Он взял чашу Киния и снова наполнил ее.
Филокл расстелил свой плащ и шумно плюхнулся на него.
— Тайный разговор? — спросил он, когда было уже поздно отгонять его.
— Нет, — ответил Киний. Забавно, но у лагерного костра его власть гиппарха словно заканчивается. — То есть да, но ты, как и прочие мои друзья, можешь порассуждать о моей личной жизни.
Спартанец и более пожилой гиперет переглянулись. Оба улыбнулись.
Киний посмотрел на одного, на другого и встал.
— Идите вы к Афродите, — проворчал он. — Я ложусь спать.
Филокл широким жестом показал на свой плащ.
— А я уже лежу.
Киний расстелил плащ и лег у костра. Никто больше не сказал ни слова, но он еще долго лежал без сна.
Где-то была сова, и он должен был поймать ее, хотя не понимал зачем. Он ехал на своей лошади — крупной, косматой, довольно неприглядной, — ехал по бесконечной неровной плоской земле, усыпанной пеплом. Пепел был повсюду, он поглотил все цвета, так что казалось, будто Киний едет в темных летних сумерках и покров ночи погасил все краски. А конь — если это был конь — скакал и скакал по равнине.
Увидев в отдалении реку, он испугался — это был острый, всепоглощающий страх, который он когда-то испытал впервые. Коню его страхи нипочем, и он продолжал скакать вперед, прямиком к песчаному броду у начала подъема.
Он поднял голову и увидел, что море мрачно мерцает; он понял, что снова очутился на берегу Исса. Вокруг брода множество тел, людей и лошадей вперемешку; люди изуродованы.
Копыта его лошади застучали по камням речного откоса — черная вода по-прежнему не отражала ни одной звезды.
Он должен поймать сову! Где она? Киний повернул голову и посмотрел направо, где второй таксис должен был прорвать стену наемников, но там были только тела, и пепел, и запах дыма, и тут он увидел поднимающуюся над землей крылатую тень. Он натянул узду, тянул все сильней, резал лошади пасть, но она продолжала скакать к броду.
«Не пересекай реку», — сказала Кам Бакка. Голос звучал ясно и спокойно; лошадь повернула, с плеском прошла вдоль края воды, а черные капли медленно поднимались в воздух и, касаясь кожи, обжигали, как лед. Потом он ускакал от воды — если это была вода, — он скакал по полю мертвых, и сова по спирали спускалась к нему, словно хотела схватить добычу.
Лошадь прянула — впервые за время этой безумной скачки, — он посмотрел вниз, мимо ее отвратительной шкуры; там лежало тело Александра, изуродованное, с лицом, покрытым улыбающейся золотой маской. Вокруг лежали тела его товарищей.
Такого не было, посетовала рациональная часть его сознания. Но эта мысль исчезла…
Сова…
…снижалась. Он увидел ее краем глаза, и повернул голову, и успел увидеть, как совиные когти впиваются в его лицо, проникают в его тело, как меч пронзает плоть. Он закричал…
…он летел. Он стал совой, и сова стала им. Лошадь исчезла… вернее, она тоже стала единым целым с человеком и птицей. Били большие коричневые крылья, он смотрел на землю внизу и знал, где живет его добыча, видел каждое ее движение на равнине пепла. Он поднимался с ветром мира под крыльями и, сильно, без устали взмахивая крыльями, полетел над низкими холмами вокруг поля битвы при Иссе, пока не оставил позади равнину пепла. Теперь он летел над миром людей и продолжал подниматься, пока не увидел изгиб моря от Александрии до Тира, а тогда начал падать, как стрела, минуя Тир, и Хиос, и Лесбос, минуя развалины Трои, минуя Геллеспонт, пока не замедлил падение, и не повис над морем травы, и не увидел на расстоянии дерево, в тени которого покоился весь мир, а ведь оно выросло из крошечного семечка. Он взмыл над деревом, и когда его когти впились в толстую, сочную кору…
…он проснулся, ощутив, что справа не хватает теплого тела гиперета. Он слышал, как Никий кого-то бранит, слышал молодые смеющиеся голоса и подумал: пора вставать. И тут на него обрушилось сознание огромности этого сна, и он остался лежать, пытаясь увидеть сон снова. Больше всего его ужасала чуждость собственных мыслей. Он вздрогнул — не только от утреннего холода, — подполз ближе к костру, и один из молодых людей Эвмена принес ему чашу с горячим вином.
— Агафон, — припомнил Киний имя парня.
Тот заулыбался.
— Принести тебе еще чего-нибудь? Мы спали на земле под открытым небом, как настоящие воины, — и я даже не замерз!
В такую рань Киний был не в силах выдерживать столько мальчишеского воодушевления. Он допил вино и плотно свернул плащ. За время, которое потребовалось огненному шару солнца, чтобы полностью подняться над горизонтом, все успели сесть верхом, пар поднимался из ртов в холодный весенний воздух, как белые султаны, и сон со всеми его путами, привязывавшими к другому, с помощью лучшего заклинания — работы — был забыт.
Киний знаком подозвал Ателия. Если не считать кратких и не слишком удачных попыток выучить сакский язык, за зиму Киний со скифом почти не виделся. Сейчас он ему улыбнулся.
Ателий казался настороженным. Киний не мог припомнить, когда видел скифа таким сдержанным.
— Найдем сегодня лагерь саков? — спросил он лазутчика.
Ателий скорчил гримасу.
— Да, — сказал он. — Второй час после подъема солнца высоко, если они не передвинулись.
Ему эта перспектива как будто не нравилась.
Киний потер заново отросшую бороду.
— Что ж. В таком случае веди.
Ателий в ответ серьезно посмотрел на него.
— Госпожа… из-за две недели ждать тебя.
— Ты хочешь сказать, что она могла уйти? — в тревоге спросил Киний.
За зиму Ателий стал говорить по-гречески гораздо лучше. Запас слов вырос, грамотность тоже. Но иногда его все равно трудно было понять.
— Не из-за уйти, — серьезно сказал Ателий. — Из-за ждать.
Он встряхнул узду, коснулся плетью бока лошади и исчез в траве, предоставив Кинию волноваться.
Когда колонна двинулась вперед, к Кинию подъехал Филокл.
— Что стряслось?
Киний небрежно махнул рукой.
— Наш скиф тревожится, потому что мы опаздываем.
— Гмм, — сказал спартанец. — Мы опаздываем. А госпожа не кажется мне начальником, который любит ждать.
Киний выехал из колонны, подозвал к себе Левкона и отдал несколько приказов, которые через два стадия заставили колонну перестроиться в противозасадную цепь. Когда неровная цепь стала двигаться правильно, Киний вернулся к Филоклу, который, как всегда, не принимал участия в маневре.
— Она поймет, что я запаздываю, — сказал Киний. — И царь тоже.
Спартанец поджал губы.
— Послушай, гиппарх. Если бы ты ждал ее, а она две недели натаскивала свою конницу…
Он приподнял бровь.
Киний наблюдал за строем, который продолжал продвигаться правильно.
— Я не…
— Ты не думаешь о ней как об обычном военачальнике. Ты думаешь о ней как о греческой девушке, умеющей ездить верхом. Пора с этим покончить, братец. Она не потерпит, чтобы ее воины две недели насмехались над ней из-за того, что она ждет, как кобыла в течке — жеребца, — вот мое предположение. Вспомни, как ты сам переносишь наши насмешки.
Левое крыло строя начала отставать: молодые всадники болтали на ходу. Двигаться так, чтобы между лошадьми всегда оставалось одинаковое расстояние, — нужно учиться долго. Строй начал распадаться.
— СТОЙ! — взревел Киний. А Филоклу сказал: — Она может даже не хотеть меня.
Спартанец не мигнул.
— Это совсем другая печаль — но если бы она не хотела тебя, вероятно, Ателий так не тревожился бы.
Киний наблюдал, как фланги цепи стягиваются к центру.
— Я всегда высоко ценю твои советы.
Филокл кивнул.
— Извинись перед нею так, как извинился бы перед мужчиной.
Киний почесал бороду.
— Пинай меня, когда я что-нибудь делаю не так.
И он отправился к старшим отрядов, чтобы обсудить маневр.
Первых лазутчиков они заметили в середине утра — темные фигуры кентавров на горизонте исчезали в один удар копыт. Лагерь нашли днем, как и предсказывал Ателий. При виде повозок внутри у Киния все перевернулось, и он так стиснул ногами бока лошади, что та нервно заплясала. На краю лагеря видны были несколько всадников, а на берегу реки собирался конный отряд.
Всадники галопом направились к ним — два молодых человека, великолепные в красной коже и сверкающих на солнце золотых украшениях; они неслись к голове колонны, махали руками и кричали. И остановили лошадей у самого края воды.
Киний провел свою колонну по высокой траве к лагерю и приказал остановиться. Сидел в голове колонны и чувствовал себя глупо, не зная, что делать дальше. Он полагал, что она выйдет навстречу ему. А увидел нечто вроде соревнования в стрельбе из лука.
