Впечатление иностранцев о том, что русские неряшливы, как правило, было связано с тем, что они носили, почти не снимая, овечьи тулупы с неприятным резким запахом. Все жители городов и сел ходили в баню не реже одного раза в неделю, а некоторые — ежедневно. В парилках наиболее состоятельных россиян воздух пропитывался ароматом трав. Русским непонятно, как европейцы могут обходиться без такой бани. В Московии бояре часто встречались там, чтобы обсудить государственные дела. Когда возводились каменные дворцы Версаля, в них не было никаких удобств, не говоря уж о ваннах. А в те же годы царь Алексей Михайлович приказал построить в Коломенском бани не только для членов своей семьи, но и для слуг, причем не одну, а целых три. В каждой деревне есть бревенчатые бани, напоминающие финские сауны. Их обычно ставят у реки или озера.
Русский писатель Мельников-Печерский описывает баню богатого волжского крестьянина девятнадцатого века. «Баня стояла в ряду прочих крестьянских бань за деревней, на берегу Шишинки, для безопасности от пожару и чтобы летом, выпарившись в бане, близко было окунуться в холодную воду речки. Любит русский человек, выпарившись, зимой на снегу поваляться, летом в студеной воде искупаться… Высокая, белая, светлая, просторная, она и снаружи смотрела дворянскою, а внутри все было чисто и хорошо прибрано. Липовые полки, лавки и самый пол по нескольку раз в год строгались скобелем, окна в бане были большие, со стеклами, и чистый предбанник прирублен был».
Попав в баню, русские парятся до полного изнеможения, хлещут себя березовыми вениками, а затем, голышом, красные от жары, бросаются вниз головой в ледяную воду речки. Русский писатель Александр Куприн описывал такую сцену: «Первое впечатление было, что ты объят огнем, пот не выступает, охватывает ужас, сердце замирает. Но скоро тело привыкает к холоду, и когда возвращаешься в баню, чувствуешь невыразимую легкость, так будто бы каждый мускул, каждая клеточка твоего тела наполнены блаженной радостью, мягкой и в то же время полной энергии».
В 1805 году один англичанин с изумлением отмечал: «У русских есть лекарство от любой болезни: выпить два стакана водки, попариться с веником, а потом окунуться в Неву или покататься по снегу».
Невоздержанность русских в еде и питье еще более шокировала иностранцев. По русской пословице, «пир удался, если каждый напился». Но, пишет Коль, в то время как после выпивки немцы становятся грубыми и хвастливыми, англичане грубыми и отвратительными, а испанцы — мрачными и мстительными, русские веселятся и блешут юмором. «На первой стадии опьянения они начинают безудержно болтать и рассказывать разные истории, петь и объясняться в любви, и, целуясь, едва не душат друг друга в объятиях. Постепенно даже враги примиряются и тоже начинают обниматься, прежние обиды забываются. Всех незнакомцев, любого положения и возраста, встречают сердечно, целуют и принимают ласково…» Напившись, русские, по словам Коля, не дерутся, но часто крушат столы и стулья, бьют окна. «Чем больше русский пьет, тем лучше кажется ему мир, и наконец ликование выливается в нескончаемую песню, и с песней, бормоча себе под нос, он возвращается в санях, полусонный, домой, куда его трезвая умная лошадь привозит сама». На вопрос Коля, обращенный к крестьянину, о привычке к выпивке, тот невозмутимо ответил: «Такими русских сотворил Господь, что ж поделаешь? Кто изменит их?»
Как бы то ни было, это тоже проявление человеческой природы. Воспитанные в теплой душевной атмосфере, русские никогда не были одержимы пуританской идеей неискупимого греха. Православная церковь учит, что любой грех, если в нем искренне покаяться, может быть прощен. Сильная сторона русского характера состоит в том, что во всех несчастьях и испытаниях русский сохраняет здравомыслие и чувство уверенности. «Брань, — скажет русский спокойно, — на вороту не виснет», и «одна речь не пословица». Прямодушный и несентиментальный, он сочувственно относится к человеческим слабостям и промахам: «Не рой яму другому, сам в нее попадешь».
Как человек близкий природе, русский знает жизнь в разных ее проявлениях и трезво, реалистично ее оценивает. «Назвался груздем, — гласит пословица, — полезай в кузов»; «По одежке протягивай ножки».
Жизнь простолюдина протекала в неспешном ритме природы и направлялась церковью. И там, и тут его приучали к терпению. «Бесовская работа быстрая, — говорят русские, — простая да броская. Бог трудится медленно; посмотри на мир». Вера в Господа настолько характерна для русского человека, что слово «крестьянин» по сути то же самое, что «христианин». После посещения России в 1867 году каноник лондонского собора Святого Павла написал: «Мне кажется, что ощущение присутствия Бога, чувство сверхъестественного проникло в жизнь русских глубже, чем в жизнь других народов Запада».
Православная церковь учит, что «Бог всегда среди нас», и в напоминание об этом иконы вешали не только в «красном углу» каждой избы, но и у колодцев, у родников в честь Святой Параскевы Пятницы, в конюшнях, в торговых лавках и ресторанах, в учреждениях, даже на железнодорожных станциях.
На Руси почти треть года объявлялась церковью святыми днями, и до революции пост занимал больше, чем половину дней в году. Каждую неделю постились по крайней мере два дня, в среду и в пятницу. Кроме того, соблюдали длительный Петровский пост, который заканчивался 12 июля, двухнедельный пост на Успение в августе, шестинедельный перед Рождеством и Великий пост перед Пасхой, тянувшийся семь недель. Эти частые посты считались обязательными не только среди крестьян, но и в других слоях общества. В деревнях на Рождество, Крещение и Пасху священник посещал своих прихожан, проводя в каждом доме короткую церковную службу. Каждый русский в течение всей жизни носил нательный крест, который надевался при крещении. Именины, или День Ангела, отмечался как праздник в честь собственного небесного покровителя, и люди посылали поздравления друзьям и родственникам чаще не на день рождения, а на именины. Крестьяне планировали свою жизнь с учетом церковных праздников и праздников в честь разных святых, с которыми раз и навсегда связывались определенные действия. Стада впервые выгоняли на пастбища 27 апреля, на день Преподного Стефана, священник благословлял их и кропил святой водой. Пахоту начинали в день Святого Георгия. Яблоки, независимо от их спелости, снимали в августе в день Преображения Господа Бога. Крестьяне верили, что до этого дня яблоки нельзя срывать, так как в них содержится яд, а после, даже зеленые, они уже не могут причинить вреда.
«В сущности, — писал Коль, — ничто так не отличает русского из низшего сословия, как его вера в Бога. «Бог с тобой», «Бог подаст» — выражения, которые слышатся на каждом шагу… можно сказать, что простолюдины и живут, и ходят под Богом». На оживленном Сенном рынке в Петербурге Коль переходил от одного торговавшего крестьянина к другому и каждого спрашивал: «Как дела?» В ответ он слышал: «Слава Богу, хорошо», «Слава Богу, сносно», «Слава Богу, не жалуюсь». А когда один из них ответил: «Слава Богу, хуже некуда», — Коль спросил, как же он мог так сказать. Мужик миролюбиво заметил: «Я благодарю Бога и в беде, и в радости». «Русских, — продолжал Коль, — можно назвать магометанами христианства. Почти каждая фраза у них либо начинается, либо кончается словами: «одному Богу известно» или «если Богу будет угодно»».
Это невозмутимое восприятие превратностей судьбы и сочувствие к людскому страданию — быть может, самые сильные стороны характера русского человека и яркое проявление традиций русского православия.
Известно несколько покровительственное французское изречение: l'ame slave[30], вслед за чем неизменно добавляется «она любит страдать». Это несправедливо. Русские не любят страдать, но за долгие годы своей истории им часто приходилось страдать и терпеть удары судьбы. Их опыт вселил в них уверенность: есть предел тому, что человек может понять и что он может изменить, отсюда его готовность принимать от жизни все — и радость, и горе. Этот фатализм, возможно, лучше всего выразился в двух утешительных русских выражениях, которые произносят то весело, то грустно: «все пройдет» и «ничего».
В самом начале двадцатого века английский писатель Морис Беринг, многие годы путешествовавший по России, так писал о простом русском народе: «Русская душа исполнена христианским милосердием, таким теплым, сильным и выраженным с подкупающей простотой и искренностью, какого я не встречал у других народов, и именно это качество лежит в основе всего, что придает привлекательность русской жизни, проникновенность их музыке, искренность и простоту вере, манерам, общению, мелодиям, песням, стихам, живописи и театру — одним словом, их искусству, их вере и всей их жизни… Меня восхищает, что в русских нет ничего варварского, броского или экзотического, а есть нечто вечное, вселенское и великое, а именно их человеколюбие и вера в Бога».
