— Хочу. Хочу, хозяин. — Выдыхаю я.
— Проси. — Вероломно тянет мой хищник, глядя на меня. — Проси меня продолжить, зайка.
Ну конечно. Думала ли я, что все будет просто? С ним? Нет, просто быть не могло. И то что происходит сейчас — всего лишь начало того, что нам предстоит. Смогу ли я играть по его правилам? И какие они — его правила? Но ведь не попробуешь — не узнаешь, как иначе-то?
— Умоляю, хозяин, — хрипло прошу я, — продолжи то, что ты начал.
— Трахни пальцами свою грязную девчонку? — подсказывает Вадим, явно наслаждаясь происходящим.
— Да-а-а, трахни. Пальцами. Меня. — шепчу я, — молю, хозяин. Трахни пальцами свою грязную зайку.
Господи, как пошло это звучит. И как же эта пошлость меня заводит…
Приличия? Какие такие приличия? Вы мне еще напомните про воспитание, про то что хорошие девочки так себя не ведут, и так далее.
Какая из меня хорошая, а?
Вот из меня, которая только что почти кончила, не слезая с колен Дягилева.
Я забила на приличия ровно в тот момент в театральном фойе, когда поняла, что больше терпеть без него не могу ни секунды. Когда отдалась безумству собственной роли, когда заявила чуть ли ни на весь мир, что готова принадлежать только ему.
Вадиму нравится мой тон. Его глаза пылают алчными темными звездами, как мог бы сиять голодный космос, если бы он умел сиять.
Ладонь Вадима снова ныряет к моему лобку. Второй акт моей пытки начинается.
Его пальцы… Десять моих личных проклятих, причем им не нужно работать всем сразу. Только один — для клитора, и два — чтобы засаживать внутрь меня.
Три. Всего три, а я уже почти умираю.
От того что он мной вытворяет только тремя — уже можно умереть, только кто бы даст. Он — не даст, ни в коем случае.
Сложно. Сложно не орать во весь голос от того что происходит, сложно только дышать, хватать ртом воздух, в котором чудовищно мало кислорода. Дышать все равно нечем… Весь мой воздух это Дягилев. И если он отведет свой взгляд — меня не станет.
Второй раз на ту же вершину мой хозяин поднимает меня без лишней спешки.
— Как же ты течешь, ушастая, — с искренним восторгом замечает Вадим, — если подставить ладошки ковшиком тобой можно напиться.
Я прям ощущаю, как начинают пылать щеки.
— Это плохо? — тихо шепчу я, а он толкает пальцы внутрь меня еще глубже, задевая чувствительную точку, отправляя меня в легкий чувственнный нокаут.
— Ужасно. — бархатно смеется он. — Совершенно непреемлемо, зайка, ты должна течь еще сильнее. Плохо меня хочешь?
Плохо? Можно хотеть лучше? Сильнее?
— Я очень хочу вас, хозяин. — лепечут мои губы, пока мой измученный этими жаркими пытками мозг пытается выродить внятное предложение. Роль умнее меня, мое подсознание умнее меня, они всегда говорят то что нужно.
— Хочешь? — ласково пришептывает мой дьявол мне на ухо. — Хочешь, чтобы я сейчас порвал на тебе твои трусишки? Хочешь чтобы развернул к себе спиной и усадил тебя на свой член, сладкая моя? Хочешь, чтобы сам натягивал тебя на себя, а ты кусала свои наглые губешки, которыми смела мне отказывать? Хочешь, чтобы отодрал тебя как маленькую шлюшку, а ты только и думала бы как тебе сдержать крик? Хочешь заслужить свой оргазм, а моя сладкая? Хочешь послужить для моего удовольствия?
Он помнит. Он все по-прежнему помнит все, что было у нас с ним в самом начале, и явно намерен мне вернуть все долги с процентами. А я не знаю, как у меня не горит голова. Она должна как минимум дымиться. Слишком жарко, слишком непотребно, и слишком заманчиво, чтобы взять и отказаться.
— Да-а-а, — тихо, хрипло, даже не успев подумать и осознать. — Сделай так хозяин. Умоляю тебя, сделай именно так. Заставь меня служить твоему удовольствию.
Почему такая разница? Почему он обещает отодрать меня как шлюшку, и меня это не оскорбляет, это заставляет меня дуреть еще сильнее. Да, хочу быть его шлюшкой. Только для него и ни для кого больше.
Он тянет меня к себе, он наконец-то меня целует. Глубоко, неторопливо, не останавливая свою деятельность в моих трусах ни на секунду. Боже, что за пальцы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
И боже, как я уже хочу его член…
— Приехали, зайка, пора вылезать. — нежно шепчет мое исчадие ада мне в губы и снова лишает меня своих пальцев. До меня запоздало доходит что да. Машина стоит. И кажется — стоит уже даже в гараже.
И…
— Вади-и-им!
Кажется, это вою обломавшаяся я…
34. Терпенье дает уменье
— Вади-и-им!
Боже что за стон. На шкале озвученного голода — максимум. Каким эхом он отдает в душе.
— Ух ты, ушастая, ты знаешь, как меня зовут? — смеется Вадим, а сам тянет девушку к себе, пропуская гладкие золотистые пряди сквозь пальцы, вдыхая запах её кожи.
Хорошо, что осмелилась назвать по имени, хорошо, что дистанции между ними все меньше. Его устроит "Хозяин" по ночам, "Вадим" по утрам.
Хнычет. Умоляюще.
Малышка. Вот слушаешь её и сложно держаться, сложно не брать её сейчас, но это того стоит. Она не должна ослабевать в своем желании. Всегда должна хотеть только его. Служить — только его похоти. Жить только им. Места в её душе и сердце не должно быть больше ни для кого из мужчин.
И ни одного больше “Нет” с её губ он не потерпит. Только “Да” и “Еще”. И ничего больше.
— Пока не доберемся до спальни, вознаграждения не жди, — лаская пальцами нежную шею, шепчет Вадим, а затем открывает дверь. Соня понятливая, стоически терпит возбуждение и облом, соскальзывает с колен Вадима, выбирается из машины.
Когда уже зашли в лифт, пальцы распускают на шее галстук.
— Иди-ка сюда, моя сладкая зайка.
— Не хочешь мне показывать свое логово, хозяин? — улыбается Соня, пока Вадим затягивает узел на её затылке.
— Ты успеешь еще насмотреться, малышка. Это теперь и твой дом. — Губы прижимаются к её шее. Хлебнул бы её крови, может, хоть это помогло бы утолить его голод по ней хоть самую малость.
Её измученный тихий стон снова заставляет сладко вздрогнуть тьму в душе Вадима. Боже, как же он по ней изголодался. Как бы еще сегодня вспомнить про такую штуку как милосердие и не затрахать эту ушастую до обморока.
Слава богу, лифт быстро поднимает Дягилева на второй этаж, открывается прямо в темную спальню. Специально так планировал расположение комнат и лифта, но тогда еще не думал, что его вообще когда-нибудь накроет вот так, что даже несколько шагов по собственной спальне будут даваться с таким трудом. Но все же он подводит Соню к кровати. Заставляет её сесть на гладкий шелк постельного белья.
— Раздевайся, сладкая, — шепчет Вадим на ухо Соне, пока его пальцы дергают вниз язычок молнии на её платье. — Совсем. Повязку не снимать. Одежду бросить на пол. Ждать меня на коленях на кровати. Поняла?
Она поняла. Послушная понятливая зайка. Долгожданная. Сколько времени он ждал этого момента, когда она окажется в его власти?
Когда затея “просто сорвать сделку конкуренту” превратилась в затею “заполучить эту девочку себе насовсем”? Эрос знает. Возможно.
Когда Вадим возвращается — он первым делом видит голую спину зайки. И соблазнительную пятую точку, опущенную на голые пятки. Из всей одежды на Соне только и есть, что ошейник Вадима, да его же галстук, которым он завязал ей глаза. Ох, не хватает на этой пятой точке пары засосов, ей богу. А эти простыни просто необходимо срочно смять и скомкать. Только тогда картина будет идеальна.
Она ждет. Вадим еще несколько минут позволяет себе только ей полюбоваться. Она ждет. Ей это мучительно, но она ждет. И никаких поползновений в сторону повязки — ладошки Сони, как у примерной девочки, лежат на коленях.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Все, пора приступать к основному блюду этого вечера. Одними аперитивами обходиться уже нет никакой возможности.
— Руки за голову, моя девочка.
Когда нежной кожи касается грубоватый джут, когда на запястья начинают ложиться петли обвязки Соня вздрагивает.
— Тише, тише, — успокаивающе шепчет Вадим, заставляя Соню уткнуться лицом в шелк простыней. — Да, я сейчас тебя свяжу, зайка моя. А потом хорошенечко тебя отдеру. Хочешь?
