— У подруги, — как-то слишком естественно ответила она. — Я там и живу до сих пор. Но телефона я тебе, Игорь, не дам. Ее родственники не поймут, для чего мне звонит молодой мужик, а если поймут, то выгонят меня. И тогда…
— Ты переберешься сюда, — рассмеялся он. — Может быть, ты уже перебралась?
— Это невозможно.
— Почему?
— Я вне опасности, — холодно ответила Гали. — Да и Бутман… что Бутман? Не думаешь ли ты, что заберут всех, с кем он имел хоть какое-нибудь дело? Там, знаешь ли, какие люди были?
— Догадываюсь, — спокойно ответил он, открывая вторую бутылку. — Но ведь тут банальная уголовщина, этот Бутман — спекулянт.
— Да ну? — изумилась Гали, раздувая ноздри. — Сказать и написать можно все, что угодно. Это тоже политика, что бы ты ни думал. А ты мне нужен свободным, независимым, богатым, а не потенциальным соседом по камере.
— Хорошо, я согласен, — отмахнулся Игорь, — но все равно — тебе лучше перебраться сюда.
— А ты мне все простишь, не так ли? — язвительно спросила она. И вдруг ее прорвало…
— Какие же вы все-таки, мужики… грязные, вонючие свиньи! Неразборчивые, не… брезгливые свиньи! Ты же знаешь, что я трахалась с Бутманом и, может быть, не только с ним? И он меня брал и спереди, и сзади… и во все другие дырки. И вот теперь ты — эстет и чистюля, предлагаешь мне кров. И, если я соглашусь, получишь законное право харить меня… Тебе не будет противно лазить туда, где уже до тебя побывали другие?
Он слушал ее молча, открыв от изумления рот.
Гали ушла от Хмельницкого ровно в полночь, несмотря на все уговоры остаться. На прощание она показала на свой портрет и строго произнесла:
— Ты больше не ищи ее! Она придет сама. Ты меня понял?
— Да, — ответил Хмельницкий, — ты меня уговорила. Тебе далеко ехать?
— Тьфу, — махнула рукой Гали, — об этом вообще ничего не думай.
Они вышли на Поварскую улицу. Хмельницкий обнял Гали, поднял на руки и понес в сторону Бульварного кольца. Она не сопротивлялась…
— Смотри, зеленый огонек, — показала она в темноту, где ни зги не было видно. — И прямо к нам. Скоро такси умчало Гали в темноту. Хмельницкий вернулся в мастерскую, бормоча по дороге:
— Свиньи, свиньи… Мы все — большое стадо свиней.
Вскоре состоялся самый громкий процесс «оттепели». Ян Рокотов по кличке «Косой» оказался человеком невероятно богатым. По представлению советского суда компетентные органы конфисковали у него около двух с половиной миллионов долларов, и это помимо золота и драгоценных камней.
Косой копил богатство ради богатства. Он был настоящим Скупым рыцарем. Правда, судьба его оказалась тоже печальной — суд и смертный приговор. Суд над Бутманом был позже. Ни на следствии, ни на суде коллекционер ни разу не упомянул о Гале. То, что именно она стала первопричиной его краха, Бутману и в голову не пришло. Он был уверен, что погорел на делах с Косым, который давно уже был в разработке КГБ.
Бутман получил десять лет лагерей. Коллекционер благополучно дожил до освобождения и с первой волной эмигрировал в Израиль. Правда, до «исторической родины» гениальный наставник Гали так и не добрался, а обосновался в Германии.
Они с Гали еще встретятся…
Часть третья
Глава 9. Куплю секреты. дорого. Тел. 224-71-26 [6]
Вскоре Гали позвонил Анатолий Барков и, приветливо поздоровавшись, спросил:
— Где пропадаешь? Мы о тебе помним. А ты? Надо встретиться, кое-что обсудить.
— Хорошо. Когда и где? — спросила Гали.
— Встреча там же, — ответил он. — Завтра, в одиннадцать.
Тогда она не догадывалась, что скоро, вместо симпатичного «дяди Вити» и этого «человека в футляре», появится новый куратор, которого она со временем будет считать едва ли не сводным братом. Ну, или, по крайней мере, тем человеком, которому к лицу определение «мой добрый ангел-хранитель».
Гали всегда хотела, чтобы у нее был старший брат.
Еще совсем малышкой, она часто дергала маму за подол и спрашивала, когда родители приведут ей братика. Софья Григорьевна отшучивалась.
Превратившись в 17 лет из гадкого утенка в красивого лебедя, Гали еще острее стала ощущать отсутствие рядом сильной руки брата, который защищал бы ее от обидчиков. После очередной стычки с арбатскими приблатненными она находила какой-нибудь уединенный угол во дворе, садилась на скамью или просто на пенек, закрывала глаза и представляла, как ее братик почти двухметрового роста вышибает дух из обидчиков. Она просто сидела с закрытыми глазами и смотрела фильм, действие которого разворачивалось само по себе, без ее режиссуры. Брата она представляла так четко и ясно, что иногда ей казалось, что он существует на самом деле, только сейчас куда-то уехал. Как ни странно, но после таких фильмов ей становилось гораздо легче на душе.
По мере ее взросления образ брата незаметно трансформировался в молодого мужчину: сильного, смелого, гордого, мудрого, доброго, все понимающего, все прощающего.
Это был, скорее, не конкретный человек, а собирательный образ мужского начала. Это был ее любимый, ее защитник. Он мог проходить сквозь стены, летать по воздуху, плавать как рыба под водой, бегать ночью по горным тропам. Он, конечно, был умнее ее, и она с радостью признавала его превосходство над собой. Она искала его всю жизнь…
Впервые встретившись с Анатолием Барковым, Гали поразилась его внешнему сходству с воображаемым братом.
Боже мой, как это было давно! Сейчас, по прошествии стольких лет обитания на Западе, она не переставала благодарить судьбу за него.
Немногие играли в ее жизни значимую роль. Гали вспомнила ненавидевшего бандитов Ярослава, сотрудника Московского уголовного розыска, потом первых кураторов с Лубянки 14. С ними она чувствовала себя напряженно, невольно торопила время, когда встречалась на явках. А Барков, казалось бы, без особых усилий сразу расположил ее к себе. Скорее всего, сработало его сходство с придуманным братом.
С Барковым было все по-другому. Прежде всего, с ним было интересно. Обсудив на очередной встрече оперативные вопросы, они начинали говорить «за жизнь». Видимо, он находил время для чтения художественной и научной литературы. Делал какие-то выписки в блокнот, который носил с собой, и иногда читал их Гали. Прочитал на английском языке Яна Флеминга, Харолда Робинса и других модных в то время писателей. Потом Анатолий увлекся психологией и религией. Правда, как он объяснял Гали, к религии он относился как к тысячелетнему опыту управления огромными массами людей. Его это очень интересовало.
— Слушай, — наставлял он Гали, — и запоминай.
Анатолий начинал читать из блокнота:
— «Хорошими людьми называются те, которые умеют скрывать свои дела и мысли. Но если такого человека обнять, приласкать и выспросить хорошенько, то из него потечет, как гной из проколотой раны, всякая неправда, мерзость и ложь». Жутко, но похоже на истину. А вот еще интересная мысль: «И у воров есть друзья, и у грабителей есть товарищи, и у лжецов есть жены, которым они говорят правду». Вот видишь, основы агентурной работы были описаны еще в библейских книгах.
Мысленно Гали вновь перенеслась в Москву, на этот раз в мастерскую художника Хмельницкого.
Хмельницкий, проснувшись около 11 часов утра, соображал, отчего ему так плохо. Поначалу решил, что крепко перебрал вчера. Но, наконец, понял, что дело в другом. Никакое похмелье, даже самое страшное, не шло в сравнение с катастрофой, которая произошла.
Все мгновенно стало черным: и картины на стенах, и мольберт, из-за которого внезапно потянуло ветром — было широко раскрыто окно — и даже чистая белая сорочка, висящая на венском стуле.
«Черт, но ведь можно что-то сделать еще, — думал он, — надо поговорить с ней. Так не бывает, чтобы все рухнуло в одно мгновенье».
Зазвонил телефон. Он бросился к столу и сорвал трубку.
— Гали, Гали, это ты?
Но звонил Слава Трубецкой, замечательный график, живший в Ясенево. Кажется, они договаривались о чем-то на сегодня.
— Заходи, — коротко бросил Хмельницкий, — а то я за себя не ручаюсь. Узнал номер?
— Какие мы нежные, — пробасил Слава. — Ничего, я нарисую несколько бутылок портвейна. Пока.
— Номер телефона узнал? — этими словами Хмельницкий встретил друга.
— Конечно.
До прихода приятеля Хмельницкий успел принять душ и сварить кофе. Потом рассеянно ходил по мастерской, точно что-то искал, но никак не мог найти.
— Сам-то ты как? — спросил он гостя, заглядывая под стол. Тот, ни говоря ни слова, достал из портфеля две бутылки «Столичной».
— Это лучше, — согласился Хмельницкий.
— Ты что-то ищешь?
— Да так, — с отрешенным видом ответил Хмельницкий. — Галкину заколку.
