холодную жижу по щиколотку. Черная, липкая грязь чавкает, стонет, отрыгивает воздух. Ольга не останавливается, бежит всё быстрей, не обращая внимания на ветки, словно плетьми секущие лицо, на колючий лапник, цепляющийся и рвущий ее плащ. Силы быстро покидают ее. Она задыхается, переходит на шаг, но обернуться боится, как будто встретившись взглядом с мужчиной, окаменеет, застынет, и не сможет больше сделать ни шагу. «Останавливайся и прячься за стволом, – вспоминает она совет Глеба. – Заставляй того, кто следит, выдать себя…»
Она останавливается, прижимается к сырому черному стволу бука, касается его наждачной коры разгоряченной щекой и зажмуривает глаза. Она так часто дышит, что можно подумать, будто пытается согреть, оживить дерево. Сильные удары сердца, кажется, разносятся по всему лесу и отзываются эхом. Ольга открывает глаза и чуть сдвигает голову в сторону, выглядывая из-за дерева.
Сердце ее ухает куда-то вниз. Мужчина идет по ее следам, уже не таясь, во весь рост, аккуратно раздвигая ветки и оберегая лицо. Он смотрит на нее. Лицо его спокойно, и даже можно заметить, как насмешливо искривлены губы.
Это конец… Уже нет сил бежать. Да и куда бежать, зачем бежать? Он сильнее, на его стороне правда и закон. Выкрутит руку, вызовет по рации бригаду жестоких и беспощадных мужланов в матерчатых масках. Они быстро заставят Ольгу признаться, где прячется Глеб. И поведет она вооруженную до зубов толпу в униформе в овраг, и будет прятать глаза и заливаться краской стыда, а Глеб, болезненно усмехаясь, скажет: «Давно бы так, подруга! И чего тянула?» И ее слова оправдания, и мольба простить ее будут звучать жалко и фальшиво. А потом клацнут на его запястьях наручники, сильные парни кинут Глеба лицом в сырую землю, да еще наступят ему на спину ботинком с толстой рифленой подошвой…
Она рывком срывает с плеча сумку, расстегивает молнию и, до крови кусая губы, вынимает сверток. Клочки мятой газеты падают под ноги. Ольга сжимает рукоятку, глубоко, до хрипоты дышит… Сердце… Только бы не выскочило из груди, только бы не покинуло… Она смотрит на пистолет. Как заставить эту злую и страшную игрушку работать? В Чечне видела, но забыла… Кажется, надо оттянуть затвор…
Пистолет слушается ее, смазанная пружина слабо сопротивляется. Раздается щелчок. Затвор возвращается обратно, загоняя патрон в ствол. Ольга приподнимает оружие, смотрит на него с ужасом.
– Девушка! – раздается мужской голос. Он совсем близко. Слышно, как чавкает глина под ногами. – Может, хватит со мной в прятки играть?
Она сжимает рукоятку с такой силой, что немеют пальцы. Вот она, соломинка. Вот он, единственный выход из тупика… Ольга делает шаг в сторону, выходит из-за дерева, вскидывает пистолет и дважды, почти в упор, стреляет в мужчину.
* * *
Всё хорошо. Всё страшное уже позади. Не она первая, не она последняя, кто так делал. Когда загоняют в угол, то пистолет становится не таким уж дурным средством для спасения.
Ольга некоторое время стоит неподвижно, глядя на распростертое перед ней тело. Обе пули вошли в грудь, продырявив пальто. Крови не видно. Мужчина лежит, запрокинув голову и неестественно согнув одну ногу. Руки вытянуты, словно он, уже мертвый, решил сдаться.
Ольга кидает пистолет под ноги, наступает каблуком на рукоятку и боязливо приближается к убитому. Какое-то необыкновенное чувство испытывает она. Перед ней лежит человек, которого она по своей воле лишила жизни. Какой чудовищной силой и властью она только что обладала!
Ольга озирается по сторонам. Вокруг черные стволы деревьев, оголенные, расползшиеся в разные стороны ветви ежевики, маслянистый покров из преющих листьев. Никого. Только она и убитый ею человек.
Ольга смотрит на него и не может избавиться от чувства, что мужчина сейчас резко схватит ее за руку и приподнимется, как бывает в фильмах ужасов. Но он неподвижен, он не дышит. Его уже нет на этом свете…
«Как ему хорошо, – думает она. – Он уже не чувствует сырости, холода, не стыдится своей позы, не боится выпачкать в грязи лицо. Ему уже безразличны все его старые болячки, он уже не страдает от ревности к жене, не беспокоится за завтрашний день… Всё это ярмо он уже оставил на земле, а сам воспарил…»
Она медленно возвращается к платформе. Сумку с продуктами опускает под ствол поваленного дерева, зачем-то закидывает ее листьями. На ходу проверяет содержимое карманов и вынимает плюшевого волчонка. Останавливается, рассматривает его.
«Злой ты, – думает Ольга. – Вот в чем вся беда. И жить тебе надо не среди людей, а в глухом лесу…»
Она замахивается и кидает волчонка в кусты. Матерчатый зверек цепляется кожаной курточкой за ветку и повисает на ней, глядя на Ольгу своими холодными пуговичными глазками.
Но что ж эта осень такая дождливая? С неба сыплются, не переставая, мелкие брызги, и растекаются по платформе полосы глины. Последние, самые стойкие дачники чистят здесь сапоги, сковыривают с подошв тяжелые вязкие комки. А дождь разносит их по всей платформе, и становится скользко. И очень, очень опасно стоять на ее самом краю и смотреть, как летит на тебя тяжелый состав, как пробивает серую мглу мощный лобовой прожектор, как угрожающе свистит, ревет локомотив, и гонит впереди себя жар чудовищной мясорубки.
Скользко на платформе, очень скользко, вот что плохо.
* * *
Проклятая, проклятая война.
