– Мой друг Джерри Бэтсон, – объявил сэр Джек, обращаясь скорее к Марте, чем ко всем остальным. – Прошу прощения, – добавил он тут же, сокрушенно качая головой, – отныне СЭР Джерри.
Джерри Бэтсон. Фирма «Кабо, Альбертаччи и Бэтсон». Гриб отреагировал на слово «сэр» легкой улыбкой. Он почти растворялся в воздухе, незаметный-незаметный, кроткий. Дзенский отшельник. Камушек в вечно струящемся потоке, немой колокольчик на ветру.
– Простите, – произнесла Марта, – я не совсем понимаю, в каком качестве вы здесь присутствуете.
Джерри Бэтсон знал, что самому объяснять свое присутствие ему не придется. Раздался раздраженный перезвон орденов – то вскочил сэр Джек. Да, внешность опереточная – но тон он взял вагнеровский, вернув кое-кого из присутствующих назад в дни «Питмен-хауса-1».
– Качество Джерри, мисс Кокрейн, качество Джерри состоит в том, что он задумал, помогал задумать, оказал важнейшее содействие при подготовке замысла всего, черт подери, Проекта. В каком-то смысле. Пол подтвердит.
Марта посмотрела на Пола. К ее удивлению, он непоколебимо выдержал ее взгляд.
– Это было еще до тебя. Сэр Джерри сыграл ключевую роль в предварительной работе над Проектом. Она задокументирована.
– Мы все ему, несомненно, благодарны. Но вопрос остается вопросом: в каком качестве он здесь?
Бессловесно, выставив в умиротворяющем жесте ладони, Джерри Бэтсон воспарил над стулом – вроде бы без всякой помощи мускулов. И, еле заметно кивнув Марте, покинул комнату.
– Хамство на хамстве, – прокомментировал сэр Джек.
В тот же вечер губернатор, одетый в простую домашнюю форму – подпоясанный кожаным «сэмбрауновским» ремнем китель и короткие гетры, – уселся напротив сэра Джерри, крутя в руке бокал. Свободной рукой он вяло обвел свою скромную гостиную. Из ее пяти окон были видны утесы и море, но баварские камины украла она, а Бранкузи униженно горбился за баром.
– Все равно что поселить адмирала флота в гардемаринский кубрик, – проворчал он. – Унижение на унижении.
– А арманьяк по-прежнему хорош.
– Предусмотрено контрактом. – В голосе сэра Джека сквозила неуверенность: он колебался между гордостью (сумел ведь пропихнуть свое условие) и печалью (до чего довели!). – Теперь у меня вся жизнь по этому гребаному контракту. Вот куда мир катится, Джерри. Боюсь, дни старых пиратов давно миновали. Мы – динозавры. «Чтобы это сделать, надо это сделать» – таков был мой вечный девиз. А нынче знаете как? И пальцем не шевельни, если у тебя нет колдунов, маркетологов и рабочих групп, которые связывают по рукам и ногам. Где дерзость, где нюх, где, черт подери, обыкновенное мужское мужество? «Навек прощайте, рыцари наживы...» – сказано печально, но верно.
– Да, так говорят. – Бэтсон всегда находил, что вернейший способ заставить сэра Джека не тянуть резину – это полный нейтралитет. Собеседникам сэра Джека активность противопоказана.
– Но вы видите, куда я клоню?
– Я слышу, от чего вы отталкиваетесь.
– Я о ней. О... Мадам. Все пустила на самотек. Перестала следить за мячом. Никакого предвидения у этой бабенки. Когда она... когда я назначил ее гендиректором, признаюсь, я питал надежды. Надежды, что человеку, который уже не столь молод... – сэр Джек поднял руку, пресекая возражения, которых вообще-то все равно бы не дождался, – удастся перевести дух. Посидеть на заднем сиденье. Уступить место молодым львам и все такое.
– Но.
– Но. У меня есть свои источники. Я слышу о безобразиях, которым чуть более твердая рука не стала бы ни потворствовать, ни давать волю. Пытаюсь предостеречь. Но вы своими глазами видели, как бесцеремонно со мной обращаются на высоких совещаниях. Бывают моменты, когда мне кажется: мой великий Проект исподволь разрушают из чистой зависти и злобы. И в такие моменты, признаюсь, я виню себя. Смиренно виню себя. – Сэр Джек покосился на Бэтсона, чье невозмутимое лицо давало понять, что Бэтсон поневоле признает правоту сэра Джека; впрочем, если подумать, то, может быть, и не признает. – А трудовые контракты, составленные «Питко», в определенных аспектах не очень удачны. Хотя подобные документы, кстати, менее непреложны, чем кажутся на первый взгляд...
Джерри Бэтсон кротко передернул плечами, что можно было интерпретировать как кивок. Значит, на философскую теорию бизнеса, созданную сэром Джеком, вышла проруха. Чтобы что-то сделать, надо это сделать – кроме тех случаев, когда ничего не поделаешь. Читай, кроме случаев, когда пороху не хватает. Выждав, Джерри пробурчал:
– Вопрос в том, какие варианты мы хотим исключить, а какие ввести. Плюс параметры.
Сэр Джек громоподобно вздохнул и шумно приложился к арманьяку. Почему он обречен вечно работать с Бэтсоном? Умный, конечно, парень – чего еще и ожидать за такие-то гонорары. Но не знает смака настоящих суровых мужских разговоров. То молчит, как имбирный пряник, то щебечет, как целый семинар желторотых студентов. Ну ладно, к делу.
– Джерри, вам открыт новый счет. – И умолк... ровно на столько секунд, чтобы подставить Бэтсону нежданную подножку. – Знаю-знаю, всеми новыми счетами занимаются Боб и Сильвио. Очень умно с их стороны в свете их... как бы вы сказали... недостаточно экзистенциальной реальности. Не говоря уже об экзистенциальной реальности их счетов на Нормандских островах.
Смиренная улыбка уличенного Бэтсона перешла в тихий смешок. Возможно, старый волк еще не утратил хватку. Интересно, он все время знал и нарочно сдерживался или докопался лишь сейчас, от нечего делать? Впрочем, спрашивать об этом Джерри не собирался – разве сэр Джек правду скажет?
– Ладно, – заключил губернатор, – не буду я вас больше уламывать, как мальчик девочку. У вас есть клиент.
– И хочет ли этот клиент, чтобы я еще немножко помечтал?
Сэр Джек проигнорировал подсказку и прилагаемое к ней воспоминание.
– Нет. Этот клиент требует действий. У этого клиента есть проблема, четыре буквы, рифмуется со «скука». Ваша задача – найти решение.
– Решения, – эхом откликнулся Джерри Бэтсон. – Знаете, мне иногда приходит в голову, что это и есть наш профиль – я о нас как нации. Мы, англичане, заслуженно славимся своим прагматизмом, но наша конструктивная гениальность проявляется именно в решении проблем. Взять мой любимый пример. Умирает королева Анна. В тысяча семьсот лохматом. С престолонаследниками – напряг. Все ее дети сами уже покойники. Парламент хочет, чтобы на трон опять сел протестант. Это не каприз – необходимость. Серьезная проблема. Колоссальная. Все возможные наследники, как на подбор, католического вероисповедания или состоят в браке с католиками, что в те времена считалось не менее дурной кармой. И что же делает парламент? Обходит пятьдесят – пятьдесят с гаком – превосходных особ королевской крови с законными, законнейшими и более чем законными притязаниями на титул и выбирает безвестного ганноверца: серый, как штаны пожарника, по-английски ни бе ни ме, зато лютеранин на все сто десять процентов. И этого типа парламент впаривает нашей нации под видом заморского спасителя. Блестяще. Виртуозный маркетинг. Столько веков прошло, а все равно глаза на лоб лезут. О да!
Сэр Джек откашлялся, прерывая поток отвлеченных рассуждений.
– Подозреваю, что в подобном аристократическом обществе моя проблема покажется вам мелкой рыбешкой.
* * *
Весь жизненный опыт Марты убеждал ее отнестись к регрессивному психозу Джонсона как к чисто административной проблеме. Служащий нарушил контракт: увольнение, срочная высылка с Острова и немедленная замена надежным человеком, подобранным по базам данных. В отличие от истории с контрабандистами публичное наказание тут не годится. Значит, выгнать, и все дела.
Но сердце Марты говорило: «нет». Проект жил по непреложному правилу: либо ты работаешь, либо болеешь. Болен – отправляйся в Дьепп, в больницу. Но подпадает ли случай Джонсона под юрисдикцию медиков? Какой тут может быть диагноз – «впал в историю», что ли? Его запросто могут отфутболить к историкам.
У Марты голова шла кругом. Именно Остров превратил «доктора Джонсона» в доктора Джонсона, именно Остров обнажил его беспомощную душу, сорвав защитные кавычки, – но это уже не важно. Озарение, постигшее ее в тот миг, когда Джонсон нависал над ней, бормоча и кашляя, состояло вот в чем: его боль не надуманна, а реальна. Реальна, потому что Джонсон соприкасается с истинной реальностью. Марта понимала, что этот вывод шокирует многих – того же Пола, к примеру – своей вызывающей иррациональностью (куда там, безумием!); но ее интуиция была непоколебима. Как он сорвал с нее туфлю и, словно искупая грех, забормотал «Отче наш»; с каким лицом говорил о своих пороках и недостатках, о надеждах на прощение и спасение. Не важно, какие внешние обстоятельства привели к Марте это озарение во плоти, – она увидела существо, заключенное, как в одиночке, в самом себе, нагое живое создание, корчащееся от боли при малейшем соприкосновении с внешним миром. Сколько уже лет она такого не видывала – и не чувствовала?
