Пальцы Вадима ложатся на подбородок девчонки.
Голубые глаза, красивые глаза, если бы делали вино из васильков — оно бы было именно такого цвета. И какие искренние, умоляющие, встревоженные. Боится, что он откажется?
— Забрать тебя себе, зайчонок? — улыбается Вадим мягко. — С удовольствием заберу.
И пеняй на себя, ушастая, сама на это подписалась.
Ошейник лежит в кармане. И можно, наверное, подумать, что Дягилев к этому моменту готовился и вообще все подстроил. Хотя нет.
Приехал Вадим в театр из-за Сони — да. Он уже чудом не перекусывал вилки от голода по ней. И как назло — Афоня решил поелозить под ногами, устроил хакерскую атаку на сайт сети, как будто Вадиму заняться было нечем. А ведь было — он разбирался с Бариновым. И сил эта разборка потребовала больше, чем ожидалось.
И все равно Дягилев не смог не вырваться, как только в делах наметился просвет. Только услышал, что Соню выведут куда-то без тени-телохранителя.
Особенно — когда услышал, что Старик бронировал ложу не только под себя и дочь, но и под Баринова.
Особенно — с учетом всего того, что Вадиму удалось откопать на Сергея. Далось это ему, конечно, большой ценой, закапывали очень долго, старательно, хвосты заметить было сложно. Но не невозможно.
Возвращаясь к теме, ошейник в кармане оказался не потому, что Вадим рассчитывал на этот спектакль. Не рассчитывал. Как можно рассчитывать вот на такое от свежей неподкованной в Теме девочки? Когда не ты ей приказал, чтобы проверить глубину её зависимости от себя, а она сама вытворила. Честно говоря, до сих пор в голове гудело от осознания, насколько Дягилев рвет своей девочке крышу, что она вот это вывернула прилюдно, да еще и при отце.
Измучилась, зайка, изголодалась, это ли не самая волшебная новость в этой вселенной?
На самом деле Вадим просто уже в тысячный раз перекладывал этот ошейник из кармана в карман, просто выгадывая удачный повод. Выжидал. Это же должно было наконец произойти, Вадим долго вел свою девочку к этому.
И оно наконец-то происходит. Сладкий момент, долгожданный.
Плотная кожа ложится на горло девушки.
Плохо ли, что надевает Вадим надевает на свою зайку ошейник прилюдно?
Она прилюдно встала на колени, долг красен платежом. Спектакль должен быть доигран. Тем более зрители не расходятся, не обратив даже внимания на первый звонок к началу спектакля. Смотрят. Вот и пускай посмотрят.
Тем более, что Соня жмурится — явно от удовольствия. У неё и в мыслях нету думать о публичности происходящего. Смотри-ка, на всех ей наплевать, кроме Вадима. Её вообще отпускает от этого? Хорошо бы нет.
Шейка у зайки красивая, нежная, лебединая. Черный ошейник хорошо смотрится. Серебряное “ДД” — “девочка Дягилева” смотрится еще лучше.
Вадим цепляет пальцем кольцо для карабина, тянет Соню вверх, заставляя подняться. Опускает ладонь на талию.
— Делай такое пореже, — шепчет Вадим зайке на ушко, прижимая девушку к себе, — а то я ж едва не стал эксгибиционистом сейчас. Поняла?
— Да, — шепотом откликается Соня, и на щеках проступают алые пятна. Поняла ли? Надо крепче прижать её к паховой зоне, чтобы ощутила наглядней. Дягилев сроду на эрекцию не жаловался, но вот чтобы так, махом, как у шестнадцатилетнего пацана — так давненько не накатывало. И ведь не откатывает же.
Отделяло от непотребства на самом деле мало. В первые секунд двадцать Вадим едва удержал себя от домспейса. Накатило. И зрение начало порываться фокусироваться только на зайке, и уши будто заложило плотной ватой.
Это просто вне рамок — это была не сессия, это даже не был секс. Но Соня выдала такую эмоциональную отдачу, что сработало без всего этого.
Что за девчонка, а? Давно ли не девственница, а вытворяет вот это — сладкое, порочное действо. Даже объяснять не надо, все сама на ходу схватывает. И было у Дягилева ощущение, что вовсе не он отравил эту девочку своим пороком. А она — травит его собой. Потому что… Лучше не вспоминать эти темные голодные семнадцать дней без неё. И если первые пару дней было еще ничего, потом начался кромешный ад.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Но нельзя было отвлекаться, отвлекись на час — и ускользнет нить. А вытянулось с этой нитью действительно грандиозное.
Кажется — прошла вечность, на самом деле — и пяти минут не пролетело. Просто в такие моменты время будто растягивается и чего ты только не успеваешь обдумать.
Из туалета — кстати женского — нежданно-негаданно вываливается Баринов. физиономия у щенка вся измазана в крови. Рубашка тоже. Течет из носа — кажется, он в него получил. От зайки? Дивно. Но вообще, не она должна укрощать этого ублюдка.
— Ты… — яростно рычит Баринов, заметив Соню, но тут же обращает внимание и на Дягилева и шарахается назад. Взгляд тут же становится затравленным. Он ведь помнит тот разговор. И подробное разъяснение на тему того, что Дягилев с ним сделает, если Соня пострадает от руки “муженька”.
А она ведь пострадала.
Красная как от пощечины щека, алое пятно на лбу, явно от удара, задранное платье…
Вадиму даже спрашивать не надо, что хотел щенок, и так понятно. Вот не понимают некоторые люди предупреждений, категорически.
— Выйдешь на улицу, там увидишь Бориса, иди к нему, — тихо приказывает Вадим Соне, фокусируясь тем не менее на Баринове. — И не забудь одеться.
— Хорошо, хозяин, — шепотом откликается Соня.
— На людях необязательно, — Вадим улыбается. — Хотя мне нравится, учти.
— Учту, хозяин, — покладисто откликается маленькая поганка, опуская свои длинные реснички.
Она идет в другую сторону — в обход, туда, где Вадим бронировал под себя ложу. Явно чтобы не столкнуться с отцом, да и избежать столкновения с Бариновым.
Её отец смотрит ей в спину — прямую спину, с гордо развернутыми плечиками, и явно находится в эмоциональном коллапсе.
Отчасти Вадим Афоне даже сочувствует. Но так масштабно лажать в отношении родной дочери — еще надо умудриться.
Баринов дергается, когда Вадим шагает в его сторону, в уме прикидывая, какая рука у этого мудачка поднялась на Соню.
Правая щека? Рука левая. Ну, окей, её и сломаем.
— Куд-да, — тянет Дягилев, прихватывая сопляка за шиворот и швыряя к стене. Трусливый щенок. Невоспитанный. Ох, Марго, Марго. Прекрасный экземпляр бизнес-вумен, а вот мать — явно паршивая. Или по-матерински жалела сыночку?
Вадим заламывает руку Баринову, пристально глядя в лицо Афанасьева. В перекошенное лицо Афанасьева. До надсадного протяжного воя щенка. Но он ведь знал, что нельзя тянуть руки к Соне? Знал. Вот и пусть теперь пеняет на себя.
— Это ты должен был делать, — ядовито сплевывает Вадим, сильнее выкручивая руку Сергею и глядя в глаза Сониного папаши, — никуда не уходи. И к тебе дело имеется.
Ведь и правда, это было дело отца — защитить дочь от мудака. Почему он этого не сделал — история умалчивает.
Женский туалет так кстати оказывается рядом — отличное место для свершения казни. Вадим, честно говоря, еще со времен американского колледжа никого не макал башкой в унитаз. Очень хотелось, но не попадалось на его пути таких ушлепков.
Вот, попал.
И ни слова напоследок не сказать. Никаких “лучше беги”, о нет. Слишком щедрый совет.
А уже выходя из туалета, Вадим вытаскивает из кармана брюк флешку. Маленькую, черную. Только для того, чтобы сунуть её в нагрудный карман на пиджаке Афони.
— Познакомься на досуге, папочка, — улыбается Вадим неестественно. — Надеюсь, что до тебя дойдет, какой ты кретин. Не могу же я настолько феерично в тебе ошибаться.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
У Афанасьева подергивается щека. И взгляд убийственный.
— Какого хрена вообще ты… — начинает он и замолкает сам, явно потеряв мысль. Кажется, вопросы у него в голове роятся густо, толком и не поймешь, что волнует больше.
— Да все ты понял, — Вадим пожимает плечами. — Поговорим, когда ты, наконец, увидишь полную картину. Ну, или не поговорим, если ты в курсе. В таком случае, не жалуйся, когда огребешь. А сейчас меня ждут, извини.
