Рита поглядела на протянутую четвертную, пожала плечами:
— Да я ведь просто так спросила, надо ли его кормить. Может, он по старой памяти сам как-нибудь кормится.
Но Мила настойчиво протягивала, и Рита взяла деньги.
Пусть едут. «Мерседес-бенц», две европейки… Желтая даль, оцепеневшая от зноя, селения залиты расплавленным горячим светом. Беззащитные кубики домов под солнцем, сонно плетется в глубине улицы женщина под черным покрывалом, ее одинокая фигура в ущелье вымершей улицы колеблется. Время завязло в чем-то тягучем, как паучок в смоле.
Пятикратно в течение суток от мечетей разносится заунывное пение муэдзинов, призыв к молитве. Мусульмане, застигнутые этим призывом в любом месте природы или города или хоть машинного зала станции, оставляют дела, расстилают карманный коврик, устраивают себе таким образом чистое место, снимают обувь и, опустившись на колени, лицом к Мекке, складывают покорные ладони и сосредоточиваются в смирном чувстве. Пять раз в сутки они поправляют ход своей жизни и чувства этой смиренной позой, сверяя себя по ней, как настройщик музыки сверяет звук по камертону. И если гнев или уныние владели ими в этот час, сама поза делает свое дело и вносит поправки в состояние.
Это помогает им жить в равновесии. Что-то они нашептывают своему аллаху, время от времени низко кланяясь лбом до земли, и нет среди них злых или гневливых.
А скоро начнется месяц рамадан, и в течение светового дня нельзя будет ни есть, ни пить, и русская женщина Наталья в послеполуденный час, когда заснет все ее черноглазое семейство, будет красться на кухню и бесшумно открывать холодильник. Там свежий прохладный арбуз. Отрезать ломоть и… Аллах простит ее, какое ему дело, Аллаху, до нее, выросшей под другим богом, во влажных лесах России.
А пока они едут, путешественницы, останавливаются у кофеен перекусить, бродят по пустым залам музеев, изображают из себя этаких европеек… Прекрасно знает Мила Кузовлева, что без разрешения (а не разрешили бы) нельзя пускаться в частные поездки по стране, и если это нарушение обнаружится, плохо будет этим Кузовлевым с их замашками.
В эти утра Рита делает исключения из своих привычек и встает рано. Надо.
— Тетя Рита, можно, я пойду поиграю с Хаешкой во дворе? — просит маленький Валера Кузовлев.
А она ему:
— Нет, пойдешь со мной на базар. Мало ли что! Пока мать не вернется, я должна за тобой неотлучно присматривать.
На дворе восемь, самый бойкий час, все хозяйки тут как тут, рыщут по базару. Они оглядываются на Риту и удивляются: во-первых, чего это она так рано, а во-вторых, почему с нею третий день маленький Кузовлев?
— Что, его мать заболела? — спросит каждая.
— Да нет, просто так, идет со мной, и все. — Рита пожмет плечами, потупит глаза.
А Валера угрюмо плетется за нею следом, исподлобья поглядывая на враждебных теток, а за ним Хаешка, тоже понурившись. Оба чувствуют своим неиспорченным детским и собачьим чутьем, что совершается предательство.
Бабоньки перешептываются между собой, хищно вращают глазами. Специальные рейды уже прогуливаются у кузовлевского дома, не видать ли на балконе хозяйки. Нет, мертв балкон. Вот уже поднялась по лестнице делегация, позвонили у двери. Никого. Пропала Мила.
Сидит в отделе кадров такой специальный мужчина, миловидный, розовощекий, очень улыбчивый. Вызвал к себе Колю Кузовлева, интернационалиста нашего:
— Где ваша жена?
Коле легче умереть, чем испугаться.
— Путешествует.
— Вы знаете порядок, самовольные поездки запрещены.
Ну и Коля выразил ему полное свое отношение — к его розовым щекам, и к его улыбчивости, и к его занятиям.
К вечеру третьего дня вернулись эти эмансипированные свободные европейки на своем «мерседесе».
Коля ждал жену, уже упаковав багаж. Завтра утром они сядут в автобус — и в порт, на теплоход.
Рита прибежала, подруга:
— Возьми у меня парчу, ты ведь даже, кажется, не запаслась! — жалко ей было Милу.
— Ну что ты! — Мила спокойно. — Я этим заниматься не могу.
— А что такого? Узаконено.
— Мало ли что узаконено… Спасибо. И спасибо за Валерку, что присматривала за ним. Знаешь что… — колебалась Мила. — Если увидишь… да нет.
— Ну? Кого увижу? Что передать? Ну?
— Да нет, ничего, — передумала Мила.
Только от автобуса она все озиралась, все кого-то искала, ждала увидеть напоследок.
Собственно, Рита ведь была не виновата. Она ведь не доносила.
Эти идиоты, уезжая, взяли с собой Хаешку — и на что рассчитывали? Конечно же псу не дали взойти на борт теплохода. Эти Кузовлевы все равно как не в этом мире живут! Как во сне все равно!
Через неделю бедный нес уже снова бегал по улицам городка. Он прибегал к дверям квартиры Хижняков и скулил, собачьей своей памятью взыскуя прежней дружбы. Скулит-скулит — пришлось его пнуть. Глупый пес, не понимает, что все. Дружба вся, дружба вся, дружба кончилася.
Раз отогнала, другой — понял.
Он тогда сунулся к Наталье, арабской жене, уже не рассчитывая на память дружбы. Ему, собственно, надо было только, чтоб кто-нибудь напомнил ему маленького Валеру — каким-нибудь зацепившимся запахом.
Наталья приняла Хаешку насовсем — такого же национального сироту, как она сама, потому что дети ее предпочитали говорить по-арабски, неохотно делая снисхождение для матери — и то очень кратко, экономно роняли слова. У них ведь и гортань была устроена совсем по-другому, чем у нее, их матери…
Наступил рамадан. Зной стоял неимоверный, сонно передвигались по улице арабы, колыхались в неподвижном воздухе их белые гелябийи.
Рита честно старалась все это полюбить. Полюбить, чтобы ей простилось.
Она не виновата, что у нее не получилось. Она не виновата, что содрогалась при виде этих унылых картин. Видеть уже не, могла Рита эти гелябийи.
После отъезда Кузовлевых что-то сильно изменилось. Стало скучно неимоверно. Этого, конечно, она не могла предвидеть. Именно стало скучно. Вот так же, наверное, Иуда без Христа: заскучал-заскучал да и удавился.
Юрка пил араку — здешнюю анисовую водку, закусывал малосольным огурцом. Рита каждый день готовила новые огурцы. Она безучастно глядела, как Юрка напивается и потом крепко спит. Ей больше нравился ликер. Немножко она завидовала Кузовлевым, которые сейчас плывут себе на теплоходе, и им хорошо: они втроем, все вместе и не пропадут. А тут оставайся в этой ненавистной жаре, в одиночку, и эти белые гелябийи, и еще дрожи: дадут продление или не дадут? — продление жизни на этой проклятой земле.
Юра напьется — и жалуется Рите, что шестой агрегат готов к пуску, но эти религиозные фанаты не хотят делать испытательный пуск во время поста рамадана.
Все врет. Притворяется. На самом деле плевать ему и на пуск, и на рамадан. Просто тоска. Кузовлева нет — и некому теперь Юрку поддержать и прикрыть в работе. Его тут презирают как блатного, попавшего сюда нечистым путем…
— Выжила Кузовлевых, подлая баба, — тосковал, напившись. — Теперь и меня выживут…
— А ты письмо написал? — спохватилась Рита.
Юрка не врубался, какое письмо, невнятно печалясь сам не зная о чем.
— Врачихе своей, сучке своей ты написал, чтоб она мне вызов устроила телеграммой?
— А. Нет. Еще не написал.
Рита взбеленилась:
— Ах, он еще не написал! Интересно, чего ты ждешь? Останемся с фигой! Садись сейчас же пиши, я диктовать буду!
Но он потряс головой — отрясаясь от Ритиного крика, как от сора, потом закрыл очистившуюся голову руками, чтобы не впускать новый шум, и весь его вид показывал сейчас, что добиться от него ничего невозможно.
На другой день Рита возобновила разговор — на трезвую голову.
— Да не могу я писать это письмо, не хочу! — морщился, голова болела с похмелья.
— Да почему? — негодовала Рита.
— Не знаю, отстань.
Потом взмолился:
— Может, черт с ней, с машиной, а? Не хочу я уже никакую машину. Не продлят — уедем домой, будем жить, как жили, а? Не буду я писать это письмо!
Размазня.
Рита нашла в его записной книжке адрес и написала сама.
Здравствуйте, Поля! Извините, что пишу вам. Полечка, у меня к вам большая просьба…
Ну и все такое. Ничего. Зажмуриться, перетерпеть и — ничего. Главное — плохой человек полностью включает в себя хорошего. И еще немножко сверх того.
Глава 9
ВОТ Я ОТКРОЮ
Так вот куда ее вело, подталкивало, сужая концентрические круги блужданий.
Вот теперь, когда она очутилась в центре этих кругов, она наконец разом все вспомнила. Теперь можно завязывать ей глаза — отсюда она знает все дороги. Это сердцевина мира — исход. Пуп земли.
Избушка уцелела. (В ней был земляной пол, такой всегда прохладный и ласковый к босым ногам.) Нина вошла, старые запахи бросились к ней, как заточенные узники. Она узнала их.
