— Это плохо, — констатировал Слава.
— Не знаю, — признался Хмельницкий, поднимая стакан.
— Да пей скорей, — торопил гость, — а то накроет…
Хмельницкий медленно тянул «Столичную», точно боясь пролить хоть каплю.
— Надо повторить, — сказал он, — тогда все обойдется. Она вернется, я точно знаю… Ну, за тебя. Хорошо, что пришел. Несколько минут они молчали.
— Ну, как, ожил? — спросил неожиданно заботливый график. — Нельзя же так…
— Можно, — ответил Хмельницкий, — потому что она сидит во мне, понимаешь? Не знаю, как тебе это объяснить… Это какое-то безумие, но сидит — и все.
— Да с другим она кувыркается, — усмехнулся Вячеслав, — в том-то и дело. Разлюбила — и все. Я, кстати, чувиху для тебя подобрал — закачаешься. Не хуже этой Настасьи Филипповны. Просто ангел в натуральную величину…
— Это как? — удивился Хмельницкий. — Объясни.
— Увидишь — поймешь, — ответил Трубецкой.
— Это меня не утешит, — ответил Хмельницкий, — разве что, наоборот.
— Слушай, она тебя что — загипнотизировала? Ни хрена не пойму.
— В этом что-то есть, — согласился Хмельницкий. — Но не все… Номер телефона раздобыл? Где она?
— У француза, — пожал плечами график.
— Слава, диктуй номер.
Хмельницкий понятия не имел, что он скажет Гали, не думал и о том, надо ли звонить вообще. Он не считал, что она изменила, это «Шляхтича» волновало меньше всего. Виноват был он сам, и чувствовал это он сейчас всем своим существом. Когда «огненная вода» закончилась, Трубецкой, изрядно опьяневший, поехал отсыпаться к своей подруге. Игорь решил позвонить Гали.
— Привет, Гали, — произнес он довольно спокойно, сам себе удивляясь, — это Игорь.
— Игорь? — спросила она. — Какой Игорь?
Голос был веселым, звенящим, летним, точно она сидела под яблоней.
— Хмельницкий, — ответил он почти равнодушно.
— Привет, Игорь, — тем же голосом ответила она, — как ты узнал мой телефон?
— Какая разница, — он старался говорить так же как она, весело и просто.
— Не надо, Игорь, звонить сюда. Нельзя, понятно?
— А куда можно? — спросил он. — Мне нужно тебя увидеть.
— Зачем? — спросила она. — Мишеля нет дома, ты ведь знаешь, кто это, раз тебе известен мой номер. Я могу ответить на все твои вопросы. По-моему, слышимость превосходная. А разговор долгим не будет.
— Приезжай ко мне в мастерскую, Гали, а то я сам к тебе приеду. Я тебе серьезно говорю. Мне терять нечего.
— Вот как, — фыркнула она, — хорошо, я приеду сейчас же. Но ты мне пообещаешь, что забудешь меня и этот телефонный номер.
— Этот телефонный номер — да, а тебя — никогда.
— Черт с тобой. Я приеду.
— Когда тебя ждать? Ты же все врешь.
— Я приеду через час, — ответила она. — Ты уже с утра на взводе?
После этого вопроса она положила трубку, не дожидаясь ответа.
Гали вошла, бросила пальто, сначала побродив по мастерской, думая, как это сделать наиболее эффектно. Потом села на венский стул, как-то издевательски положив ногу на ногу. Острый французский каблук, безупречная серая блуза с белоснежным воротником, красивые продолговатые серьги.
— Ты что-то хотел спросить?
— Да, — начал Игорь, не понимая, кто у кого в гостях. — Ты меня любишь?
— Нет, — холодно улыбнулась она, — я могу идти?
— Нет.
— О, ты мне подражаешь. Как это трогательно. Есть еще вопросы?
— Да. Что-то не сходится. Я тебе не верю. Этого не может быть.
— Отчего же? — как-то по-детски улыбнулась она. — Диспозиция такова. Я встретила другого мужчину. Он молод, красив, умен, богат. Это, конечно, дело десятое. Но появился в нужное время в нужном месте. Когда мне было необыкновенно трудно.
— А как же мы с тобой…
— Все имеет начало, имеет и конец.
— Когда ты исчезала и надолго, мне тоже встречались женщины… хм… горячие и холодные… Но это ничего не значило.
— Да что ты, — улыбнулась она, — как это здорово…
— А ты не гордись. Это я тебя люблю, а не ты меня. Чуешь разницу?
— Я тебя никогда не любила, — гостья встала, — мне с тобой просто было хорошо… и все.
— А ты садись, — спокойно предложил Хмельницкий. — Я должен понять, что с нами произошло. Иначе я сойду с ума.
— Вряд ли, — ответила она, — потому что все довольно-таки банально. Не сойдешь. От этого не умирают. Сейчас ты услышишь развернутый ответ. Конспектировать будешь? Итак, когда я познакомилась с тобой, и мы резвились всю ночь, я жила с Бутманом. Деньги, связи, крыша над головой, универсальное образование, которое он мне дал… Но!
Хмельницкий поискал глазами бутылку «Столичной», которую перед уходом Славки спрятал то ли за мольберт, то ли засунул в карман пальто, которое висело около двери.
— Я умерла бы со скуки, Игорь, если бы жила только с Бутманом. Поэтому появился ты, молодой, красивый, умный, необыкновенный.
— Это правда?
— Что правда? О тебе? А ты сам не знаешь?
— А потом появился Мишель, молодой, как Игорь, богатый, как Бутман.
Хмельницкий встал и пошел за бутылкой, которая все-таки оказалась за мольбертом.
— Не увлекайся, — менторским голосом произнесла Гали, неизвестно что имея в виду. — Но Мишель как мужчина меня почти не интересует, ты понял? Дело в том, что тебя устраивала та ситуация. А когда после ареста Бутмана, великого и ужасного, из-за которого мы с тобой не могли постоянно быть вместе, я пришла к тебе, ты что сделал? Ты согласился ждать. Это же финиш, Игорь. А ты говоришь — Мишель.
— За тебя, — мрачно произнес Хмельницкий и выпил. — Через пару-тройку лет я буду зарабатывать не меньше, чем твой Бутман… Да больше. Для тебя! Нужда — это не так страшно, как может показаться.
— Нет, Игорь, я знаю, что такое нищета. Ты был у меня на Арбате? Ага. А посему разговор закончен.
— Это вряд ли.
— Пока, мне уже пора. Да, напоследок, я тебя умоляю — не надо вешаться…
Хмельницкий открыл перед ней дверь, не говоря ни слова. Гали молча вышла, он подумал о чем-то и оставил дверь полуоткрытой… А вдруг вернется…
Мастерскую тут же просквозило свежим ветром, полетели листы с эскизами, на одном из них мелькнул чудесный профиль Гали, на другом — она же, обнаженная, выбирающаяся из ванной, голова вполоборота, лукавая улыбка, позвонки на изящно изогнутой спине и великолепная античная задница…
«Навсегда, — подумал Хмельницкий. — Надо попросить Трубецкого, чтоб пушку достал. Вешаться или резать вены не хочется. Легче, по крайней мере, застрелиться». Но до этого дело не дошло. Славка появился минут через сорок.
— Была? — спросил он, увидев, что приятель сидит на полу перед акварелью, на которой изображена Гали, совершенно нагая, но в шляпке, стоящая по колено в прозрачной воде.
— Стильно, — похвалил приятель, точно в первый раз увидев этот этюд. — Пусть она теперь это покупает у тебя. Это вы с ней где?
— Это мы с ней — нигде, — ответил Хмельницкий.
— Да ты что, изорвать это собрался?
— На кой? — спросил Хмельницкий. — В общем-то, это не она. Как я сегодня понял. А она никогда не существовала.
— Ты прав, — усмехнулся Трубецкой.
* * *
К вечеру жара начала спадать… Лишь тогда Кнут Скоглунд заметил, каким тропическим зноем встретила его Москва. Его била нервная дрожь, и противный липкий холодный пот струился между лопаток. Пограничный контроль при выезде из Норвегии, двухчасовой перелет в Боинге, погранконтроль в Шереметьево… Встреча в аэропорту, путь до квартиры Йоргенсена… Все это время Скоглунда не оставлял страх, который он физически чувствовал где-то в области солнечного сплетения.
Только сейчас, в номере гостиницы «Россия», избавившись от «Посейдона», он смог расслабиться. Словно внезапно отпустила холодная и шершавая рука, сжимавшая его мошонку в кулаке несколько часов. Кнут упал в жесткое гостиничное кресло и, наконец, получил возможность немного передохнуть и собраться с мыслями: «Я сделал это! «Посейдон» в Москве! Фортуна, похоже, поворачивается, наконец, ко мне лицом. «Морской бог» по воздуху доставлен в Москву и надежно спрятан от длинных рук КГБ. Какой же я молодец, что взял Руна. Лубянка, оказывается, тоже допускает ляпы. Проморгала на КПП такую добычу. Будем считать, что первый раунд я выиграл, но главное все еще впереди — надо выгодно продать «Посейдон».
Глубоко в душе Кнуту было жалко расставаться со своим детищем. Это, действительно, был его ребенок, которого он замыслил, родил, научил его слышать за десятки миль едва различимые шумы советских атомных лодок. А теперь… продает чужим людям. Ладно чужим — своим злейшим врагам — коммунистам. В такие минуты он чувствовал себя подонком и мерзавцем. Ему становилось страшно, и он мечтал по мановению волшебной палочки оказаться дома в постели, под теплым бочком дорогой женушки. Вдыхать волнующий запах ее тела, уткнувшись носом в подмышку.
