Молодой Макэндрю лишь смутно помнил имена так называемых «знакомых» – кроме одного, но то обстоятельство, что они хранятся в памяти Гуидероне, привело его в восторг. Особенно одно из них, которое сам он помнил слишком хорошо. Имя его бывшей жены.
– Я с сожалением узнал о том, что вы расстались, – сказал Гуидероне, подсаживаясь за столик.
– Вероятно, сэр, это я оказался во всем виноват. Признаю́, я был страшно честолюбив, и когда речь заходила о делах, жена отступала на второй план. Видите ли, защитив докторскую диссертацию по финансовому праву в университете Макгилла, я решил, что теперь мне все по плечу. Мне поступало множество предложений, не слишком высоко оплачиваемых, но престижных, и вдруг как гром среди ясного неба меня пригласили в монреальскую инвестиционную фирму на оклад, на который я даже не рассчитывал в ближайшие десять лет!
– Понимаю. А затем одно последовало за другим.
– О да, вы правы! И тогда я…
– Прошу прощения, молодой человек, – прервал его Гуидероне. – У меня закончились мои кубинские сигары. Пожалуйста, вас не затруднит купить мне несколько штук в киоске в вестибюле? Вот вам банкнот в десять тысяч лир.
– Ну конечно, сэр. Буду рад быть вам полезен, сэр!
Проворно встав из-за стола, честолюбивый канадец быстро вышел из бара. Сын Пастушонка достал из внутреннего кармана пиджака маленький пакетик и высыпал его содержимое в бокал молодого финансиста; затем знаком подозвал официанта.
– Передайте моему другу, мне нужно сделать один звонок. Я скоро вернусь.
– Si, signore.[43]
Джулиан Гуидероне так и не вернулся, но молодой канадец возвратился за столик. Покрутив головой вправо и влево в поисках самого значительного человека в своей жизни, Макэндрю отпил из бокала. Через тридцать четыре секунды он повалился на стол с широко раскрытыми в смерти глазами.
Спустившись по Испанской лестнице на виа Дуэ-Мачелли, Джулиан Гуидероне повернул направо к отделению почтовой службы «Америкэн экспресс». Его сообщение, отправленное в Амстердам, было быстро расшифровано и принято к исполнению. Открытый текст сообщения был следующим:
Наш канадец представлял для нас угрозу. Переполненный энтузиазмом, он говорил слишком много. Проблема разрешена. Подыщите другого кандидата.
Гуидероне вернулся пешком до пересечения с виа Кондотти, одной из самых оживленных торговых улиц мира. Однако он пришел сюда не за покупками; ему хотелось посидеть в кафе и, неторопливо попивая капуччино, подумать.
Он – они, Матарезе! – свершили то, что еще не удавалось ни одной, даже самой могущественной тайной организации на земле. Теперь им принадлежат промышленные предприятия, коммунальные службы, международные поставщики продовольствия, кино– и телестудии, а теперь еще и газеты всего мира. Ничто не сможет их остановить! Вскоре им будет принадлежать вся планета, и это оказалось так просто.
Алчность.
Действовать где посулами, где шантажом, и кто сможет устоять? Нижняя граница продолжает подниматься, и теперь ее уже не видно с земли; масштабы прибыли поражают воображение, низшие слои общества выстраиваются в очередь, чтобы получить свою долю, – лучше тот черт, с которым можно жить, чем тот, которого еще не знаешь. Ну а деклассированные элементы, необразованные бедняки, паразиты общества? С ними надо поступать так, как это было в восемнадцатом и девятнадцатом столетиях! Необходимо заставить их совершенствоваться! Это вполне по силам. Именно так была создана Америка!
Но так ли? Или за этим стояло что-то другое?
Окна залитого светом неоновых ламп помещения центрального управления британской разведки МИ-5 были завешены плотными шторами. Можно было не думать о том, чтобы защититься от яркого лондонского солнца, поскольку времени было уже десять с лишним часов вечера. Эта мера предосторожности осталась со времен «холодной войны», когда в здании, расположенном на противоположной стороне широкой улицы, были обнаружены фотоаппараты с мощными телеобъективами.
Прайса и Монтроз забрали из гостиницы «Коннот» в половине восьмого; и еще до восьми вечера они уже были в центральном управлении МИ-5. Взяв кофе, предусмотрительно заказанный Джеффри Уэйтерсом, без «сэра», все трое углубились в изучение записок, обнаруженных в запертом ящике письменного стола в комнате Джеральда Хеншоу в особняке Брюстеров на Бельграв-сквер. В основном это были клочки бумаги, вырванные из блокнотов и записных книжек, покрытие торопливыми каракулями, которые читались с огромным трудом. При всем том, как это ни странно, большинство записок было аккуратно сложено вдвое и вчетверо, словно это были тайные наводки, ведущие к спрятанному сокровищу, которые надлежало засовывать в укромные места под камни или под кору деревьев.
– Ну, что скажете на этот счет? – спросил Уэйтерс, в очередной раз наполнив Камерону чашку горячим кофе. Он снова поставил кофейник на плитку.
– Начнем с очевидного, – сказал Прайс. – Все записи защищены случайным кодом, из чего следует, что единого кода не существует. Ничего постоянного, смысл понятен только тому, кто это писал. Каждая запись индивидуальна и скорее всего расшифровывается индивидуально.
– Конечно, я в этом не специалист, – сказала Лесли, – но разве вы не пробовали все стандартные методы дешифрования?
– Мы перепробовали все, и наши бездушные компьютеры готовы были лезть на стены, – ответил Джеффри, возвращаясь к круглому дубовому столу. – Арифметические и геометрические числовые прогрессии, наложение букв и слогов, синонимы и антонимы, как литературного английского, так и уличного жаргона. – Хеншоу не владел ни одним иностранным языком.
– Откуда вам это известно? – спросил Камерон.
– От детей. За все наши длительные беседы это был один из немногих случаев, когда они продемонстрировали хоть каплю веселья. Подобно многим детям из состоятельных и образованных семей, юноша и девушка много путешествовали и довольно сносно говорят по-французски. Так вот, когда им хотелось сообщить друг другу конфиденциальную информацию в присутствии Хеншоу, они переходили на французский. Это неизменно приводило его в бешенство, от чего дети, несомненно, получали огромное удовольствие.
– Некоторые из этих записок простые до нелепого, – заметил Прайс, разглаживая рукой один из листков. – Вот посмотрите, – добавил он. «МАСТ/ЧР/АПР/ТЛ/СК». Все прописными буквами.
– Я ничего в этом не понимаю, – призналась Монтроз.
– Простая дешифровка сокращенных анаграмм позволяет понять смысл этого сообщения. «Амстердам через Париж телефон в счете-квитанции». Это подтверждается тем, как все бумажки тщательно сложены вдвое и вчетверо, чтобы их было удобно засовывать в укромные места.
– Не слишком ли смелое предположение? – спросила Лесли.
– Мы так не думаем, дорогая, – ответил Уэйтерс. – Анализируя эту записку, мы сами пришли к такому же заключению… Ну а как вам нравится вот эта маленькая прелесть? – Ветеран МИ-5 выбрал из лежащей на столе пачки другой листок. – Зачитаю ее вслух; тут, кстати, ни одной прописной буквы – только строчные: «нг/ст/ох». Лично я не вижу никакого смысла. С другой стороны, вот здесь все понятно: «кй/бк/но/ск».
– Банковский счет, – согласился Камерон, – скорее всего, на Каймановых островах, номер которого, как и номер телефона для звонка в Амстердам, также спрятан в счете-квитанции.
– Совершенно верно, старина, мы тоже пришли к такому же выводу.
– Здесь все настолько очевидно, что этот Хеншоу мог бы написать открытым текстом.
– В том-то все дело, – в отчаянии воскликнул Уэйтерс. – Он перескакивает от простого до нелепости к непостижимо загадочному. Клянусь, если бы ребята, создавшие «Энигму»[44], мыслили такими категориями, наши математики из Блетчли-Парка до сих пор бы бились над ней!
– Но ведь, кажется, Камерон говорил, что этот код Хеншоу разработал исключительно для самого себя? – напомнила Монтроз.
– Увы, это так, – согласился англичанин. – Вот почему его невозможно расколоть алгоритмическими методами. Они существуют только в голове Хеншоу.
– Берегитесь дилетантов, – грустно усмехнулся Прайс. – От них можно ожидать чего угодно… До сих пор нет никаких указаний на то, где он может быть?
– Абсолютно никаких. Этот Хеншоу как сквозь землю провалился.
– Пугающая мысль. – Встав, Камерон потянулся и, подойдя к окну, раздвинул шторы и выглянул на улицу. – Впрочем, ничего удивительного тут нет.
– То есть? – спросила Лесли.
– Труп отсутствует, подполковник Монтроз. Скофилд рассказывал, что если Матарезе расправляются с кем-нибудь, не прибегая к помощи наемных убийц, их непременное правило – не оставлять труп.
– Вы хотите сказать, Хеншоу был членом Матарезе?
– Мелкой сошкой, Джеффри. Все то, чем мы располагаем, указывает, что он был слишком глуп для более серьезных ролей. А вот его убийца – если Хеншоу действительно был убит – уже знал свое дело. Это был настоящий игрок. Насколько мне видится, смысл этого таков: «Убедись в том, что дело сделано; ты отвечаешь за все, и не должно остаться никаких улик».
