу он пришел в себя и сумел понять, что стряслось. Потом робко и растерянно глянул в глаза Надие: не смеется ли она. Не торжествует ли — ведь так легко повергнут Исламбек, столько времени игравший свою, как ему казалось, великолепно продуманную роль. Нет, они не смеялись. Не торжествовали победу. В глазах Надие были усталость и сожаление. Она, кажется, раскаивалась в своем поступке.
— По вашей воле? — спросил Саид с издевкой. Ему все еще хотелось защищаться.
— Я дала вам анкету вопреки намерению гестапо. Там считали нужным проверить вас… На чистом бланке.
— Зачем вы это сделали?
Пальцы ее снова забегали по ткани, собирая складки и распуская их. Нелегко было Надие ответить на такой вопрос.
— Вас могли расстрелять… если бы ответы не совпали.
— А «опель» у кладбища — это идея капитана?
Надие смутилась:
— Нет… Кажется, тоже гестапо. Дитрих звонил гауптштурмфюреру и просил содействия.
— Вашего?
— И моего…
— А вы опять пожалели?
— Не осуждайте мою слабость… Я женщина… Она сказала это тихо. С каким-то чувством вины перед Саидом, словно просила прощения. Тронула его ладонь, как сделал он прежде, но не сжала, не передала свое смятение. Лишь согрела ее.
Ему почудилось, будто произошло что-то в эту секунду. Неосознанное, явившееся помимо его воли и ставшее хозяином положения. Что-то чужое, которое он не должен был принимать. Не мог, не имел права. И по тому же закону протеста, что существовал в нем, защищал его и руководил им при оценке вещей и событий, мешавших идти по избранной тропе. «Не будь слабым, — сказал он себе мысленно. — Тепло нежит сердце. А ему нужна лишь ожесточенность».
Надие ждала чего-то. Может быть, слов. Саид молчал. Боролся с самим собой. Хотел победить то, явившееся помимо его воли.
Не сумел…
…С отчаянием и упоением он целовал ее. Ему почему-то хотелось увидеть глаза Надие. Неужели они такие же грустные, как прежде? Неужели радость не опалила их? Веки с густыми, может быть, не ее ресницами, налепленными искусно и бросавшими синюю тень, заслоняли свет. А когда распахнулись, Саид встретил холодное равнодушие.
Не отстраняясь, не делая даже попытки остановить поток его чувств, она сказала:
— Благодарность за мою услугу?
— Как ты можешь думать такое! — возмутился Саид.
Надие запустила пальцы в его волосы, пронизала их. Сделала это как-то жадно.
— Ты боишься меня?
Да, он боялся ее. Боялся переводчицы Ольшера. Все было непонятным и подозрительным в поступках Надие. Непонятность не исчезла даже после объяснения загадочной истории с анкетой.
— Боишься? — повторила она. Глаза спокойно прошли по его лицу, точно так же, как в первую встречу у капитана, когда они не были еще знакомы. Прошли неторопливо, деловито, остановились на виске. Долго-долго изучали родинку у брови. — Не бойся. Не надо бояться…
Он ответил едва приметными кивком: хорошо. Но даже в эту секунду мысль его настороженно следила за ее словами, за тоном, которым они произносились. Мысль предостерегала. И все-таки ему страшно хотелось забвения в чувстве. Измученный тревогой, постоянным ожиданием чего-то ужасного, он с упоением отдался бы безмятежной радости. Окунулся бы в нее. Растворился. Весь. Пусть рядом бродит опасность. Пусть ищет Саида. Ищет и не может найти. В эти секунды, минуты… часы его нет.
Капитан принял его, прохаживаясь по кабинету.
Никаких приветствий. Никаких слов, объясняющих вызов в столь позднее время. Только сухое извинение:
— Я потревожил вас в силу некоторых обстоятельств.
Посмотрел из-под серых нависших бровей на Исламбека. Чужими глазами. Куда девался колкий, сверлящий, пронизывающий насквозь взгляд? Две почти померкшие точки. Они не искали, как всегда, не впивались в душу. А без них, без этих точек, не было Ольшера, не было сильного, собранного, мужественного человека, подавляющего всех, кто окружал его. И если бы не очки, взблескивающие золотистыми искрами в свете люстры, глаза вообще казались бы мертвыми.
«Устал. Ольшер устал, — не столько мыслью, сколько чувством определил Саид. — Немцы сдают. Огромное напряжение им не под силу». Этот вывод Саид сделал уже после какого-то анализа и обобщения. Он следил за капитаном и примечал новые детали в облике начальника «Тюркостштелле». Ссутулился, кажется, Ольшер, обмяк. Даже постарел.
— Вам придется, господин Исламбек, сейчас же вернуться в Брайтенмаркт. — Капитан глянул на часы и что-то отметил для себя. — Через десять минут подадут машину…
— Я готов…
Ольшер не придал никакого значения готовности шарфюрера. Она подразумевалась сама собой. Ему нужна была готовность тех, кто находился сейчас в «Вальд-лагере 20».
— Вы уверены в человеке, которого выбрали?
— Почти.
— Точнее!
— Он способен на смелый шаг.
— Не то, — скривил губы Ольшер. — Меня интересует конечный результат. Операции придается особое значение, господин шарфюрер. Вы должны знать о ней, хотя это и составляет государственную тайну. Мы отрезали Баку от России, закрыли путь советской нефти к фронту и промышленным объектам. Но нефть идет. Идет и достигает цели. Контроль с воздуха ничего нам не дал: танкеры на Каспии не видны. А от Красноводска уже следуют железнодорожные составы с нефтью, следуют через Туркмению и Узбекистан. В чудеса мы не верим. Здесь тайна… И ее надо раскрыть. Это главная задача: раскрыть и нанести удар. Задача трудная, поэтому выбор исполнителей решает исход нашего замысла. Вы говорили, что Абдурахман работает на транспорте. Мы можем быть уверены, что ваша мать свяжет ведущего с Абдурахманом?
Саид понял: надо быть конкретным в ответе, иначе капитан отменит операцию. Истинное положение Ислам-беку не было, конечно, известно, — ни Ольшер, ни даже Шелленберг не могли остановить уже начавшую действовать машину. Внезапное изменение графика было вызвано не только и не столько стратегическими соображениями, сколько политическими. Этой ночью Гиммлер, в ответ на требование фюрера оказать помощь армии Паулюса под Сталинградом эффективными действиями, обязался нанести массовый диверсионный удар по советскому тылу. Приказано было в течение семидесяти двух часов бросить в дело подготовленные и еще не подготовленные, но заканчивающие курс тренировки в диверсионных школах и лагерях ударные группы. Геринг выделил для этой цели дополнительно транспортные самолеты и передавал их в распоряжение Главного управления СС. Передавал, несмотря на трудное положение немецкой авиации, потерявшей превосходство в воздухе и вынужденной к тому же с огромными потерями нести службу связи и снабжения окруженной армии Паулюса. Другого выхода не было. На удар в спину возлагалась большая надежда. Эту надежду укреплял Гиммлер, рисуя перед фюрером картины грандиозных разрушений промышленных объектов, коммуникаций, аэродромов, играющих важную роль в усилении советского военного потенциала. Шеф СС лично отдал команду Ольшеру еще до рассвета выбросить в квадрат «Д» четыре диверсионные группы.
— Я уверен, — сказал Исламбек твердо.
Гауптштурмфюрер внимательно посмотрел на него, нацелил свои колючие глаза, пронизал ими насквозь собеседника. Минуту, кажется, пытал Саида. Отпустил. Утомленный, отпустил.
