Система управления Царством отличалась высокой степенью милитаризации, предоставлявшей ей огромные карательные возможности. Наряду с гражданской, функционировала особая военная администрация, дублируемая, в свою очередь, многочисленными полицейскими структурами; властными полномочиями располагали также командиры армейских подразделений 6. Хотя в Петербурге делами Царства Польского и Западного края ведали различные высшие комитеты, по должности главнокомандующего Действующей армией великий князь Константин Павлович, а затем Паскевич имели определенную власть над западными губерниями, в которых она размещалась.
«Отец–командир» и «слава царствования» Николая I, И. Ф.Паскевич при жизни находился вне критики и имел все основания написать: «ныне многое основано на доверенности ко мне»7. «Интересуясь знать, какое вообще имеют мнение здесь на счет управления в Царстве Польском, — доносил Е. А. Головин Паскевичу из столицы в начале 1838 г., — я имею достаточные причины заключить, что общий голос совершенно в пользу настоящего там порядка вещей, бдительности вашей приписываемого»8. Тем большую ценность имеют «Впечатления» А. Я.Стороженко, основной пафос которых состоит в критическом разборе кадровой политики фельдмаршала. Примечательно, что опубликованные в отрывках в 1873 г. эти воспоминания жандармского генерала вызвали положительный отклик другого близкого сотрудника Паскевича П. К.Менькова 9.
Значительная административная обособленность Царства Польского и получившие чрезвычайное развитие в управлении им карательные функции — два этих центральных принципа системы Паскевича — сосуществовали с польским по составу и оппозиционно настроенным корпусом государственных служащих. Сразу после подавления восстания М. Н.Муравьев рекомендовал замещать административные должности в Царстве Польском и Западном крае «коренными русскими». «Предоставя сим чиновникам выгоду в чинах и содержании, сделать вызов благонамеренных лиц в России, вследствие которого, вероятно, молодые люди из самых лучших фамилий примут на себя означенные обязанности», — предлагалось во всеподданнейшей записке. Пометы Николая I — «трудно», «хорошо бы было, но сомневаюсь», «сомневаюсь» — позволяют думать, что император отнюдь не разделял оптимизма будущего виленского генерал–губернатора 10. Правда, ожидаемая коренная реорганизация управления Царством Польским побудила многих хлопотать о получении мест. Одни претендовали на высокие посты, другие, как, например, раненный при штурме Варшавы капитан А. Васильев, были готовы довольствоваться малым. Новые руководители администрации оказывали протекцию некоторым из желающих определиться к должности на западной окраине, в первую очередь своим собственным знакомым и прежним сослуживцам 11. Однако ни в 30‑е гг., ни в последующие два десятилетия сколь–нибудь значительных изменений в национальном составе чиновничества Царства Польского не произошло.
В 1844 г. по одной только финансовой части в Царстве состояло 130 «российских дворян», большинство из которых, однако, были уроженцами западных губерний, а значит, русскими скорее всего не являлись 12. Даже в военной администрации, специально создававшейся как оплот русской власти, достаточно высокую долю составляли поляки 13. Вопрос об обрусении административного аппарата поднимался постоянно — и в многолетней доверительной корреспонденции Николая I с Паскевичем, и в записках А. Я.Стороженко, и в реляциях виленского генерал–губернатора Ф. Я.Мирковича. Желание видеть в качестве обрусителей благонадежных в политическом и нравственном отношении чиновников, таких, чтобы «каждый был слепым исполнителем не только явных приказов, но и тайных намерений правительства»14, чрезвычайно усложняло достижение цели. В самом центре ощущалась острая нехватка образцовых служащих. В своих «Впечатлениях» Стороженко дал безжалостные характеристики большинству русских, занимавших ключевые посты в аппарате Царства Польского 30–40‑х гг. «Потребность в привлечении в Царство на службу русских уроженцев ощущалась издавна, — с полным основанием резюмировал Ф. Ф.Берг. — Но принятые с этой целью меры, по своей крайней ограниченности, не имели успеха». Единственными чисто русскими учреждениями времен И. Ф.Паскевича и М. Д.Горчакова он считал канцелярии наместника (в одной из них служили уже знакомые нам герои лесков–ского рассказа) и варшавского военного генерал–губернатора 15.
Хотя Ф. Скарбек всерьез опасался складывания объединенной общими корпоративными интересами русско–польской чиновничьей среды 16, для второй трети XIX в. гораздо более типичным было ополячивание тех немногих русских, которые приезжали служить в наместничество. Этому в значительной степени способствовала ситуация с языком делопроизводства. Начинания главного директора правительственной комиссии внутренних и духовных дел конца 1830‑х гг. «дикого генерал–адъютанта Шилова» (А. И.Герцен) продолжения не получили, свидетельства о знании русского языка сделались предметом купли–продажи, а в середине 50‑х гг. на это требование вовсе закрывают глаза. Новая когорта русских чиновников, прибывшая в Царство во время Январского восстания, обнаружила знание русского языка лишь у польских чиновников старшего поколения 17. Низшие чиновники–поляки и многочисленные соискатели штатных мест — аппли–канты — составили едва ли не самую большую группу среди участников конспирации 30–50‑х гг.18. «Масса канцелярских чиновников, — отмечал Н. А.Милютин, — при крайне ограниченном содержании, недовольная своим положением, представляет готовый состав для революционной организации». По его наблюдениям, «польская административная среда… явно и глубоко пропитана духом отчуждения и даже ненависти к русской власти»19.
Западный край отличался гораздо меньшей степенью обособленности, чем Царство Польское, однако и здесь не обходилось без противоречий между министрами и генерал–губернаторами. Усиление местной власти в этом обширном регионе также происходило в связи с польским движением, достигнув высшей точки в период Январского восстания. «Западные генерал–губернаторы, — свидетельствовал П. А.Валуев, — постоянно стремились не только к относительной самостоятельности, но к полной независимости от Министерства… Они считали полное самовластие коренным условием исполнения возложенных на них обязанностей»20. Эта тенденция давала о себе знать на протяжении всей последней трети XIX в.: «наибольшим влиянием пользовались генерал–губернаторы на западной нашей окраине; к их голосу прислушивались с особенным уважением»21.
И на правом берегу Буга в 30–50‑е гг. административные посты по преимуществу находились в руках поляков. Крайне неутешительными были данные о государственных служащих Виленской и Гродненской губерний, сообщенные в Петербург Иосифом Семашко в 1854 г. Среди старших чиновников православные, в число которых попадали также недавние униаты, составляли менее шестой части (140 человек), а «в низшем слое чиноначалия» их доля оказалась и того меньше 22.
Новые веяния в управлении бывшими землями Речи Посполитой дали о себе знать уже во второй половине 50‑х гг., когда были упразднены должности военных начальников и введен запрет для русских чиновников начинать службу в Царстве Польском 23. Заявления Александра II о верности курсу на обрусение бюрократии западных губерний 24 не подкреплялись практическими действиями. Когда в самом начале 1860 г. Совет министров рассматривал записку витебского губернатора П. Н. Клушина, «пропитанную желчью и предубеждением против католиков и поляков», сановники «решили не обращать на это внимание и продолжать систему терпимости». Достаточно рано западный форпост Империи попал в поле зрения набиравших силу петербургских реформаторов. В феврале 1860 г. великий князь Константин Николаевич отправил М. Д.Горчакову свои распоряжения по Морскому министерству, бывшему тогда полигоном для испытания всякого рода новшеств, на случай, если наместник сочтет их применимыми в управлении Царством Польским 25. Со своей стороны, «константиновцы» обнаружили интерес к существующим в Царстве порядкам. Так, при обсуждении нового Свода законов, полемизируя с одним из авторов Органического статута 1832 г. Д. Н.Блудо–вым, Д. А.Оболенский предлагал «ввести в Империи свод польский (т. е. Кодекс Наполеона. — Л. Г.) вместе с тамошним судопроизводством». При этом он ссылался на пример соседней державы Габсбургов, заимствовавшей законодательство из входящей в ее состав Трансильвании 26. С началом в Варшаве патриотических манифестаций, приведших к власти маркиза Велепольского, Константин Николаевич объявил себя «защитником системы благоразумных уступок»27. Придерживаться ее великий князь намеревался, принимая назначение на пост наместника Царства Польского в 1862 г.
