гласно завышенным данным официальной статистики, к началу 80‑х гг. по общей занимаемой поверхности русские поместья относились к польским в Юго — Западном крае как 2:3, а в Северо — Западном крае — как 1:3. Соотношение числа русских и польских землевладельцев в Северо — Западном крае составило 4:25. В 1884 г. Комитет министров пришел к заключению, что вытеснение поляков не сопровождается пропорциональным ростом русского присутствия. Тем не менее основания для пессимизма были и у помещиков–поляков. Описывая свои впечатления от поездки по Юго — Западному краю в начале 80‑х гг., польский мемуарист В. Матлаковский сокрушался о том, что земли в восточной части Речи Посполитой сосредоточились в руках немногих магнатов. Будь на них посажена «вся шляхетская братия», сопротивление польского элемента было бы куда более мощным. Увы, русификаторы «вместо леса нашли одинокие могучие стволы»82.
По данным Д. Бовуа, на Правобережной Украине лишь к 1896 г. совокупная площадь русских имений превысила 50-процентную отметку, и то не во всех губерниях. На рубеже веков рост их количества остановился, а после 1905 г., когда были отменены запреты на покупку земли поляками, наблюдается увеличение удельного веса польского землевладения. Еще меньше надежд на исполнение заветов царя-Освободителя оставляла ситуация в Северо — Западном крае, где польские имения были многочисленнее, а отпор правительственному курсу — сильнее. К этому следует добавить, что баланс крестьянского и помещичьего землевладения в Западном крае менялся очень незначительно. Комментируя в самом конце века данный феномен, С. Ю.Витте связывал его с преобладанием польских помещиков. Нетипичная для пореформенной России, эта устойчивость крупного землевладения была тем более показательной, что Царство Польское и западные губернии являлись единственными регионами Империи, в которых правительство поощряло перераспределение собственности в пользу крестьян 83.
Предпочтительным объектом крестьянской колонизации в Западном крае продолжали оставаться области с малым процентом православного, белорусского и малороссийского, населения. Согласно официальному взгляду, оно считалось русским и в качестве такового наделялось землей: благо, среди православных, равно как и старообрядцев, проживавших в пределах Западного края, недостатка в нуждающихся не было. Несколько раз — ив 60–70‑е гг. XIX в., и в начале XX в. — ставился вопрос о переносе центра тяжести правительственной поддержки именно на этот местный контингент и, соответственно, прекращении привлечения «русских сил» извне 84. Однако раскольники, эти главные нарушители церковного единства русского народа, и говорившие на местных наречиях бывшие униаты не вполне отвечали представлениям об идеальном переселенце. К тому же ставка на них не обеспечивала количественного роста русского элемента на окраине. Поэтому периодически власти западных губерний обращались в другие регионы Империи с просьбой о присылке переселенцев 85.
Из руководителей местной администрации рубежа веков наращиванию русских сил уделял внимание виленский генерал–губернатор В. Н.Троцкий. В 1899 г. принимается решение об изъятии переселенческих участков, перешедших в руки католиков. В начале века в поддержку крестьянской колонизации высказался преемник Троцкого и будущий министр внутренних дел П. Д. Святополк — Мир–ский. Особенно неотложным делом он считал усиление русского элемента в Ковенской губернии, где наметилась явная тенденция к уменьшению и без того скромной его численности в 2129 семейств. Источники прежних неудач виделись в неправильном подборе переселенцев, размещении их на больших расстояниях друг от друга, недостаточной материальной поддержке со стороны государства, традиционной устремленности русского крестьянства не на запад, а на восток. Непосредственной причиной оттока колонистов было, однако, их малоземелье. Святополк — Мирский распорядился о том, чтобы нуждающиеся русские крестьяне наделялись землей на месте и лишь в крайних случаях отпускались в Сибирь. По соглашению с Министерством земледелия и государственных имуществ, генерал–губернатор взял под свой личный контроль всю продажу казенных земель. Центральная роль отводилась Крестьянскому банку, приобретавшему угодья для последующей перепродажи русским крестьянам. В 1904 г. к разделу в Ковенской губернии были намечены два имения общей площадью 4 тысячи десятин: одно предназначалось для малоземельных из соседней Виленской губернии, другое — для заселения выходцами из внутренней России. Святополк — Мирский возлагал надежды на граничащие с Западным краем Псковскую, Смоленскую, Черниговскую и Полтавскую губернии, а также допускал переселение крестьян из менее «проблемных» частей Западного края (Киевская, Минская, Могилевская губернии) в более в национально–политическом плане неблагополучные 86. Горячим поборником землеустройства местного русского элемента показал себя управляющий канцелярией ви–ленского генерал–губернатора А. А.Станкевич.
В Петербурге идея крестьянской колонизации нашла поддержку П. А.Столыпина. Занимаясь вопросом о западном земстве, председатель Совета министров, сам владелец имения в Ковенской губернии, скептически отнесся в 1910 г. к перспективе опереться на русских помещиков–выборщиков («где же их взять?»). Он возлагал надежды на скупку поместий Крестьянским банком с последующим их дроблением и заселением «известным количеством русских крестьян». Иными словами, брался курс на формирование крупного колонизационного фонда, наличным же резервам казенных земель отводилась не ведущая, а вспомогательная роль. Существенных изменений в национальном составе земледельческого сословия премьер рассчитывал добиться всего за 3 года 87.
Данная точка зрения Столыпина проявилась и в его политике по отношению к Царству Польскому. Многолетние усилия держателей майоратов по снятию ограничений, сопряженных с этой формой землевладения, в октябре 1906 г. увенчались здесь частичным успехом. Совет министров дал согласие на продажу майоратных земель местным крестьянам, имевшим смежные с ними наделы. Однако эта мера, принятая в революционное время для облегчения положения малоземельных, уже через два года стала казаться в Петербурге ошибочной. Поставив вопрос о возможности раздела имений между русскими переселенцами, Столыпин обратился за разъяснениями к варшавскому генерал–губернатору Г. А.Скалону. Сформулированная в ответном послании позиция начальника края отличалась крайней жесткостью. Скалой не находил возможным использовать майоратные земли для нужд русской крестьянской колонизации. Во–первых, это способно подорвать доверие польских крестьян к правительству, столь важное для успеха «русского дела» в Польше. Во–вторых, в отличие от своих польских собратьев, выходцы из внутренней России подвержены бунтовщическим настроениям. В-третьих, им едва ли удастся наладить на новом месте прочное хозяйство 88.
Все приводимые генерал–губернатором резоны, надо сказать, не были беспочвенными. Русские политики издавна видели в польских крестьянах важнейшую составляющую социальной базы самодержавия. Хотя к началу XX в. национальные тяготения крестьянства определились уже достаточно явно, расчет на его вражду с крупными землевладельцами–соотечественниками продолжал присутствовать в программных установках правительства. Что касается русского крестьянина, то революция 1905–1907 гг., как известно, заставила увидеть его в совершенно новом свете. Накопленный же опыт переселенческой политики был богат примерами того, как, принося с собой навык экстенсивного хозяйства, он хищнически использовал природные ресурсы.
С развернутой критикой доводов Скалона выступил шурин Столыпина Д. Б.Нейдгарт, посланный в 1910 г. в Царство Польское для проведения сенаторской ревизии. Сенатор–ревизор не решился подвергать сомнению ориентацию на польского крестьянина как таковую, но полагал, что она вовсе не должна препятствовать разделу майоратов между русскими земледельцами. «Не слишком ли высокою ценою, — спрашивал он в своем отчете, — собирается местная власть оплатить лояльность польских крестьян?» Заимствуя количественные данные у своего оппонента, Нейдгарт исходил из возможности разместить в Царстве Польском 57816 семейств, отводя каждому из них по 15 десятин. Майоратные угодья все равно не способны обеспечить полуторамиллионную армию безземельных крестьян, образовавшуюся после реформы 1864 г. Их будущее сенатор связывал со включением в общеимперские переселенческие потоки и запретом на продажу польских помещичьих земель немцам.
«Пикеты русской государственности», по мнению Нейдгарта, остро необходимы как ввиду нарастания германской опасности, так и в целях предотвращения нового выступления поляков. «Что же касается характеристики русского крестьянина, — писал Нейд–гарт, — то в ней упущено, что русский народ–землепашец создал одну из величайших империй, несет на своих плечах бремя содержания огромных окраин государства и поддержания в них порядка и тысячелетней историей доказал свое право на большее доверие к себе и большее уважение… Это глаза, которыми Россия будет вдумчиво вглядываться в жизнь и тревоги своей окраины, это — сдерживающая рука, которой суждено, быть может, вовремя остановить от вольного или невольного порыва страну». Однако патриотический гимн во славу русского крестьянина в исполнении шурина Столыпина не означал отрицания политической роли помещичьих хозяйств. «Если мелкое землевладение нельзя считать иначе как оплотом русской государственности, — писал он, — то сила этого оплота, при сохранении в части и крупных хозяйств, увеличится вдвое, а солдаты мирной армии найдут своих офицеров»89.
