Киний провел свою колонну по высокой траве к лагерю и приказал остановиться. Сидел в голове колонны и чувствовал себя глупо, не зная, что делать дальше. Он полагал, что она выйдет навстречу ему. А увидел нечто вроде соревнования в стрельбе из лука.
— Стреляют из луков, — сказал рядом с ним Ателий. — Госпожа следующая. Видишь?
Киний видел. Как он может проглядеть ее? Страянка с луком в руках сидела на серой кобыле у самого края воды; она скинула куртку с плеча, подставив теплому весеннему солнцу одну обнаженную грудь, рукава отброшены назад, одно плечо голое до золотого ожерелья на шее. Волосы заплетены в две тяжелые косы. Когда она повернула голову, Киний увидел ее брови и выражение лица.
Так вот какая она на самом деле, подумал он. Да.
— Жди здесь, — сказал он Никию. Знаком попросил Ателия сопровождать его, коснулся коня плетью — ее плетью — и поскакал к ней по траве.
Стрелял мужчина. Когда Киний натянул узду, этот мужчина пустил лошадь вначале шагом, потом галопом по плоской, заросшей травой площадке у самой реки. Он склонился к шее лошади и выпустил стрелу в пучок травы. В его пальцах появилась вторая стрела, и он выстрелил в упор, так сильно наклонившись на лошади, что наконечник стрелы едва не коснулся цели; всадник пронесся мимо, повернул лошадь, уже наложив на тетиву третью стрелу, и одним гибким движением натянул лук и выстрелил. Последняя стрела на мгновение черной полоской повисла в воздухе и вонзилась в землю в ладони за мишенью. Остальные саки кричали и приветствовали стрелявшего.
Киний посмотрел на Страянку. Она сделала глубокий вдох, все ее тело сосредоточилось на цели, как охотничий пес — на раненом олене. «Как перед мужчиной», — сказал Филокл. Обнаженная грудь и линия мускулистого плеча до самой шеи — точно у Артемиды работы Фидия, но афинский ваятель никогда не видел на женском лице такого выражения — сосредоточенной целеустремленности.
Киний молчал.
Не глядя по сторонам, Страянка пятками коснулась боков лошади, и та с места пошла галопом. Первая стрела взвилась в воздух одновременно с первым прыжком лошади. В руке, натягивавшей тетиву, Страянка держала еще три стрелы; как фокусник, перебросила одну из них, натянула лук и выстрелила, наклонившись к самой цели, как мужчина до нее; она висела на лошади под немыслимым углом, косы вились за головой, на руках от усилий взбухали мышцы, а бедра и ноги слились с лошадью в единое целое.
Киний затаил дыхание.
Она наложила на тетиву последнюю стрелу и повернулась с такой стремительностью, что торс словно вращался сам по себе; снова выстрелила, и ее стрела оставалась невидимой, пока не пронзила травяную цель. Под приветственные крики Страянка извлекла из горита пятую стрелу, снова повернулась и выпустила ее; тело Страянки устремилось вверх, как у жрицы, молящейся Аполлону, стрела взвилась в голубое небо и зависла на вершине дуги, словно подхваченная рукой бога, прежде чем упасть к земле и пронзить пучок травы. Еще прежде чем стрела попала в цель, Страянка осадила лошадь и повернулась под восторженные крики сакских воинов и греков, стоявших выше по берегу.
Крики не стихали, хотя собралось не больше пятидесяти человек, слышались высокие голоса женщин и мужские басы. Несколько человек вышли вперед, приветственно поднимая руки, поздравляя, а пожилая женщина, трубач Страянки, подъехала и обняла ее.
Страянка отдала ей лук, повернулась, сунула руку в рукав и надела куртку на плечо. Потом — без оружия — поехала к Кинию.
Он, точно вежливый гость на симпосии, продолжал криками выражать свое восхищение. У него за спиной кричали другие жители Ольвии.
Но когда она подъехала ближе, Киний замолчал. Брови у нее такие, какими он их помнит, нос длинный, греческий, лоб чистый и высокий. Но как он мог забыть, какие у нее огромные глаза? И черные точки в их темной лазури?
Киний не знал, что сказать. Но он должен был сказать что-нибудь.
— Передай, что я не видал лучшей стрельбы.
Голос его звучал чисто и сильно. А он удивлялся, что вообще сумел заговорить.
Ателий заговорил по-сакски. Киний теперь знал достаточно слов, чтобы понять: его похвала передана без прикрас.
Страянка подняла брови и ответила Ателию, не отрывая взгляда от Киния.
— Она говорит, что много стреляет, когда долго ждет. — Ателий как будто нервничал больше Киния. — Говорит, что уже загрузила повозки, чтобы уйти. Потом увидела, что мы идем. Она спрашивает, можем ли мы ехать или нам нужно отдохнуть.
Киний не сводил с нее глаз.
— Скажи: мне жаль, что мы опоздали.
Ателий повиновался. На этот раз он говорил долго.
Страянка подняла руку и остановила его. Потом тронула свою кобылу с места.
Жеребец Киния оскалил зубы и принюхался, как можно дальше вытянув шею к кобыле, несмотря на то что Киний твердой рукой держал узду.
Кобыла сначала отшатнулась, потом со скоростью мысли повернула голову и укусила коня Киния в шею; жеребец заржал, шагнул назад, и Кинию пришлось постараться, чтобы усидеть в седле.
Страянка заговорила. Киний узнавал знакомые слова — кобыла, жеребец.
Сакские воины рассмеялись. Один из них смеялся так, что свалился на землю, а остальные, показывая на него, смеялись еще сильней.
Киний справился с жеребцом и повернулся к Ателию. Он чувствовал, что жарко покраснел. Страянка тоже смеялась.
— Что она сказала? — спросил Киний.
Ателий хохотал так, что закрыл глаза и обеими руками цеплялся за гриву лошади.
— Что она сказала? — снова спросил Киний, на этот раз голосом «для войны».
Ателий перестал улыбаться и сел прямо.
— Она пошутила, — ответил он после некоторого замешательства.
Саки продолжали смеяться. Хуже того, кто-то из саков перевел шутку ольвийцам. Люди постарше пытались скрыть смех, молодежь не могла справиться с собой.
— Это я вижу! — резко сказал Киний.
Страянка повернулась к женщине-трубачу, отдала несколько приказов, потом снова повернулась к Кинию и, когда он взглянул в ее синие глаза, улыбнулась. «Не будь ослом», — сказал он себе. Но внутри кипел и не мог ответить на ее улыбку.
— Над чем вы смеетесь? — спросил он у Ателия.
Тот пытался сдержать смех. Он дышал часто, как собака, похлопывал лошадь и в конце концов сдался, расхохотался снова и сложил руки на груди.
Киний посмотрел на удаляющуюся спину Страянки — она собирала всадников и выкрикивала приказы, а несколько молодых людей впрягали быков в повозки. Саки почти угомонились, но ольвийцы смеялись: шутку передавали по рядам все дальше.
Киний подъехал к Никию, который сидел с замкнутым, полным сознания долга лицом, — Киний хорошо знал это выражение.
Он заговорил негромко, твердо, словно ничего не случилось.
— Пусть все с боевых коней пересядут на походных. Напоить всех лошадей в реке, еда — хлеб и сыр — в седле.
Никий кивнул, словно не решался заговорить.
Филокл широко улыбался. Когда Никий начал отдавать приказы, он выехал из колонны. Левкон ехал рядом, красный, избегая встречаться взглядом с Кинием. Вообще никто из его людей не смотрел ему в глаза. Эвмен смеялся и не мог успокоиться.
Ателий коснулся локтя Киния. Он улыбался.
— Она сказала… может, кобыла… — его снова разобрал смех, и он сумел прохрипеть только: — В течку… две недели назад.
Киний выстроил его слова по порядку, обдумал, и вместо мрачной маски на его лице появилась легкая улыбка.
Солнце не успело передвинуться над морем травы и на ширину ладони, а вся колонна — и саки, и ольвийцы — уже верхом двигалась на север. Киний сменил лошадь и отправился в голову колонны, где ехала Страянка со своим трубачом — пожилой женщиной с суровыми глазами и дубленой кожей; волосы у нее были ярко-рыжие, как у Диодора, какими их помнил Никий с прошлого лета.
Когда он подъехал, Страянка улыбнулась — лучшей из улыбок, какими до сих пор дарила его. Она подтолкнула своего трубача и заговорила с Ателием. Позади захихикали ближайшие саки.
— Она спрашивает — где твой жеребец, Киниакс?
— Скажи, что мой жеребец так огорчен, что на нем нельзя ехать. Он в отчаянии — ты можешь сказать «в отчаянии»?
Как переводчик, Киний намного уступал Страянке.
Ателий покачал головой.
— А что такое отчаяние? Что-то плохое?
— Такое плохое, что невозможно есть, — сказал Киний.
— Ага! Любовная болезнь!
Ателий рассмеялся и быстро заговорил. Киний не успел его остановить.
Саки снова засмеялись, а рослый черноволосый всадник за Кинием протянул руку и хлопнул его по спине.
Страянка повернулась и провела рукой по лицу Киния. Это движение — она была очень проворна — застало его врасплох, и он отшатнулся и едва не лишился ее прикосновения.
Ателий смеялся вместе с саками, потом сказал:
— Она говорит… не беспокоиться, — он снова расхохотался так, что не смог говорить, — она говорит… может, через две недели… снова течка…
