Остальные соревнования они смотрели вместе. Он вдруг взял ее за руку; Страянка повернулась к нему, широко раскрыв глаза с огромными зрачками, и провела большим пальцем по его ладони. Не обращая внимания на окружающих, она гладила его руку, повертывая ее вверх и вниз, и Киний присоединился к ее игре — гладил ее руку, сравнивая мозоли на ладони с мягким бархатом тыльной стороны, осмелившись притронуться к ее запястью, как будто это гораздо более укромное место.
Большее уединение для них невозможно. Оба молчали. Время шло, состязания сменились выпивкой, и давление выпитого в мочевом пузыре заставило Киния неохотно подняться. Он осмотрелся, понимая, что глупо улыбается, как влюбленный мальчик, впервые встретившийся с девушкой. Они ведь даже не говорят на одном языке. Она встретилась с ним взглядом и опустила глаза. Рассмеялась.
— Страянка, — сказал он.
— Киниакс, — сказала она.
Это был четвертый вечер.
На следующий день, проснувшись, он почувствовал, как затекло тело. Кинию было холодно, болели руки, суставы распухли. Пытаясь застегнуть плащ, он почувствовал боль в правом плече — следствие вчерашнего броска. Он подозвал к себе Эвмена и Ателия.
— Хочу в дороге поупражняться в сакском, — сказал он. Оба с улыбкой отвели глаза. Но когда все сели верхом, Эвмен и Ателий подъехали к Кинию и начали показывать на разные предметы: кобыла, жеребец, небо, трава — и называть их по-сакски. Корни слов казались странно знакомыми, словно персидские, а некоторые напоминали те древние формы, что использовал Поэт, но окончания были другие, и звуки произносились по-варварски.
Киний начал изучать сакский еще зимой, но учения и политические сложности мешали брать уроки языка. Теперь, когда предмет уроков перед ним и делать нечего, кроме как ехать и наблюдать, как Левкон управляется с людьми, Киний взялся за работу, точно мальчик под руководством учителя.
На привале в середине дня к ним присоединился Парстевальт, рослый, особенно для саков, мужчина со светлыми золотыми волосами, очень загорелый. Киний знал, что он приходится Страянке родичем, но кем именно, определить было трудно, — что-то вроде двоюродного брата по материнской линии. Он успешный военный вождь, на седле у него висят скальпы дюжины врагов.
Человек умный, он легко включился в уроки языка. Казалось, ему нравится все греческое.
Через час он уехал и вернулся со Страянкой, которая до конца дня ехала с ними, называя предметы по-гречески, когда Киний называл их по-сакски.
Практикуясь в греческом, она продолжала командовать колонной, и у Киния была возможность понаблюдать за ее действиями.
Она была прекрасным военачальником. У него на глазах она развела двух мужчин, ссорившихся из-за оленьего окорока. Ее голос оставался спокойным, ровным, но глаза сверкали. Спорщики отшатнулись, словно от удара. Страянка ездила вдоль колонны. Она знала состояние каждой лошади в большом табуне, а ее лазутчики всегда были начеку. По вечерам она разговаривала со своими людьми, когда те побеждали в состязаниях и когда терпели поражение. Все это он понял, наблюдая за ней. Но еще больше он узнал, глядя на ее воинов: все обращались к ней с уважением, почти с благоговением. Она никогда не отказывалась от соревнования, и хотя не всегда выигрывала, победитель мог гордиться, если она проигрывала хоть в чем-то. В начале дня она первой оказывалась в седле и последняя спешивалась, когда колонна останавливалась. Для каждого воина в отряде — мужчины и женщины — у нее были свой голос и свое лицо. Некоторым она объясняла, ради доходчивости жестикулируя, другим просто приказывала.
Все воины любили ее.
На шестой день Киний через Эвмена разговаривал с Парстевальтом, когда Страянка прервала урок языка и отъехала поговорить со своим лазутчиком. Парстевальт почти все время ехал с Эвменом и Никием и задавал вопросы, как только ему удавалось их сформулировать. Когда он упомянул набег, в котором участвовал год назад, Киний спросил:
— Набегом руководила Страянка? Против гетов?
Ателий передал вопрос и закатил глаза, отвечая:
— Он говорит — проклятые геты. Сожгли города — три города. Будут убивать всех, кого найдут.
Киний кивнул, показывая, что понял.
— Сколько раз она водила саков? — спросил он, показывая на Страянку. — В набеги? На битвы?
Эвмен передал вопрос. Его сакский с каждым днем становился лучше.
Черноволосый мужчина посмотрел на узду, потом, словно в поисках вдохновения, на солнце.
— Столько, сколько дней в месяце, — ответил он через Эвмена.
— Тридцать? — громко спросил Киний. — Тридцать набегов?
Филокл, который всегда являлся на интересный разговор, выехал из сакской части колонны.
— Больше, чем Леонид[66], — сказал он.
— Больше, чем я, — сказал Киний.
— И больше, чем я, — подхватил Никий. Он улыбнулся Кинию. — Отныне буду более почтителен.
На седьмой день лазутчики нашли стадо оленей, и смешанный отряд охотников — саков и ольвийцев — отправился за свежим мясом. Вернулись они с шестью большими тушами. Киний стоял рядом со Страянкой, когда делили мясо. Молодые сакские воины свежевали добычу, а рабы разрубали суставы и расчленяли тушу.
Страянка смотрела, как две молодые женщины свежуют самого крупного оленя. Киний наблюдал за ней. Он видел, что ей хочется что-то сказать, может быть, самой взяться за работу, потому что женщины многое делали неправильно.
Трое всадников из Ольвии, из числа молодых и праздных, подошли и встали рядом, потому что женщины, занятые своей кровавой работой, разделись донага.
Страянка оторвалась от своих забот, когда один из этих молодых людей воинственно сказал:
— Варвары!
Она повернулась к Кинию и приподняла бровь.
«Кому нужен язык?» — подумал он. Подошел к троим гиппеям.
— Господа, если вам нечем заняться, я поучу вас разделывать тушу.
Тот, что сказал «варвары», Алкей, покачал головой.
— Это занятие для рабов, — сказал он. — Мы смотрим, как амазонки купаются в крови.
— Они свежуют оленя не для того, чтобы очаровать вас своими прелестями. Уходите, или я заставлю вас разделывать туши.
Киний говорил тихо. Он не хотел предавать огласке дурное поведение двоих людей. Краем глаза он видел, как трубач Страянки и еще несколько женщин наблюдают за ними, поигрывая кнутами.
Алкей подбоченился.
— Я не в дозоре, — произнес он высокомерно. — И могу смотреть на варварских женщин, если хочу.
Товарищи отодвинулись от него, как от зачумленного. Киний поискал взглядом Эвмена или Никия — он предпочел бы, чтобы послушание насаждал кто-нибудь другой.
Но оба были заняты.
Не повышая голоса, Киний сказал:
— Нет, не можешь. Не глупи. Иди вычисти свою лошадь и ступай на караул — до моего нового приказа.
Алкей надменно посмотрел на Киния:
— Мне приказывает только Левкон, — сказал он. — К тому же…
— Молчи! — произнес Киний голосом, которым приказывал в бою. — Больше ни слова!
Алкей старался мимо Киния смотреть на молодых женщин. Он оглянулся на товарищей с высокомерием подростка, убежденного в поддержке друзей. И усмехнулся.
— Ты мешаешь мне смотреть, — лениво сказал он.
Киний потерял терпение. Все произошло мгновенно: накатил гнев, и он одним ударом поверг парня в беспамятство. Заныло плечо, вдобавок он рассек костяшки пальцев. Киний повернулся к товарищам Алкея.
— Заверните его в плащ и положите на лошадь. Побудьте с ним, пока он не придет в себя. Потом помогите ему почистить лошадь и втроем отправляйтесь нести дозор, пока я вас не отзову. Поняли?
Оба кивнули; у обоих глаза были круглые, как у афинской совы.
Когда он вернулся к Страянке и Ателию, девушка покачала головой.
— За что ты ударил этого человека? — спросила она на недурном греческом.
Киний повернулся к Ателию.
— Как сказать «неповиновение»?
— А что такое неповиновение?
Киний медленно вдохнул. Он рассердился — очень рассердился.
— Когда я отдаю приказ, я ожидаю исполнения. Если приказ не исполнен, это неповиновение.
Страянка поворачивала голову от одного к другому. Потом на быстром сакском задала короткий вопрос. Киний уловил свое имя, но больше ничего.
Ателий покачал головой, посмотрел на Киния и заговорил; говорил он долго, делая жесты, обозначающие езду верхом и сон. Потом сказал Кинию:
— Она спрашивает меня, давно ли я с тобой. Я сказал. Еще она спрашивает, часто ли ты бьешь людей. Я сказал, не бьешь.
Страянка посмотрела ему в глаза. У нее самой глаза были темно-синие, как Эгейское море на солнце после бури. Киний выше ее на полголовы. Она стояла очень близко. И обратилась прямо к нему, заговорила медленно и внятно — по-сакски.
Киний не понял ни слова.
