Но дело не только в том, что императрица неустанно и упорно повторяла царю свои воспитательные призывы, важно и то, как она их оформляла. По крайней мере, в годы Мировой войны она фактически требовала от мужа не только корректировки поведения, но и полной перестройки его личности. Эти сеансы императорской педагогики заметно учащаются во время периодов обострения политической ситуации.
4 апреля 1915 года императрица писала Николаю II: «Извини меня, мой дорогой, но ты сам знаешь, что ты слишком добр и мягок – громкий голос и строгий взгляд могут иногда творить чудеса. <…> Ты всех очаровываешь, только мне хочется, чтобы ты их всех держал в руках своим умом и опытом. <…> Смирение – высочайший Божий дар, но монарх должен чаще проявлять свою волю»467. Царица полагает, что пресловутое «умение очаровывать», якобы присущее императору, в сложившихся условиях явно недостаточно.
Через неделю она возвращается к характеристике личностных особенностей императора, человека и политического деятеля: «А ты лично завоевал тысячи сердец, я это знаю, твоим мягким и кротким характером и лучистыми глазами – каждый побеждает тем, чем Бог его одарил»468. Если сравнить эти слова с предшествующими письмами, то видно, что царица отдает должное наличным политическим способностям императора, но признает вместе с тем, что некоторые важные качества монарха у него отсутствуют. Бог-де одарил его многим, но одарил не всеми качествами, столь необходимыми императору.
В письме от 26 июня она вновь возвращается к характеристике волевых качеств царя: «Моего любимца (Sweethart) всегда надо подталкивать и напоминать ему, что он император и может делать все, что ему вздумается. Ты никогда этим не пользуешься. Ты должен показать, что у тебя есть собственная воля и что ты вовсе не в руках (are not lead by) Н[иколая Николаевича] и его штаба, которые управляют твоими действиями и разрешения которых ты должен спрашивать, прежде чем ехать куда-нибудь». На следующий день она вновь считает необходимым напомнить царю, что у него «слишком доброе и мягкое сердце»469.
22 августа 1915 года, перед важной поездкой Николая II в Ставку, накануне принятия им должности Верховного главнокомандующего, царица, опасавшаяся противодействия со стороны великого князя Николая Николаевича и его окружения, вновь настойчиво инструктировала императора, она боялась дурного воздействия, она опасалась его «исключительно мягкого характера», которому императрица противопоставляла свою сильную волю, свой твердый характер: «Когда я вблизи тебя, я спокойна. Когда мы разлучены, другие сразу тобой овладевают. Видишь, они боятся меня и поэтому приходят к тебе, когда ты один. Они знают, что у меня сильная воля, когда я сознаю свою правоту, – и теперь ты прав, мы это знаем – заставь их дрожать перед твоей волей и твердостью»470.
Вновь, 8 сентября, когда политический кризис еще не завершился, императрица призывает царя перестать быть «добрым и мягким»: «Продолжай быть энергичным, дорогой мой, пусти в ход свою метлу – покажи им энергичную, уверенную, твердую сторону твоего характера, которую они еще недостаточно видели. Теперь настало время доказать им, кто ты и что твое терпенье иссякло. Ты старался брать добротой и мягкостью, которые не подействовали, теперь покажи обратное – свою властную руку (the Master will)». О том же царица пишет императору и на следующий день: «Как бы хорошо дать им почувствовать железную волю и руку! До сих пор твое царствование было исполнено мягкости, теперь должно быть полно силы и твердости. Ты властелин и повелитель России, Всемогущий Бог поставил тебя, и они должны все преклоняться пред твоей мудростью и твердостью. Довольно доброты, которой они не были достойны. <…> Дружок (Lovy). Ты должен быть тверд…»471
Шли месяцы, а император, по мнению царицы, все еще не демонстрировал своей воли, не проявлял достаточной твердости. О «чрезмерной доброте императора» царица писала ему и в январе 1916 года: «Ты чересчур добр, мой светозарный ангел. <…> Люди злоупотребляют твоей изумительной добротой и кротостью. …тебя недостаточно боятся. Покажи свою власть»472.
Иными словами, но о том же она вновь писала и в марте 1916 года: «Твоя ангельская доброта, снисходительность и терпение известны всем, ими пользуются». Она требовала, чтобы царь действовал «более решительно», она призывала: «Докажи же, что ты один – властелин и обладаешь сильной волей»473.
Итак, императрица Александра Федоровна в своих письмах вновь и вновь пыталась заниматься политическим воспитанием и психологической коррекцией «слишком доброго», «мягкого», «снисходительного» и «кроткого» царя. Она занималась его профессиональным обучением, она воспитывала в нем самодержца, и одновременно она требовала от него глубокой личностной перестройки. Прежде всего она желала, чтобы Николай II наконец продемонстрировал свою волю, качество, которым, по мнению царицы, вполне обладала она сама, но которого так не хватало ее любимому супругу.
Если бы какая-нибудь русская крестьянка высказала своими словами в волостном правлении о царе то, что императрица Александра Федоровна писала мужу на своем своеобразном английском языке, если бы сельская жительница простым деревенским языком описала своим соседям пресловутую «мягкость» и «кротость» императора, то ее бы могли привлечь к уголовной ответственности за оскорбление своего государя.
Возможно, сдержанный Николай II действительно обладал скрытой сильной волей, которая не всегда была видна даже близким людям. Однако ряд членов императорской семьи, включая его мать и жену, считали иначе, они обе подозревали, что царь склонен поддаваться чужим влияниям. И множество участников политического процесса разделяли это мнение, полагая, что его недостаточная воля позволяет другим людям руководить его решениями. При этом информированные современники указывали на влияние императрицы, отчасти подтверждая ее самооценку. Бывший министр внутренних дел А.Д. Протопопов давал в июне 1917 года показания Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства: «Государыня – дополняла своею волею волю царя и направляла ее. Имела большое влияние. Твердый характер – нелегко сближалась с человеком, но полагаться на нее, по словам всех и моему впечатлению, было возможно – раз положение было приобретено»474.
Тема слабоволия царя порой соседствовала с утверждениями о том, что интеллектуальные способности императора ограничены. В мемуарах современников отмечается, что распространенное представление о царе как о недалеком, слабом и бесхарактерном человеке, который стал игрушкой в руках его хитроумных и эгоистичных слуг, существовало задолго до 1914 года475.
Неудачи царствования и военные поражения империи времен Русско-японской войны этому способствовали, в критических ситуациях люди вновь и вновь возвращались к теме безволия и ограниченности интеллектуального кругозора правящего монарха. В 1905 году современник зафиксировал в своем дневнике «популярные» стишки, которые «с удовольствием» передавал офицер русской армии: «царь (говорит) – Куропаткину – поменьше терпенья, побольше уменья, бери уроки у Куроки. А Куропаткин – царю: тебе ума побольше надо, поучись сам у микадо»476.
Данная тема получила развитие в оппозиционной пропаганде, а во время революции 1905 года она была необычайно растиражирована и визуализирована, иллюстрирована вследствие ослабления цензуры. Один из руководителей секретной полиции вспоминал: «Особенно специализировались некоторые из этих журнальчиков на высмеивании Царя. Он сидит на троне, а мыши подгрызают ножки трона. Он в испуге забился в занавеску, а с улицы несутся революционные крики. Вот примерно их обычный сюжет. И при этом соблюдался некоторый декорум, в том смысле, что Царя никогда не рисовали. Но карикатуристы так изловчились, что по пробору или даже по одному повороту головы легко было понять, в кого метило бойкое перо»477.
И уж совершенно не были ограничены в своем творчестве авторы тех сатирических текстов и изображений императора, которые создавались за пределами Российской империи. Разными способами они переправлялись через границу. Так, в годы Первой российской революции у контрабандистов порой кроме обычных товаров наряду с инструкциями по применению боевых гранат и наставлениями по ведению революционной пропаганды в войсках находили также и «порнографические карикатуры» на Николая II478.
Весьма широкое распространение получила книга В.П. Обнинского «Последний самодержец: Очерк жизни и царствования императора Николая II», изданная анонимно в Берлине в 1912 году. В ней рисуется уничижительный, хотя и не во всем реалистический портрет императора: «[Великий князь] Михаил не скрывает своего насмешливого и слегка брезгливого отношения к неспособному, запутавшемуся в дрянных делах брату… В самом деле, ничья психология не представляется такой странной и полной противоречия, как Николай II. Внешняя скромность, даже застенчивость, печальные глаза и недобрая усмешка губ, чадолюбие и равнодушие к чужой жизни, домоседство и алкоголь, лень к делам и резкость суждений, подозрительность и вера на слово всякому проходимцу, любовь к преступлениям, огню и крови и живая, невидимая вера в божество, щепетильная обрядность и столоверчение, открытие мощей и выписка Филиппов и Папюсов и т.д., без конца. Здесь не только двойственность – неизменный спутник всякой живой человеческой души, здесь просто анархическая смесь разных наклонностей, неустройство мыслительного аппарата, машина, где одни винты ослаблены, другие перевинчены, третьи растеряны. Словно насмех одарила Немезида этот отпрыск Романовского дома всеми отрицательными чертами его представителей и дала так мало положительных. Все это отразилось от услужливого бюрократического зеркала на управлении государством и внесло во все дела ту же путаницу, анархию, что царила в царской голове». Известный разоблачитель провокаторов В.Л. Бурцев, опубликовавший в 1913 году в своей парижской газете «Будущее» фрагменты из данной книги, был привлечен к судебной ответственности за оскорбление императора, когда он вернулся в Россию после начала войны479.
