class="p1">Наверное, в какой-то момент я её простил. Когда увидел её увядающее лицо… нет, когда решил встретиться с ней. А может, уже тогда, когда бессонными ночами пытался нарисовать её образ, расцветавший и рассыпавшийся тысячами, десятками тысяч мандал… Разве старение, болезни и смерть не спасительны для человека? Если бы люди не старели, не болели и не умирали, если бы молодость длилась вечно, что бы мы делали со всем этим: с любовью, ненавистью, обидой, желанием, огромными, как горы, как море, как небо… Я простил её, потому что мы связаны кровной связью, ведь эта женщина дала мне жизнь; а может, потому что передо мной стояла более фундаментальная человеческая задача – преодолеть свою личную злость на неё за то, что она бросила меня и сбежала. Так что любовь, которую я отдаю ей, в равной мере возвратится ко мне. Если бы её лицо было белым от пудры, тело оставалось упругим, если бы она до сих пор бросала лукавые взгляды на мужчин, я не смог бы избавиться от ненависти, пустившей в моей душе глубокие корни.
Я вышел из телефонной будки и направился в зал ожидания. Там было людно, как на рынке. Куда ехать?.. Посмотрев расписание, я пошёл на улицу и встал у стеклянной стены. Вдруг передо мной возник какой-то незнакомец в серой монашеской робе, с бритой головой, весьма потрёпанный на вид. О, кто это?.. Хе-хе, я ещё спрашиваю. Это же я сам. Ты – это и есть я. Внезапно всё показалось бессмысленным. Что сейчас для меня важно? А главное, что я должен делать?.. Я был одинок. Одиночество – постыдно. Рядом должно быть какое-нибудь живое существо. Вокруг полно людей. Но все они мне чужие. Хотелось впиться зубами в землю. Я стал припоминать знакомые лица и наконец вспомнил Пори. Вспомнил, как порвал её письмо. Но к моему одиночеству это не имело отношения. В итоге я позвонил ей. Я сам не представлял, что и как будет, когда встречусь с ней. Пожалуй, единственное, что было явью, это младенческий инстинкт, заставлявший меня искать у кого-нибудь утешения. И неважно у кого, не обязательно у Пори. Было бы мягкое, как пшеничная мука, тело и два тёплых соска, а имя и всё прочее не имело значения. Однако это было безнадёжно, как безнадёжно, самому не отдавая любви, ожидать её от другого. Я сплюнул: стало тошно от собственной хамской самости. Я встретился с мастером. Встретился с ней. Казалось, наконец завершил какое-то огромное дело, которое давно собирался осуществить. Но на душе по-прежнему лежала тяжесть. Было так одиноко, что хотелось грызть камни. Корень моего смятения найти не удалось, стало только хуже. Птица по-прежнему сидела неподвижно, и на самом деле вовсе ничего не решилось. Встретившись с ними, я только чётко убедился в двух вещах. Что я должен выстоять в одиночку. И что должен любить. Что преодолеть смятение никто, кроме меня самого, мне не поможет; что не надо ожидать от людей любви к себе, а нужно первым дарить любовь. Я убедился в этом. Можно ли убедиться, что живёшь? Бесспорно, я сейчас живу и дышу, но я убедился, что это не самая лучшая жизнь. Убедился, что невозможно знать, как на самом деле следует жить. Нет, конечно, я знаю как, но я убедился, что у меня нет мужества это осуществить. Что я боюсь. Страх рождает сомнения, сомнения рождают блуждания, блуждания рождают отчаяние, отчаяние рождает пустоту… Не потому ли мужчина и женщина ложатся в два слоя? Каждую ночь трутся плотью о плоть, проникают друг в друга, чтобы убедиться, что живут.
Кто-то громко окликнул меня: «Сыним!» Я обернулся.
Девушка, казалось вот-вот готовая заплакать, схватила меня за руку. Это была Пори. Она уже не была той девочкой со стрижеными волосами и тонкой, как стебель космеи, шеей, выглядывающей из белого воротничка, какой я встретил её в монастыре Пёгунса. И уже не был тем ясноглазым учителем. Я уронил взгляд себе под ноги.
– Куда вы едете? – спросила Пори, отпуская мою руку.
– Не знаю, – тихо ответил я.
Ненадолго повисла тишина. Казалось, Пори о чём-то размышляет. Наконец, будто что-то решив, она схватила меня за рукав:
– Может, пойдём в кафе?
Я неловко улыбнулся.
– Не стоит. Мне уже пора.
– Вы же сказали, что не знаете, куда ехать.
Пори едва заметно улыбалась. Я снова опустил взгляд.
– Да нет, теперь, похоже, знаю.
– Странный вы, Побун-сыним. Будет вам, идёмте!
Она потянула меня за рукав. Я пошёл за ней, как щенок.
Мы пересекли площадь, вошли в чайную на цокольном этаже и сели в углу друг напротив друга.
– Вы что-то совсем спали с лица, – сказала Пори.
Она вдруг показалась мне старшей сестрой. Страшно захотелось курить. Я достал из поясного мешочка сигареты. Пори изумлённо посмотрела на меня.
– Вы так изменились!
Я вытянул спички. Первая сломалась. Разозлившись, я достал другую и яростно чиркнул. Вспыхнуло пламя. Я жадно затянулся.
– Хочешь сказать, повзрослел? «Изменился» звучит как-то…
Пори покачала головой.
– Нет. У вас лицо мрачное… Глаза потухли.
Я молча курил. Пори тоже молчала. Мы сидели, не говоря друг другу ни слова, как разругавшаяся пара. К нашему столику, за которым царило это странное противостояние, подошла официантка.
– Что желаете?
Она рассматривала меня и Пори, сгорая от любопытства.
– Кофе, пожалуйста, – сказала Пори.
Я хотел было заказать виски, но передумал и сказал: «Мне тоже».
Когда, отхлебнув кофе, я зажёг вторую сигарету, Пори пробормотала, будто говоря сама с собой:
– Даже не знаю… Вы были таким благочестивым… А теперь вон курите…
У меня вырвался смех.
– Я ещё и выпиваю.
Пори не притрагивалась к кофе. Она не отрывала взгляд от кружки, обхватив её ладонями, будто какое-то сокровище.
– Ты знаешь Чисана? – спросил я.
– Да.
– И что ты о нём думаешь?
– То есть как – что?
– Думаешь, он отступник?.. Какой-то пропащий монах, которому нет спасения?
– Не знаю. Кажется, в нём что-то есть… Но я считаю такое отношение к жизни неправильным.
Я раздумал рассказывать ей о смерти Чисана.
– У него случилось кое-что важное.
– Что?
– Пробуждение.
Пори отпустила чашку и изумлённо посмотрела на меня.
– Что думаешь?
Она не ответила.
– Разве не здорово? Все его презирали, считали безнадёжным и пропащим, а он пробудился… На самом деле никакой он не пропащий, а значит, те, кто его порицал, просто не видят дальше собственного носа.
Пори снова обеими руками обхватила чашку.
– Если Чисан-сыним достиг пробуждения… то и вы сможете.
Я затушил сигарету.
– Как?
– У вас есть шанс. Вы курите, пьёте… Но ведь не
