Потом, через пять минут, застегиваясь и едва сдерживая улыбку от каких-то приятных мыслей, прошел мимо сидевших на диванчике и, хлопнув дверью, размоловшейся от постоянного хлопанья, скрылся.
- Этому бабушка уже наворожила,- сказал мужчина в белых валенках,- вот иродово племя-то! Для этих ни очереди, ничего! Шмыг прямо в кабинет - и готово дело.
- Хлопот немного,- сказал рабочий.- К нам на завод, бывало, таких присылают, которые ни в зуб толкнуть. А его заведующим назначают. Он прежде, глядишь, кондитером был, а его пускают по литейной части. Все потому, что протекция.
- А ему что ж,- сказала женщина,- деньги платят, вот и ладно. Я бы сейчас сама не знаю куда пошла бы, только бы жалованье платили. Пить-есть тоже надо!
Мужчина в белых валенках недовольно оглянулся на женщину и несколько времени смотрел на нее.
- Вот от таких рассуждений у нас и идет все дуром. Все смотрят не как на свое собственное, а как на чужое: только бы урвать кусок, а что от моей работы пользы не будет - это не мое дело. А ежели бы мы были настоящие граждане и строители своего отечества, то мы иначе бы к делу относились. Примерно, меня назначают и дают еще хорошее жалованье, а я говорю: извините, мадам,- или как вас там,- я в этом деле слабоват, а есть люди, которые достойнее меня. Вот не угодно ли такого-то назначить вместо меня. А я посижу.
- Все штаны просидишь,- сказала недовольно женщина.
- Оно, конечно,- сказал рабочий, разглядывая свой порванный сапог,- кабы все было по справедливости, тогда отчего не посидеть. Потому знаешь, что как твой черед придет, тебя на настоящее место посадят. А как вот такой, что с конвертиком приходил, проскочит раньше тебя, поневоле зачешешься.
- Опять несознательность,- сказал мужчина в белых валенках,- мы сами должны смотреть за этим. Вот он шмыгнул в кабинет, сейчас бы надо за ним, захватил с поличным да скандал поднять, под суд их!
- У всех дверей не настоишься,- отозвалась опять недовольно женщина.- Ты его около этой двери будешь караулить, а он в другую проскочит. Нет, уж как все жулики, тут много не накараулишь.
- Вот оттого и не накараулишь, что так рассуждаешь. Государство обращается к нам, как к сознательным гражданам: "Помогите нам изжить всякое зло там или несправедливость, следите сами, содействуйте",- а мы только почесываемся. У нас перед носом подлость делают не только что государству, а у самих же из-под носу кусок хлеба вырывают, на который мы имеем право, а мы только посмотрим вслед - и ладно.
По коридору прошли торопливо две барышни в шубках, весело переговариваясь на ходу. Подошли к одной из дверей, поспорили из-за чего-то... очевидно, одна приглашала другую идти с собой, а та не решалась; потом первая скрылась в дверях, а другая осталась ждать.
- Вот они, иродово племя-то,- сказал мужчина в белых валенках,- повертят сейчас хвостами - и готово. Вот сейчас бы пойти в кабинет да спросить: на каком основании?
- А может, они совсем не за тем и пришли,- сказала женщина.- Что ж, так и будешь бегать за всеми. Ежели ей нужно, так она с другого хода зайдет.
- Вот оттого-то и не выходит у нас ни черта, что мы все рассуждаем, заместо того, чтобы...
Через несколько минут барышни вышли, еще более весело щебеча и смеясь, как смеются после неожиданно устроившегося дела, о котором даже мечтать боялись!..
- У него там брат служит,- сказала первая девушка.
И они скрылись.
- Вот тебе и не за тем делом. Везде только и слышишь, что брат да сват.
Вдруг в очереди, где до того была тишина, послышался шум и крик.
- Что ж они мне дали-то?! - кричал какой-то человек в куртке, с недоумением глядя в полученную бумажку.- Я записан был по столярному делу, а они меня в булочную посылают?
- Молчи, дурак, что ты!.. Благодари бога, что дали,- сказал пожилой человек в подпоясанной теплой куртке,- тебе в булочной-то благодать будет. Будешь пироги есть да глазами хлопать, а ежели голова на плечах есть, так и там командовать можешь.
- Я ж ни черта не знаю по этой части.
- Кабы с тебя за это брали, что ты не знаешь, а то ведь тебе дают, чудак человек!
Человек в куртке еще раз посмотрел в бумажку, почесал в нерешительности висок и, махнув рукой, пошел к двери, сказавши:
- Ладно, еще новая специальность будет.
- На что лучше,- отозвался стоявший за ним человек в солдатской шинели,родился столяром, а помрешь булочником.
- Обернулся,- сказал, покачав головой, человек в белых валенках.- Далеко уйдешь с таким народом. Нечего сказать.
Вдруг проходивший мужчина в заячьей шапке взглянул на человека в белых валенках, несколько пригнувшись, чтобы лучше рассмотреть в полумраке коридора и воскликнул:
- Иван Андреевич, ты? Какими судьбами?
- Ой, милый, вот встретились-то! Да вот пороги обиваю, целый месяц без места.
Человек в заячьей шапке отвел его в сторону и сказал:
- Да ведь тут мой зять, он тебя в два счета устроит.
- Какой? Федосеич?
- Ну да!
- Тьфу, пропади ты пропадом! А я тут все штаны просидел!
Оба скрылись в одной из дверей.
Через несколько минут оба вышли и, весело разговаривая, пошли к выходу.
- Черт-те что,- говорил мужчина в белых валенках,- вот подвезло! Я хоть ни черта не понимаю в этом деле, я ведь по сушке овощей, ну, да тут разбирать некогда. Ну, и спасибо тебе! Пойдем на радостях...
- Вот иродово племя-то,- сказал рабочий в шапке с наушниками,- надо бы за ними пойтить в кабинет, захватить на этом деле да скандал поднять, под суд их, сукиных детей!
КОШКА
В маленькой комнатке кварти ры No 45 жила одна уже немолодая некрасивая женщина.
Никто из квартирантов не знал, откуда она появилась и кто она, в сущности, была. Не знали даже, была ли она замужем или нет, брошенная мужем или вдова и на что она жила. Последнее было особенно странно, так как обычно жильцы всегда хорошо осведомлены относительно подробностей частной жизни их соседа: на какие средства живет, много ли он получает, много ли тратит. И если в этой частной жизни кроется какая-нибудь тайна, вроде незарегистрированного брака, то к такому жильцу или жилице соседи относятся с особенным интересом.
Каждый шаг такого жильца точно отмечается, обсуждает ся, и мнение о нем составляется в первый же день. И чем больше в жизни такого жильца заключается незаконного или, с точки зрения квартирной морали, достойного осуждения, тем больше внимания ему уделяют.
Сосед всегда выглянет из своей двери, если услышит, что к обитателю или особенно обитательнице смежной комнаты кто-то пришел или послышится осторожное звяканье бутылок и незнакомый мужской голос в одинокой до того женской келье,тогда он непременно выйдет в коридор, сделав при этом вид, что он что-то ищет, и с бьющимся от запретного интереса сердцем пройдет несколько раз мимо дверей соседки, если окажется, что дверь осталась неплотно прикрытой, в расчете, что ему удастся посмотреть кусочек, может быть, незаконной и достойной осуждения жизни.
Тогда он возвратится к своей строгой и благообразной жене и, чтобы она не учла как-нибудь по-своему его излишний интерес к соседней комнате, скажет с презрением спокойного и добродетельного человека: "Уж и соседку нам бог послал: настоящий веселый дом. Сейчас нарочно вышел посмотреть, что там делается".
На что супруга, покосившись на него, скажет с явным недоверием к его добродетели: "Ты на других-то поменьше смотри, а то каждый вечер мимо двери шныряешь".
Но за жилицей маленькой комнаты никто не мог ничего предосудительного заметить. Она никогда никого не беспокоила шумом, у нее никто никогда не бывал. Она была худа, бледна, с плоской грудью, в вечной светленькой блузке и залатанных башмаках.
Почти на весь день она куда-то уходила с мягким свертком из черного коленкора под мышкой, похожим на те свертки, которые носят портные и портнихи, относя свои заказы. Видели ее только утром, когда она выходила из своей комнаты, чтобы вскипятить себе чаю в общей кухне. И даже это делала она тихо, неслышно и боязливо отодвигаясь в сторону, если кто-нибудь другой подходил к плите.
Не все даже знали, что ее зовут Марьей Семеновной, и может быть, никто и не замечал ее и не думал о ней, если бы не одно обстоятельство, благодаря которому некоторые жилицы даже завидовали ей: у нее была громадная кошка с белой длинной пушистой шерстью без единого пятнышка. В первый же день появления Марьи Семеновны эту кошку осмотрела вся квартира, даже переворачивали ее лапами вверх, выискивая, неужели в самом деле так-таки ни одного пятнышка не найдется.
Пятнышка не было. Ни одного.
Кошка была единственным существом, которое чувствовало любовь к этой бедной и неинтересной женщине. Она, вызывая у всех удивление своей преданностью, аккуратно каждый вечер ждала у двери черного хода возвращения Марьи Семеновны. И потом, мурлыча, ходила за ней по пятам. И в то же время она была и со всеми ласкова и общительна. Дети запрягали ее в колясочку, заставляли прыгать через руки или клали ее в передней на старый с продавленными пружинами диван лапами вверх, спеленывали и надевали на шею резиновую соску на ниточке. И кошка, мурлыча, лежала спокойно с соской и дремала, закрыв глаза. Только хвост ее из пеленок чуть пошевеливался. Звали ее Машей. Один раз она пропала на сутки, вся квартира сейчас же заметила, и все беспокоились, отыщется она или нет.
